Прощание. Часть II. Настоящее Похороны проходят через три дня. На мне одно из платьев моей матери — черное, которое собиралась надеть в тот вечер, когда Каллан пригласил меня на вечеринку. Помню, как-то раз я подумала, что больше не влезу в мамину одежду, и мне стало невыносимо грустно. Однако, когда стала женщиной, мое тело вытянулось, стало гибким и компактным, и когда я открыла коробки, которые Каллан, по его собственному признанию, заполучил, запугивая Эзру, все ее вещи идеально мне подошли. День ясный и свежий. Удушливая влажность, которая держала Порт-Ройал в своей удушливой хватке, ослабла, и нежный, прохладный ветерок дразнит ветви огромного живого дуба, который возвышается над кладбищем при католической церкви Сент-Региса. Кажется, что ветер шепчет нам, когда мы собираемся у крошечной могилы, склонив головы, грустные, но в то же время испытывая облегчение. Фрайдей, Тина и Шейн были единственными людьми, которых мы попросили присутствовать. Больше никто не имел значения. Единственный человек, которого я хотела бы видеть здесь, — это Джо. Каллану тоже грустно, что его матери сейчас нет с нами. Я могу прочитать это по его лицу. Но в каком-то смысле она здесь, с нами. Крошечная могила, которую мы приготовили для нашего сына, находится прямо над ее могилой. Я знаю, где бы она ни была, она присматривает за нашим ребенком так же, как присматривает за нами каждый день. Священник Сэм был буквально находкой, когда мы сказали ему, что хотим сделать. Он не задавал вопросов, когда мы сказали, что у нас нет документов. Он не сказал ни слова, когда мы сказали, что он не может осмотреть тело. Они с Калланом вышли на рассвете и вырыли яму на вершине могилы Джо, более мелкую, ближе к поверхности, но все еще рядом с ней. Со временем придет каменщик и выгравирует имя нашего сына на надгробии, но сейчас Каллан попросил меня нарисовать на полированном мраморе птиц. Их смоет дождем или они исчезнут от ветра и солнца, но сейчас это подходящая дань уважения. Тина безудержно рыдает. Сэм стоит над узкой пастью земли у его ног, читая молитву. Каллан и я одно целое, его руки обвивают меня, моя голова покоится на его груди. Мы находим утешение друг в друге. — Я знаю, что никто из вас не ходит в церковь, так что даже не пытайтесь притворяться, — говорит Сэм, озадаченно оглядывая нашу маленькую группу. — Но я человек Божий и верю в его бесконечную милость. Дети — один из самых возвышенных его даров. Есть много цитат, которые я мог бы прочитать прямо сейчас, некоторые из них имеют непосредственное отношение к кончине невинных, но я подумал, что этот конкретный отрывок Писания более подходящий. Это из Песни Песней Соломона. — Он тихо откашливается и продолжает приглушенным голосом: — «Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!» Сэм поворачивается к нам и грустно улыбается. — Каллан, Корали, вашего сына давным-давно отозвали, но он все еще с вами. Когда две души собираются вместе, чтобы создать жизнь, каждая из них посвящает небольшую часть себя своему ребенку. Как только это происходит, смерть не сможет разорвать узы между вами. Вам не нужно верить в Бога, чтобы поверить в это. Может быть, это и не та теория, которой обрадовалось бы мое начальство, но независимо от того, кто мы и кто нас создал, мы все — энергия. А энергия, связанная любовью, не может быть разорвана. Ни временем. Ни горем и болью. Даже не завесой смерти. Каллан сжимает меня крепче, стоя неподвижно, как статуя, пока Сэм заканчивает свою проповедь. Он говорит красноречиво, мягко и заставляет Фрайдей повернуться и уйти, вытирая глаза уголком носового платка. В конце концов, он говорит: — Мы передаем тебе дух этого ребенка, Господь. Мы вверяем его твоей заботе, чтобы ты мог охранять его в вечности. Да, Благослови его и храни всегда. Мы называем его..? Сэм вопросительно смотрит на нас с Калланом. Мы оба отвечаем одновременно. — Мы называем его Джозеф. *** — Ну, и что теперь? — Шейн выпивает очередной шот виски и кривится. Тина протягивает ему еще одну порцию, что удивительно, но я думаю, что она сама хотела бы напиться. Но поскольку не может, то помогает своему мужу, вливая ему в горло крепкий алкоголь. Шейн указывает пальцем на Каллана, а затем нацеливает его на меня, как будто это наступательное оружие. — Лос-Анджелес? Или Нью-Йорк? И не говорите мне, что вы, ребята, не собираетесь разобраться с этим раз и навсегда и, наконец, быть вместе, потому что я буквально пырну вас ножом. Через три стула от нас шериф Мейсон замирает с кружкой пива на полпути ко рту. Она поворачивается, чтобы посмотреть на Шейна, нахмурившись. — Не в буквальном смысле, конечно, Аманда. Более образно, — говорит Шейн. — Рада это слышать. Когда он снова поворачивается к нам с третьим шотом в руке, на его лице появляется свирепая гримаса. — Я сделаю это, — шипит он. — Я знаю отличное место, где можно спрятать труп. Ммм. Кстати говоря, означает ли это, что ты не останешься на похороны своего отца? — Ни за что на свете, — говорит Каллан. — Утром она возвращается в Лос-Анджелес, а я — в Нью-Йорк. У нас обоих есть некоторые... дела, с которыми нужно разобраться. После этого мы переезжаем в Колорадо. Шейн чуть не выплевывает виски. — Чего? — Это где-то посередине, Шейн. И мы оба будем ближе к Порт-Ройалу, так что хватит жаловаться. Никогда не думала, что захочу быть ближе к Порт-Ройалу, но теперь, когда моего отца нет, ну, думаю, что это так. Здесь похоронена моя мама, и Джо, а теперь и Джозефа похоронили здесь по всем правилам. Мне кажется правильным, что мы можем время от времени возвращаться сюда и навещать их. — Полагаю, вам обоим повезло, — говорит Тина. — Вы творческие люди. Вы можете работать в любой точке мира. — Именно. — Я поднимаю свою порцию виски, и парни чокаются со мной бокалами. — И в Колорадо есть много всего, что можно нарисовать и сфотографировать. Каллан украдкой улыбается мне. Он легонько целует меня, убирая с моего лица выбившуюся прядь волос, и нежно касается губами моей щеки. Мое сердце так переполнено. Когда Эзра позвонил и сказал, что мне нужно вернуться сюда, для меня это было самой тяжелой вещью в мире. Я не думала, что справлюсь. Тьма, которая ассоциировалась у меня с этим местом, тьма, которая подпитывала моих демонов, угрожала затащить меня под землю раз и навсегда. Я и представить себе не могла, что, вернувшись сюда, смогу что-то исправить. Упокоить некоторых из этих демонов. Не настолько глупа, чтобы думать, что свободна от багажа, который таскала с собой с тех пор, как уехала двенадцать лет назад, но теперь… я не знаю. Теперь, так или иначе, этот багаж кажется более управляемым. Надеюсь, что в какой-то момент в будущем у меня возникнет ощущение, что тяжесть моего бремени станет едва заметной. Каллан снова осыпает меня поцелуями. — Пойдем со мной, — шепчет он. — Я хочу тебе кое-что подарить. — Думаю, что паника должно быть отразилась на моем лице. Он смеется. — Не волнуйся. Ничего страшного. Стоя перед баром, Каллан достает из кармана что-то, от чего у меня щиплет глаза: это одноразовая камера, точно такая же, как те, что он давал мне, когда мы были детьми. Он выглядит паникующим, даже почти смущенным. — Я думал о том, чтобы просто дать тебе цифровую камеру. Тебе было бы гораздо проще использовать ее. Но... не знаю. — Он пожимает одним плечом, протягивая камеру мне. — Я надеялся, что ты возобновишь наше маленькое состязание. Но на этот раз, к черту десять лет. Мы должны проявить эти фотографии через год. И мы должны сделать это вместе. Он рассказал мне, как проявил мои фотографии и нашел мою картину с тремя птицами. В какой-то момент мы переберем оставшиеся камеры и проявим их все. На этих пленках хранятся бесчисленные истории, шутки и секреты. Было бы стыдно не вернуться к ним, даже если они вызывают болезненные воспоминания из прошлого. Я беру у него одноразовый фотоаппарат и ухмыляюсь. — Конечно. Думаю, это было бы забавно. С нетерпением жду этого. Посмотрев вниз на корпус камеры, я вижу, что маленькое окошко, показывающее, сколько снимков было сделано, уже снова настроено на тридцать один, точно так же, как это было, когда