– Понятия не имею, что это, но, наверное, с ним что-то не так. – Лашель отпивает из бокала мартини. На ней черная газовая накидка и серьги-кольца из бисера. Вдруг у меня возникает ощущение, будто я в школьной поездке, а она наша классная. – Нет. Он хороший. Очень хороший. Хороший парень с прекрасным лицом, потрясающими плечами и совершенно замечательным способом справляться с менструальными спазмами. Хороший парень, которого я ранила. Хороший парень, который ранил меня. – Да? – Вижу, как раздувается знак вопроса, словно воздушный шар цвета металлик, зависший над нами. Я делаю глоток коктейля. В суставах гудит – у меня так, только когда выпью. Ставлю стакан и отодвигаю. Я знаю, когда пора остановиться, к тому же последнее, чего мне хочется, это возвращаться домой в пьяных слезах. И все же алкоголь немного развязал мне язык, снял внутренние запреты. – Мы поругались. Лашель удивленно смотрит на меня. – Что значит, поругались? – Ух, наконец-то! – восклицает Сесилия, беря с тарелки Лашель водяной каштан в рулете из веганского бекона. Она рычит от удовольствия. – Все время забываю есть, – произносит она. – Мэг сказала, что поругалась с парнем, с которым встречается. От взгляда Сесилии мне становится неловко, и до такой степени, что даже не хочется снова поправлять Лашель. В смысле, ну да, у меня было не так много свиданий, с тех пор как я занялась планерами, но ведь Сесилия уставилась на меня так, будто я монашеский обет нарушила. А затем почти тем же тоном, что и Лашель, спрашивает: – Вы поругались? Я подавленно киваю, молча вспоминая те ужасные минуты в который раз. Сказанные мной слова, его взгляд. Разлившуюся по коже горячую жидкость. Единственные буквы, с которыми у меня на этой неделе выходит – это п, р, о, с, т, и. Искренне надеюсь, мои клиенты не заметят предназначенных не им извинений. – Оу, – произносит Лашель. – Я даже раздраженной тебя ни разу не видела, даже когда вы со своей звездной клиенткой часов сто сидели над одним оформлением. – Никакие не сто, – бормочу я, а у самой лицо горит от упоминания Ларк, которая не то чтобы бросила меня. Вообще-то она два раза написала мне, что у нее не было времени позвонить и назначить следующую встречу. Интересно, она у Кэмерона консультируется по поводу цитат для расторжения? – Я бываю раздраженной, – отвечаю я, вспоминая Кэмерона с его ужасными цитатами. Лашель смеется: – Конечно, бываешь. Просто не показываешь этого. – И это отличное качество. Мне ни с кем не работалось так хорошо, как с тобой, – говорит Сесилия. – Эй! – возмущается Лашель. – Но согласна. Это… неожиданно, – добавляет Сесилия. В их глазах я как неисправная машина, которой и ощущала себя всю неделю. Обычно веселая Мэг-бот, которую замкнуло наконец показать характер. Они убрали крошечные винтики, сняли панель управления и смотрят прямо вглубь, чтобы найти причину повреждения. – Из-за чего вы поругались? – спрашивает Лашель. – Из-за налога на прибыль? Эти парни его ненавидят. – Нет, он… назвал вещи своими именами. Сказал то, что думает. Давил больше и больше, пока мы уже не могли общаться так же легко, как и раньше. – Раздражает, – заканчиваю я, отчасти искренне. – Так брось его, – советует Лашель. – В мире и так уже есть кучка раздражающих мужчин, в интернете. – Сюхей меня постоянно раздражает. На первом свидании он заявил, что я пользуюсь не той вилкой для салата. Лашель смотрит на Сесилию так, будто ей рассказали, что у Сюхея хвост вырос. – И в какую больницу ты его после этого отвела? Сесилия улыбается: – Мы правильно друг друга раздражаем. Я бы, наверное, и трех слов тогда не сказала, не ляпни он такое про вилку. Я так всех стеснялась, когда только переехала. – Она переводит мечтательный взгляд на Сюхея на той стороне ресторана. Он, как будто почувствовав, тоже смотрит на нее и улыбается. – Это правильно, – говорит Лашель. – Я Шону весь мозг проела, чтобы ходил со мной на йогу, а теперь у него вдвое реже болит спина. – Он правильно тебя раздражает? – спрашивает Сесилия, подняв брови. Кто-то у бара зовет ее, она злится. – Пойду общаться с гостями. Заходи в магазин на следующей неделе, ладно? Хочу знать, чем все закончится. Кивнув, я обнимаю ее, думая улучить момент, чтобы закрутить свои винтики и уйти. Но тут Сесилия снова пробирается к нам сквозь толпу, Лашель вопросительно поднимает брови. – Так он правильно тебя раздражает? Вспоминаю его вопросы, повороты чашки, его печальное мнение о сладком. Вспоминаю и хочу ответить: «Да, правильно». Но вместо этого мотаю головой. – Вряд ли правильно, что он доводит меня