Я просто напрасно не сказал ему, что вернулся, могу заскочить и чертовски удивить его, и, судя по его ошеломленному выражению лица, моя цель удалась. — Ты, бл*дь, разыгрываешь меня! — кричит он, с силой опуская на прилавок перед ним аппарат для наклейки ценников. Пожилой мужчина, который стоит в паре шагов от Шейна, рассматривая клейкие настенные застежки Command, находясь спиной ко мне, хватается рукой за сердце, издавая сдавленный звук. — Господи Иисусе, Шейн Уиллоуби, ради всего святого, что с тобой не так?! У меня же электронный кардио-стимулятор, черт бы тебя побрал! — Он поворачивается, и я вижу, что это мистер Харрисон, мой учитель биологии со старшей школы. Он был чертоски стар еще в то время, когда я только перешел в старшие классы школы Порт-Рояла, а теперь он выглядит так, словно стоит одной ногой в могиле, бедный старый ублюдок. Он пялится на меня и мгновенно начинает качать головой, как будто увидел приведение. — Ну что ж, не думал, что этот день настанет. — Вы имеете в виду, что вы думали, что не застанете этот день, — отвечаю я, протягивая ему руку для рукопожатия. Мистер Хариссон пожимает ее, рассматривая меня через однодюймовые линзы в роговой оправе. — Ты выглядишь старше,— сказал он мне. — Вероятно, стал больше пить. — Определенно. — Куришь слишком много. — Без сомнения. Он опускает свои глаза, страдающие катарактой, на мою промежность, медленно приподнимая густую серую бровь. — А так же спишь с огромным количеством женщин. Могу поклясться, что это так. Мне нравится, что он смотрит на мой член так, словно он прямо сейчас выскочит из штанов и кинется защищать себя. — Стопроцентная правда, — отвечаю я, смеясь. — Не могу ничего с собой поделать. — Это всегда была твоя проблема, Кросс. Ты никогда не мог. — Мистер Харрисон откидывает голову назад и начинает хохотать глубоким и гортанным смехом, придерживая себя за бок свободной рукой. — Не обращай на меня внимания, парень. Я просто завидую, никогда не развлекался подобно вам, парни, когда был молодым. Он прощается и покидает магазин, а Шейн просто стоит там со сложенными на груди руками, смотря на меня сердитым взглядом. — Можно мне крестовую отвертку и упаковку этих шурупов, пожалуйста? — я усмехаюсь от уха до уха, в попытке не рассмеяться. — Ты шутишь, да? Я отчаянно стараюсь сдержать усмешку, пока не начну выглядеть более серьезно. — Нет. Не совсем. Ты знаешь, как мне нравится хороший трах (прим. пер.: игра слов: «screw» переводится как «отвертка» и как «трахаться, трах»). Шейн поднимает аппарат для наклейки ценников и бросает его в мою сторону. Он целится им в голову, но я перехватываю его в воздухе и поднимаю, как обычный пистолет, направляя ему в лицо. — Ну, кажется, ты не очень-то рад меня видеть, — говорю я. — Я ожидал больше фанфар. Парада в мою честь. Холодного пива или, на крайний случай, рукопожатия. — Ты не будешь пить мое пиво, мудак. Ты должен радоваться, что я в тебя не бросил топором взамен аппарата для наклейки ценников. — Он выглядит действительно рассерженным, что определенно не очень хорошо. — Прости меня, чувак. — Тебе не известно значение этого слова. — Шейн выходит из-за прилавка и выхватывает аппарат для наклейки ценников из моих рук. — Ты должен был стать шафером на свадьбе, ублюдок. Шаферы не сбегают за месяц до церемонии и не ставят своих друзей в безвыходное положение, вынуждая их искать замену в такой короткий срок. Мне пришлось просить брата Тины, мужик. Ты поступил очень дерьмово. — Я знаю, знаю. Прости меня. Это было три года назад, Шейн. Думал, что ты уже забыл эту обиду. — Я на самом деле верил, что так и есть. Ни на секунду не задумывался, что он все еще может злиться из-за того, что меня вызвали на работу в последнюю минуту перед его свадьбой, потому как в моем понимании свадьбы — это такое малозначительное событие. Всегда удивлялся, когда парни так радовались этому факту. Я полагал, что парни терпели эти мероприятия из-за того, чтобы отдать должное социальному этикету. Выходит, что Шейн не думает так, как я. — Это был день, в который