– Но она притворяется здоровой пищей, а это непростительно. – Он достал себе миску и коробку хлопьев из кладовки. – Дедушка, как тебе удалось дожить до восьмидесяти с таким ужасным питанием? – Мне не восемьдесят. Почему ты постоянно добавляешь мне лишние годы? Будто ты пытаешься от меня поскорее избавиться. Я достала ложку из ящика, присела за стол, поджав под себя босые ноги, зачерпнула щедрую порцию горячей каши и отправила ее в рот, о чем тут же пожалела. – Вот и твоя неминуемая кара, – сказал дедушка, когда я ртом втянула воздух в попытке остудить язык. – Ты злой, – пробормотала я, пережевывая следующую ложку. – В нашем доме ни одного паука! – торжественно объявила мама, присоединяясь к нам. – Ты потратила все утро на убийство пауков? – спросил дедушка. – Нет, на охоту, – уточнила я. – За пауками из интернета. Она положила свое охотничье снаряжение на стол. – Тебе пора прекратить верить историям из интернета, – вздохнул дедушка. Мама пропустила его слова мимо ушей. – Что мы едим? – последовал вопрос, а затем и взгляд в наши тарелки. – Овсянку, – ответила я. – Это ведь не овсянка, – обращаясь к дедушке, мама приподняла бровь. – А я и не говорил, что это она. Твоя дочь ест овсянку. Я ем «Чоко-Криспис»[4]. – Пап. – Что? – В них слишком много сахара для человека, предрасположенного к диабету. – Что ж, дай знать, когда надумаешь сходить в магазин и забить наши шкафчики подходящими продуктами. От маминой улыбки не осталось и следа. Она ненавидела выходить в магазин. Ненавидела выходить из своей зоны комфорта. Особенно когда отца не было рядом, как сейчас. Его войско направили на Ближний Восток до конца августа, то есть оставалось еще одиннадцать недель. Маме всегда было лучше, пока он дома. Раньше все было немного по-другому, она вливалась в дружное общество военных жен, куда бы мы ни переехали (а с первого по седьмой класс я успела поучиться уже в пяти городах); кажется, общение с ними помогало ей пережить смену обстановки. Однако четыре года назад мама захотела большей стабильности, и мы переехали на центральное побережье Калифорнии, купили дом подальше от места расквартирования военнослужащих, и она нарекла его нашим «настоящим домом». Я была в восторге. Впервые у меня появились друзья, с которыми не придется расставаться. Но маме было сложно. И с каждым днем становилось только сложнее. – Точно. Магазин. – Мама скрылась за дверьми кладовой, а я окинула дедушку тяжелым взглядом. – Ты злой, – прошептала я, прежде чем окликнуть маму. – Когда у папы будет время на видеозвонок? Мы говорили с ним на прошлой неделе, и, наверное, вопрос был лишним. Я не хотела еще сильнее расстраивать маму, но по мере того, как ее зависимость от интернет-историй и домоседства росла, я все чаще вспоминала папу и мечтала, чтобы он проводил дома больше времени. Хотя постоянные отъезды и не были его решением, винить человека, пока его нет рядом, оказалось так просто! – Через пару недель, наверное, – послышался ответ из-за коробки с пшеничной соломкой. Мама поставила ее на стол, достала чистую миску из шкафа, ополоснула ее кипятком и спросила: – Что у нас на повестке дня? – Почти ничего, – ответила я. – У меня по расписанию музей. Мистер Уоллес хочет, чтобы я убралась на складе. Ты бы видела это место! Тот еще кошмар. Выглядит, словно над беспорядком там постаралась целая компания творческих людей. – Мистер Уоллес позволит тебе участвовать в июльской выставке? Я закусила губу, чтобы сдержать улыбку. Я наконец-то упорядочила все свои работы, сделала их копии и сформировала портфолио, чтобы показать ему. – Сегодня и узнаю. Мама поцеловала меня в макушку. – Разве он сможет отказать? Ты очень талантливая. – Ты не забыла вложить в альбом мою любимую картину? – последовал дедушкин вопрос. – Цветочное поле? – Конечно. – Значит, ты настоящее золото, – похвалил дедушка. Мой телефон завибрировал и немножко сдвинулся с места, где я его оставила. Пришло сообщение от Купера. Он: «Я оставлял у тебя свои бело-зеленые пляжные шорты?» Я пошла в свою комнату, чтобы убедиться, и, конечно, бело-зеленые шорты, как и одна из его футболок, висели на спинке стула в углу комнаты. Должно быть, он оставил их там на прошлой неделе, когда мы пошли на пляж. Я взяла футболку в руки и неосознанно поднесла к носу. Это был пляжный запах Купера: вишневый «ЧапСтик»[5] и солнцезащитное средство. Я: «Да, они у меня, но я сейчас убегаю в музей, поэтому придется тебе зайти за ними позже». Он: «Ты поговоришь с мистером Уоллесом о выставке?» Я: «Ага!» Он: «Удачи!» Ежегодная выставка, которую мистер Уоллес устраивал, чтобы привлечь средства для музея, была для меня превосходной возможностью, не только чтобы показать свои работы, но и, если повезет, продать что-нибудь. Была только одна сложность: участники должны быть старше восемнадцати. Но на моей стороне было искусство, дар убеждения и симпатия мистера Уоллеса. Все должно было получиться. Три С хранилищем в художественном музее была только одна беда: мистер Уоллес занимался накопительством и даже не подозревал об этом. Он берег все: идентификационные комплекты, программы, все до единой декорации в память о прошедших выставках и показах. Комната трещала по швам. Прошло уже около года с тех пор, как любовь к искусству привела меня сюда, но заниматься уборкой помещения мне еще не доводилось. И, если мои глаза не врут, другие работники сказали бы то же самое. Хотя они, кажется, и не жаждали внести свой вклад. Всю нудную работу вешали на самого нового сотрудника. То есть на меня. Ассистенты водили экскурсии, Тина продавала билеты, а Ральф, охранник, никогда не променял бы свой значок на тряпку. В общем, состояние хранилища было естественным следствием многолетней заброшенности. Свою миссию я начала с сортировки бумаг и, как только музей закрылся для посетителей, вытащила ящик с ними в коридор. По моему замыслу вещи раскладывались в три стопки: «точно выброшу», «еще подумаю» и «оставлю». Спустя какое-то время мистер Уоллес заглянул справиться о делах, и во мне проснулось опасение, что стопка «точно выброшу» заметно поредеет. – Что это здесь? Мистер Уоллес был очень далек от моего представления о типичном хранителе музея. Не скажу, что часто представляла хранителей музеев, но у меня они всегда были одеты со вкусом. Мистера Уоллеса же, в его дешевом великоватом костюме и с зачесанными назад седыми волосами, можно было спутать с каким-нибудь торговцем подержанных машин. Но искусство одеваться было единственным, которое ему не удалось постичь. К тому же, сам по себе он был славным. – Просто стопки. Навожу здесь порядок, – сказала я, глядя на него снизу вверх. – Почему три? Я сняла пару бумаг из стопки на выброс. – Обратите внимание на дату. Вы же не станете снова использовать постеры пятилетней давности? Поэтому они отправляются в «стопку, от которой мы точно избавимся». Здесь «стопка, у которой есть шанс», – я кивнула на стопку по центру, – а вот эта – «оставить». Он ткнул ногой первую горку. – Я храню не бумажки, а идеи – только они того и стоят. Я достала телефон. – Тогда мы можем фотографировать декорации. – Я достала телефон и сделала первый снимок. – И они останутся у вас в телефоне или на компьютере. – Отличная идея, Эбби, – кивнул он, – я знал, что не зря принял тебя на работу. – Забавно. Советую поостеречься, я почти готова записать вас в участники того шоу про барахольщиков[6], а вы вряд ли готовы к такому потрясению. – Ты ведь не поступишь так со мной. Я улыбнулась, и он ушел. По графику этим вечером работали только мистер Уоллес, Ральф, Тина и я, но Тина убежала сразу после закрытия музея, и теперь я безраздельно властвовала над просторным коридором. Разрешение мистера Уоллеса фотографировать накопленное и выбрасывать его пошло на пользу моей стопке «мусора» – с каждой минутой она становилась все больше.