до ручки. То есть я накричала на него. В Проспект-парке. Лашель фыркает: – Поверь, ты не первая, кто там кричит. Я не даю ей договорить, взвинченная то ли гудением в суставах, то ли усталостью от этих мыслей за последнюю неделю. – Просто я сказала ему такое, о чем теперь жалею. – Я сглатываю и обхватываю ладонями стакан с коктейлем, чтобы было за что держаться. – Мэг, не кори себя так. Все иногда выходят из себя. – Я смотрю на нее: нежная, не осуждающая улыбка, нахмуренная с вниманием и беспокойством бровь. – Ты же сама сказала, как непривычно видеть меня раздраженной. – Да, но… – Нет, ты права. Я намеренно так себя веду, – я прокашливаюсь. – В моем детстве родители часто ссорились. Громко или тихо – не важно. Никто никого не бил, со мной хорошо обращались, но между ними были ужасные отношения. И всю жизнь я старалась держаться в стороне. – Звучит ужасно. Пожимаю плечами: – Много у кого родители не ладят. Но, повзрослев, я… – Я, достигнув предела, не хочу больше говорить. Удивительно, как много я уже рассказала. Может, в мой коктейль подмешали сыворотку правды. – Когда я сама с ними ругалась, – продолжаю я, стараясь держать себя в рамках, – то сильно выходила из себя. Все мы говорили друг другу вещи, которые не забываются. После которых нельзя было жить, как прежде. Поэтому я стараюсь… быть дружелюбной. Мне не нравится, как я чувствую себя в ссоре. Лашель откидывается на спинку стула, смотря на меня сочувствующим и удивленным взглядом. Удивленным, наверное, потому, что я годами говорила с ней почти только о ручках и раскладке на витрине, новых открытиях в районе, скидках в наших любимых магазинах. О том старом каштане и о погоде. – Конечно, не нравится. Никто ведь не рассказал тебе, как вести себя в таких ситуациях. – Я издаю, как мне кажется, саркастический смешок, хотя вышло не очень похоже. – Говорю же. Я училась у лучших. – Неправда. Пусть я и не так долго в браке, как наша счастливая пара, но мы с Шоном вместе уже пятнадцать лет, и я училась правильно ссориться с ним точно так же, как училась правильно ссориться с сестрой и с соседкой в колледже. Пару раз это было даже с Сеси. Увидев мое удивление при последней фразе, она пожимает плечами. – Ее витрина могла тогда победить. Дело в том, что… иногда ссорятся не потому, что хотят уйти, а потому, что хотят остаться. Чтобы все выяснить, надо пытаться; иногда это больно, но если хочешь быть с человеком, без этого не обойтись. В моей приборной панели вспыхивает искорка, как будто образовался новый проводок. Я годами ни с кем не ссорилась и подавляла малейшие признаки недовольства. Даже с парнями, с которыми, так или иначе, расставалась: один лгал мне, что не курит, а сам курил по ночам, другой договаривал за меня каждую фразу, а третий подозревал в измене. Не то чтобы я жалею, но я ни разу не попыталась обсудить проблему прямо. Гораздо хуже мысль о друзьях из Манхэттена и Бруклина – включая Лашель с Сесилией, – от которых я отдалилась. Все же у меня была Сибби. Сибби, которая знала все мои недостатки и с которой мне не надо было ссориться. Правда, сейчас надо, думаю я, выпрямляясь на стуле. Вдруг я шокирующе резко отрезала. Я должна поругаться с Сибби, если хочу остаться с ней друзьями после переезда. Должна развивать конфликт с Ларк, если хочу стать ее подругой. И должна поставить точку в ссоре с Ридом – и сделать это правильно, – если хочу, чтобы мы… Хочу, чтобы мы стали больше, чем друзьями. Это нелегкое открытие. Даже при мысли об этом – больше конфликтов, больше вероятности все испортить – у меня потеют ладони и слабеют пальцы. Мельком вспоминаю свой рабочий стол: свалку тщетных попыток прошлой недели. Карандаш в руке будто весил тысячу килограммов. – Пытаться, – повторяю я, голос звучит недоверчиво и подозрительно. – Послушай, Мэг, – говорит Лашель, уловив мой тон. – Разве ты приехала в этот город, освоила леттеринг и открыла свое дело, потому что ты слабая? А твои клиенты любят тебя и доверяют тебе тоже поэтому? Ты училась находить с людьми общий язык. Ты точно можешь научиться обратному. Это частично комплимент, частично указание, и Лашель выразила его с твердой уверенностью человека с хорошим опытом разбираться во всем от боли в спине и оформления витрин до глубин эмоциональной травмы человека. Она взглянула на часы, глаза ее тут же округлились. – Черт. Мне пора, – говорит она. Я рада мелочам, которые продлевают этот вечер: оплата счета, прощание с Сесилией и Сюхеем. Так у меня есть время осмыслить слова Лашель, продумать план действий, проникнуться хрупкой надеждой.