я пообещал беречь и заботиться о моей жене вечно. Как вообще ты мог подумать, что я забуду эту обиду к настоящему времени? Мне необходимо, по крайней мере, еще три года. И ты должен купить мне Tesla или что-то похожее. Это могло бы помочь успокоить мою обиду (прим. пер.: Tesla — спортивный электромобиль). — Если покупка Tesla заставит тебя чувствовать себя лучше, я сделаю это. — Ты не можешь позволить себе Tesla, сукин сын. Ты надрываешься за гроши, и мы оба об это знаем. Я зарабатываю гроши. Когда умерла моя мать, я был полностью шокирован тем фактом, что она оставила мне кругленькую сумму. Очень кругленькую сумму. Без этих денег я бы никогда не смог себе позволить жить такой жизнью, которой живу сейчас. Зарплата фотографа довольно-таки скудная, даже если он возглавляет верхушку пищевой цепи. Если, конечно, вы не Энсель Адамс или Дэвид Бейли, тогда вы можете точно забыть о том, чтобы зарабатывать шестизначные сумы в качестве гонорара. Даже пятизначные были бы впечатляющим явлением (прим. пер.: Энсел Истон Адамс — американский фотограф, наиболее известный своими чёрно-белыми снимками американского Запада. Дэвид Бейли — английский фэшн- и портретный фотограф. Родился в 1938 году. Как это ни удивительно, но фотографии он обучился самостоятельно и является самым настоящим самоучкой). — Я куплю тебе, — говорю я, улыбаясь. — Ты знаешь меня. — Ага. Знаю. И это-то и беспокоит меня. Я толкаю его в плечо, строя жалостливое лицо. — Черт бы тебя побрал, мужик. Давай же, обними меня. Ты знаешь, как я этого хочу. Шейн не может долго злиться на меня. Конечно, он мог бы попытаться, но как только мы оказываемся лицом к лицу, ему никогда не удается держаться больше пяти минут, и это максимум. Он издает стон, раскрывает руки, устало закатывая глаза, когда я делаю шаг вперед и обнимаю его, похлопывая его по спине. — От тебя пахнет скипидаром, Шейн. — А от тебя воняет женскими духами. Что ты делал? Купался в них? — Это не женские духи. Это очень дорогой, мужской парфюм. Надпись на флаконе гласит «homme» и все такое (прим. пер.: «homme» с фр. — «мужчина», поэтому в надписях на парфюме обозначает, что парфюм мужской). — Ты пользовался этим дерьмом в старшей школе, и тебя били за это. Шейн пытается отстраниться — удивлен, что он не сделал этого еще раньше, — но я крепко держу его. — Ты еще не простил меня? — Нет. Отвали от меня, мужик. — Нет, пока ты не простишь меня. Он толкает меня локтем в бок. — И я думал, что ты взрослый мужчина около тридцати, а выясняется, что ты двенадцатилетняя девчонка. Чувствую себя сейчас обманутым, Кросс. Ты, должно быть, тоже. — Скажи это. Скажи, и я отвалю. — Арррггхх. Ладно, ладно! Я прощаю тебя! Не должен, но прощаю. Тина напинает твои яйца, если увидит тебя в городе, мужик. Я надеюсь, ты все еще быстро бегаешь, потому что она не такая снисходительная, как я. Я выпускаю Шейна из объятий, похлопывая по спине. — Я знаю, знаю. У меня до сих пор остался шрам на память с того времени, когда она бросила в меня гелевым святильником в девятом классе. — Тина и Шейн, кажется, были вместе всегда. Я не могу даже припомнить время, когда они не были парой. Она постоянно злилась на меня на протяжении всех старших классов школы за то, что я сбивал Шейна с истинного пути. Однажды он настолько напился, что его переклинило, и ей пришлось покинуть свой симфонический концерт, чтобы пойти и забрать его, прежде чем его родители не проехали мимо и не заметили его вырубившимся на обочине Мейн Стрит с джинсами, спущенными до лодыжек. Я помог ей занести его вовнутрь к нему домой и поднять по лестнице, чтобы довести до кровати, и вот именно тогда она обиженно схватила гелевый светильник и бросила его мне в голову. Слава богу, промахнулась, но разбитое стекло засыпало меня осколками, после чего осталось пару шрамов, которые сохранились у меня и по настоящий момент. Шейн поднимает коробку, стоящую рядом с прилавком, и кивком указывает на заднюю часть магазина, говоря мне тем самым, что мне следует идти за ним. Когда мы направляемся в дальнюю часть магазина, я с удовольствием ударяюсь в воспоминания — воспоминания о долгом, потном, жарком лете, когда я работал здесь с Шейном, чтобы заработать немного денег на новые линзы и «мыльницу». Запах, царящий в магазине, отправляет меня прямиком в то время, когда я поднимался в пять утра и махал топором, приходя домой около восьми вечера, находя мою мать на полу в ванной, без единого человека рядом, чтобы он мог оказать ей помощь. И бесконечные дни с Корали. Лето с Коралли было всегда наполнено таким огромным количеством магии и красоты, но в то же время боли и страха. — Ты уже видел ее? — интересуется Шейн, ставя коробку на пол у своих ног с глухим звуком. Он показывает на свежесрубленные сосны, и я стягиваю футболку, легко принимаясь за привычное дело многолетней давности. Поднимая, отмеряя, распиливая, складывая. И так снова и снова. — Видел кого? — Я делаю вид, будто ничего не понимаю. Мне нравится думать о себе, как о непредсказуемом человеке. В Нью-Йорке женщины, которых я трахаю, думают обо мне, без сомнения, как о загадочном и странном мужчине, но, к сожалению, это не сработает в Порт-Рояле и с Шейном. Шейн знает, как читать меня так же, как он вычисляет удачные и не удачные ставки на ипподроме. Он долбанный, мать его, профессионал. Он смотрит на меня таким взглядом, который грозит мне расправой. — Ты жалок, — говорит он мне. — Нет. Нет, я не видел ее. Еще не видел. — И? — Он подает мне пару бревен, и я беру их. — И я… думаю над этим. Пока еще не знаю. — Не знаю, где увижу ее. Не имею понятия, что скажу ей. Возможно, удрать, поджавши хвост, было бы лучшей или худшей идеей? — Это зависит от многих факторов. — Распиливаю кусок полена на две части, удерживая его вместе, чтобы убедиться, что они одинаковые, и затем складываю их в огромную кучу около двойной двери, ведущей на склад. Шейн таращится на меня, будто я инопланетянин, когда я оборачиваюсь и резко бросаю ему: — Что? — У тебя было долбанных десять лет, чтобы разобраться с этим накопившимся дерьмом, Кросс. Ты уже должен знать, что да как к настоящему моменту. Ты был влюблен в нее тогда. И ты влюблен в нее до сих пор. Все просто. Я терпеть не могу это слово. Оно вызывает у меня долбанный зуд. — Я уже сказал, что не все так просто. Ты знаешь, что она чувствует по отношению ко мне. Не смогу просто встретиться с ней и дать ей пять, спросить, как дела, и все будет забыто и прощено. — Я знаю одно: что она чувствовала к тебе двенадцать лет назад, — говорит Шейн. — Ну и да, она зла на тебя. Но Корали все еще любит тебя. Ты не можешь просто отключить это дерьмо. Тебе никогда не следовало позволять ей уехать. Я кручу в руках кусок полена, жестко сжимая зубы. Я не злюсь на множество вещей, но положение дел с Корали... Только эта ситуация заставляет мою кровь закипать. Шейн — друг, замечательный, суперский, нереальный, который мирится с моим дерьмом на протяжении долгого времени, больше чем ему следовало бы, но он даже не представляет, о чем сейчас говорит. Я хочу наорать на него и спустить всех собак, но как уже сказал: он и так терпит множество дерьма с моей стороны. Мне нужно прикусить язык. Позади меня Шейн вздыхает. — Хорошо. Я вижу по твоему молчанию, что ты хочешь обрушить на меня новый уровень своей ублюдочности, но разве ты не думал об этом, Кал? Разве ты не представлял, как твоя жизнь могла сложиться прямо сейчас, если бы ты не бросил ее ту ночь? — Конечно, думал. — Ииииии? Разве это не стоит того, чтобы сражаться? Я молчу, думая о том, сколько бы мне пришлось бороться, чтобы вернуть ее обратно. Это было просто ужасно. Это было бы жестоко. Мне бы пришлось ползать на коленях, извиняться, пока у меня больше бы не осталось, чем дышать. Мне бы пришлось проглотить свою гордость и молить. В конце концов, она бы изменила свое мнение. Корали бы осталась. Шейн не знает ничего о том, что прошло в тот вечер. И он даже не представляет, как тяжело это было бы для нас, если бы Корали решила остаться в Порт-Рояле. Это бы не предвещало никакого «долго и счастливо» или счастливых улыбок, это точно.