Каллан подарил мне ту самую первую камеру на мой день рождения. — Ты опять жульничал? — спрашиваю я, указывая на маленькую белую цифру сквозь пластик. — Это еще одно послание «Я люблю тебя»? Потому что если это так, то ты немного отстал от жизни, Каллан Кросс. Я поняла это давным-давно. Каллан сдерживает улыбку, заключая меня в объятия. Мне приходится вытянуть шею, чтобы посмотреть на него, слегка прищурившись, как будто я ему не доверяю. Каллан, возможно, делает фантастическую работу, притворяясь, что он не хочет улыбаться, как идиот, прямо сейчас, но он не может скрыть то, что в его глазах. — Дело не в этом, я обещаю, — говорит он. — Ты собираешься сказать мне, что это? Он медленно качает головой из стороны в сторону. — Тебе придется быть со мной достаточно долго, чтобы это выяснить. — Похоже на то. Подношу камеру к своему лицу, делая огромный шаг назад, чтобы я могла сделать снимок. Он смеется, когда я фотографирую его, запрокинув голову и подставив горло объективу. В этот момент он выглядит идеально — каким-то умиротворенным, расслабленным. Как будто все наконец встало на свои места. И я полагаю, что это действительно так. Каллан забирает у меня камеру и, сверкая зубами, перематывает пленку. Между тем, его глаза сверкают озорством и желанием. Мы не спали вместе с той ночи, когда он сжег дом Малкольма. Мы проводили вместе каждую свободную минуту, целуясь и обнимая друг друга, лаская и любя, но он не был внутри меня. Но сегодня вечером, могу сказать, что все изменится. — Ты переживаешь по поводу встречи с Полом? — спрашивает Каллан. — Как думаешь, есть ли шанс, что ты снова войдешь в ту дверь, снова безумно влюбишься в него и забудешь обо мне? — Ты прекрасно знаешь, что его зовут Бен. И нет, я не беспокоюсь о том, что увижу его. Мы уже много лет не подходим друг другу. И сейчас я гораздо сильнее, чем была, когда уезжала из Калифорнии. И я собираюсь собрать свои вещи и уехать оттуда, даже не оглядываясь. А как насчет тебя? Как ее там? Стиви? — Я показываю ему язык. — Рей. А мы с Рей никогда не встречались. Мы были просто друзьями. — С привилегиями. Фотоаппарат возвращается в карман. Он делает шаг вперед, обхватывая мое лицо обеими руками. — Но я никогда не видел ее, Корали. Никогда никого не видел, кроме тебя. В первый раз, когда мы заговорили, когда ты лежала под всеми этими книгами, распростертая на полу, я видел только тебя. Ты была всем. И остаешься всем. Мне потребовалось день или два, чтобы оправиться от боли, которую ты мне причинила, Синяя птица. Но когда заперся в своей спальне и проявил те фотографии, которые ты сделала, боли не осталось. Не осталось гнева. Только грусть из-за того, что нам пришлось пережить, и твердая решимость, что никому из нас не придется проходить через что-то подобное снова. Ты можешь пообещать мне это, Корали? Боже, пообещай, рассказывать мне все, несмотря ни на что. Пытаюсь опустить голову, мои глаза горят, когда я пытаюсь сдержать слезы, но Каллан не позволяет мне отвести взгляд. Он наклоняется так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и вижу, как сильно он нуждается в том, чтобы я дала ему это обещание. Не потому, что он мне не доверяет. Не потому, что не честен со мной и все еще злится. Ему нужно, чтобы я пообещала ему это, потому что он любит меня, а когда мне больно, больно ему. Он должен знать, что я дам ему возможность спасти меня, даже если моя гордость не хочет этого. Я киваю, с трудом сглатывая. — Клянусь. Каллан целует меня снова, и на этот раз это не нежные, мимолетные поцелуи, которыми он целовал меня в баре. Поцелуй глубокий и проникающий. Он притягивает меня к своему рту, наши губы крепко прижаты друг к другу, его руки в моих волосах, его дыхание теплое и тяжелое. Когда он отстраняется, то прижимается своим лбом к моему, нежно улыбаясь. — Настоящее и будущее не могут изменить прошлое, — шепчет он. — Но с течением времени боль притупляется. Все, что нам нужно, это смотреть вперед и идти на свет. Позади нас может быть тьма, Синяя птица, но впереди нас ждет прекрасное будущее. Эпилог