Она поправила растрепанную челку и почти обольстительно взглянула на Синичкина: – Дадите мне скидку как давней клиентке? – Скидку на что? – осторожно произнес Паша. И милое личико Оли неожиданно исказилось злобой: – Сделайте так, чтобы Ярослав отвязался от меня. Навсегда. * * * Принимать у Ольги заказ и брать аванс мы с Пашей категорически отказались. Но когда обиженная посетительница удалилась, Синичкин неожиданно произнес: – Римма. Съезди на всякий случай к Ярику. Я округлила глаза: – Думаешь, он причастен?! – А вдруг? Жаль, если парень в беду попадет. Мы и так много горя их семье причинили[4]. – Брось. Не Ярик это. Даже самый последний алкаш не возьмет заказ у аутиста, – хмыкнула я. Паша оставил мою ремарку без ответа. Добавил задумчиво: – Как учит наука виктимология, Ольга – классический пример жертвы. Совсем молодая, а сколько всего пережила. Сожитель – уголовником оказался. Угрожали ей, утопить пытались, инвалидом сделали. И алкоголики сейчас редко на прохожих нападают. Тоже прекрасно знают, что по городу кругом камеры. Однако именно к ней привязались. А сейчас еще и Ярика обидела, прогнала. Вдруг он ей мстить возьмется? – Ты просто хочешь меня чем-то занять. Чтобы я в офисе не скучала, – вздохнула я. – Общаться с людьми всяко полезнее, чем ногти пилить или пасьянс раскладывать, – назидательно изрек шеф. Хотела я ему сказать: боишься за Ольгу – сам к Ярику и иди. Вместо своих горных, водных и каких там еще лыж. Но Паша все-таки босс. И перечить ему я не решилась. Римма Мобильного телефона у Ярика не имелось, а домашний не отвечал. Но частному детективу не привыкать являться без приглашения. Прежде чем выезжать на адрес, я порепетировала перед зеркалом решительный вид. Но пусть внешне и получалось выглядеть уверенной – непробиваемой, внутри у меня все дрожало. Перед глазами против воли всплывали детали прошлого визита в квартиру Дорофеевых: старший брат Ярика на подоконнике… распахнутое окно за его спиной… растерянная улыбка младшего… Федор покончил с собой на наших глазах. Мать, к счастью, не видела последнего полета любимого сына. А когда узнала, что случилось, тихо рыдать в уголке не стала. Ее кулак, что летел мне в лицо, Синичкин перехватил. Но рот заткнуть не смог. До сих пор в моих ушах звучит дикий вопль: «Будьте вы прокляты!» Я потом даже (по секрету от убежденного материалиста Паши) ходила к бабушке, и та с меня порчу снимала. Мамаша Дорофеева никогда выражений не выбирала и про тактичность ни малейшего понятия не имела. Ярик (вскоре после трагедии мы вместе поехали в Псков) сказал мне печально: «Мама сказать, чтобы лучше я умер». И сколько я ни пыталась разубедить его, только повторял: «Федю любить, меня нет». С момента гибели старшего Дорофеева прошло полгода, но вряд ли время стало для матери лекарем. Ольга, правда, упомянула: та вроде взялась за ум. Работает. Не пьет. Может, и меня больше не считает убийцей? Однако туфельки на каблуках я, в целях безопасности, сменила на кроссовки. И на голове соорудила уродливую «дулю» – чтобы разъяренная мадам в волосы не вцепилась. Чем ближе к цели, тем медленнее я двигалась. Долго и вдумчиво выбирала, куда поставить машину, совсем черепахой ползла к подъезду. Двор Дорофеевых показался мне еще больше неухоженным и бесприютным, чем в прошлые разы. Толстый мужчина с ротвейлером на поводке меланхолически наблюдал, как его пес накладывает на пешеходной дорожке огромную кучу. Пьянчуги на детской площадке распивали из пластиковых стаканчиков горячительное. Домофон не работал. «Один Федя здесь лучом света был», – мелькнуло у меня в голове. Я не делилась крамольными мыслями с Пашей, но втихомолку считала: зря мы тогда явились со своим разоблачением и толкнули парня на отчаянный шаг. Даже десять лет в тюрьме – лучше, чем смерть. А если бы Федор сумел, как собирался, удрать вместе с Яриком за границу, на край света – вот, честно, только бы за него порадовалась. Не преступник он. Просто запутался и натворил в отчаянии глупостей. И хотя считается, что детей нельзя делить по принципу любимый-нелюбимый, его маму я понимала: Федор – опора, надежда и гордость – тянул всю семью. А Ярик навсегда останется обузой. «Фу, Римма, нельзя так цинично», – разозлилась я на себя. Решительно позвонила в дверь – и сразу отступила на шаг. На случай, если мамаша Дорофеева кинется на меня с кулаками. Однако отпер мне незнакомый мужчина. Сначала я подумала: ремонтник или «муж на час». Майка пропахла какой-то смазкой, ногти грязные. Но держался важно – настоящий хозяин. Строго спросил: – Вы к кому? Я ответила ослепительной улыбкой: – Скажите, пожалуйста, Ярик дома? Дядька расплылся в ответной ухмылочке – довольно похотливой. Но вместо того, чтобы ответить мне, крикнул куда-то в недра квартиры: – Га-аль! Прикинь? К нашему Ярику опять девушка! «К нашему». Это отец братьев, что ли, в родные пенаты вернулся? Но Дорофеевы – русаки, красавцы. А товарищ совсем другой породы – смуглый, коренастый, глаза узкие, сверкают, как две оливки. Узбек? Киргиз? В прихожую вышла мамаша. В халате с драконами и красных плюшевых тапочках она выглядела нелепо и жалко. Меня узнала, сузила глаза (сразу стала похожа на своего восточного друга), выплюнула: – Ты как сюда явиться посмела? – Галка, чего ругаешься? – миролюбиво спросил мужчина. – Из-за этой… (непечатно) Федор погиб, – выплюнула Дорофеева. – Что-то много у тебя виноватых, – усмехнулся тот. – А кто еще? – немедленно прицепилась я. – Заткнись! – цыкнула на своего друга Галина Петровна. Товарищ на нее и не взглянул. Спросил меня с любопытством: – Ты, что ли, та самая балерина? – Нет. Я работаю в детективном агентстве. – Вы очень красивый секретный агент! – расплылся в улыбке дядечка. – А Джеймс Бонд у вас имеется? Фривольный вопрос чрезвычайно разгневал Дорофееву. Она завопила на весь подъезд: – Шлюха она, а не секретный агент! – Скажите мне, где Ярик, и я уйду, – отозвалась я с максимальной кротостью. – Зачем он тебе? – злобно выплюнула маман. – Второго моего сына убить захотела? От нее терпко пахло дешевыми духами и водкой. Вот тебе и «не пьет». – Галина Петровна, он дома? – Я на всякий случай отступила еще на шаг. – Ссышь, гнида? – интеллигентность из безутешной матери просто сочилась. Счастье, ее друг-мастеровой пришел на помощь: – Галь, да ладно тебе. Не позорься. И обратился ко мне: