— Любава, доченька, послушай меня. Беги домой, сядь на печку и сиди там. Что бы ни было, сиди там! Даже если в дом придут чужие, все равно тихо сиди на печке, поняла? Сиди, покуда я не приду! — мать встряхнула девочку за плечи. — Поняла ли? — Мам, а ты куда? — внезапно испугавшись, девочка, выронив Марусю, двумя руками вцепилась в рубашку матери. — Я с тобой! — Нет, Любава! Со мной нельзя. Беги домой, слышишь? Беги, дочка, я совсем скоро приду, — Настасья отцепила руки девочки, вложила в них поднятую с земли куклу и бегло обняла ее. — Ты беги, и я скоро приду. Зорьку заберу сейчас, и приду, хорошо? — она ласково провела рукой по волосам дочери, прибирая их под косынку. — Беги, Любавушка! И жди меня дома! Она оторвала цеплявшуюся за нее дочь от себя, развернула ее по направлению к дому и подтолкнула. — Беги, Любава, беги! — тревожно прикрикнула мать. И Любава побежала. Взбежав вверх по улице, она обернулась и, вскрикнув, в ужасе закусила кулачок. Мать побежала к коровам. Проскользнув сквозь баб, ругавшихся с чужими мужиками, которые отгоняли их от коров, мать пробралась к Зорьке, и, схватив ту за веревку на шее, попыталась вывести ее из стада. Другие коровы толкали ее, прижимали боками к Зорьке, и, казалось, вот-вот раздавят. Но она упрямо, пиная других коров локтями и шлепая их по мордам, тянула Зорьку к краю стада, и та, мыча и нервничая, тем не менее послушно шла за хозяйкой. Настасья почти добралась до края, когда ее заметил чужой мужик, из тех, что охраняли и гнали коров. Схватив мать за руку, он выволок ее наружу, заставив выпустить Зорьку. Он кричал на мамку, и она зло что-то ему отвечала, и даже, размахнувшись, ударила. В ответ мужик принялся бить ее нагайкой. Он хлестал ее и хлестал, до тех пор, пока она не упала. Из глаз Любавы покатились слезы, и она уже почти сорвалась на бег, чтобы помочь матери, но в ушах зазвучали ее слова: «Беги, Любавушка! И жди меня дома! Беги!» И Любава побежала. Домой. Пробегая мимо подворья дядьки Прохора, она увидела, как он замахнулся топором на чужого мужика, а тот, схватив стоявшие возле стога сена вилы, воткнул их ему прямо в грудь… Дядька Прохор, выронив топор, уставился на вилы, торчавшие из его груди, схватился за них и, шатаясь, попытался выдернуть. Изо рта у него пошла кровь. Он закашлялся, попытался вдохнуть, но кровь шла все сильнее и сильнее, он посинел и упал, так и держась за вилы, торчавшие из груди. Всхлипнув от ужаса и крепче прижав к себе свою куклу, девочка, обогнув по дуге подворье дядьки Прохора, побежала дальше. Она бежала и видела, как со дворов выгоняют телеги, нагруженные зерном и картошкой, видела малышей, ревущих в пыли, видела старуху с пробитой головой, валяющуюся чуть в стороне от дороги… Смерть витала везде. И страшные люди, которые метались по дворам, стаскивая на подводы все, что могли найти. Они резали свиней, и еще брыкавшихся, истекавших кровью из перерезанного горла, грузили на телеги. Безжалостно отмахивались от стариков и детей, висших на их руках и не дававших грабить. На ее глазах Николка, годом старше ее, разбежавшись, повис на руке одного из этих и впился ему зубами в руку. Обозленный мужик, схватив мальчонку за шкирку, оторвал его от своей руки и в сердцах швырнул, словно котенка, в сторону. Николка, пролетев пару метров, врезался головой в стену амбара и затих. Любава, зажимая ладошкой рот, чтобы не закричать, задыхаясь от слез и безумного страха, прижимаясь спиной к заборам и глядя на творившийся ужас во дворах, где потихоньку пробиралась, бежала в сторону дома — спрятаться, закрыться… Добежав до дома дядьки Егора, последнего в деревне, она услышала топот копыт за спиной. Оглянувшись, девочка увидела одного из тех, чужих, скакавшего на лошади прямо за ней. Пискнув в испуге, она метнулась во двор дядьки Егора. Проскочив лужайку перед домом и дровянник, она помчалась за дом. На бегу обогнув причитавшую бабку Устинью, прижимавшую к себе двоих малых детей Егора, Любава завернула за угол и с разбега налетела на тех, чужих. Они стояли полукругом перед овином, дверь в который закрывал собой страшный, с налитыми кровью глазами и торчавшей дыбом бородой дядька Егор с колуном в руке. — Ну, подходи! Подходи! — рычал он в ярости, переводя бешеные глаза с одного лица на другое. — Порррешу! Отлетевшая от столкновения на пару шагов Любава, плюхнувшись на попу и выронив Марусю, принялась отползать от них подальше. Тот, в кого она врезалась, повернулся. Одним шагом добравшись до ребенка, наклонился и, больно схватив ее за плечо, приподнял над землей, словно куклу. — Твоя мерзавка? — выставил он руку с висящей в ней Любавой вперед, ближе к Егору. Тот, зарычав, бросился на мужика. В этот миг Любава, извернувшись и вцепившись ручонками в руку этого супостата, изо всех сил впилась в нее зубами. Вскрикнув от неожиданности, красногвардеец выпустил ребенка. Раздался выстрел, и Егор, хрипя, рухнул на землю рядом с Любавой. Подвывая от ужаса, девочка задом отползла от Егора, и, схватив за юбку куклу, попавшую ей под руку, повернулась и бросилась в первую же увиденную ею открытую дверь. Влетев в помещение, Любава осознала, что это было ошибкой. Выхода не было. В панике повернувшись и перехватывая поудобнее куклу, чтобы не болталась, в светлом прямоугольнике двери она увидела черный человеческий силуэт. Всхлипнув, девочка попятилась, озираясь в поисках выхода. На глаза попался маленький квадратик света — выход для кур. Любава, не раздумывая, буквально рыбкой нырнула в него и, обдирая плечи, протиснулась в куриный лаз. Кувыркнувшись с узенькой доски с планками, служившей лесенкой для домашней птицы, больно ударилась локтем о стену курятника. Услыхав отборный мат, доносившийся из сарая, Любава, схватив куклу, рванула через выгул к своему дому. Выломав в своем заборе пару штакетин — Сережка научил, когда им лень обходить дворы было — Любава побежала к дому. Выскочив из-за нужного домика и обогнув баню, девочка резко затормозила, от неожиданности плюхнувшись на пятую точку — во дворе хозяйничали чужие. Проскочить мимо них незамеченной не получится. Любава, встав на колени и не выпуская из руки уже порядком извазюканную Марусю, попятилась назад, старательно давя рвущиеся из груди всхлипы. Заползя задом обратно за баню, она вскочила на ноги и рванулась обратно через проделанную ею дыру в заборе. Выскочив на задворки и нырнув за стог сена, девочка села на землю. Вытирая грязными кулачками текущие из глаз слезы, Любава, тихо всхлипывая, вслушивалась в крики, причитания и плач, разносившиеся по всей деревне. Куда бежать, девочка не знала. В лес? Но там медведи, которые загрызли отца. Если его загрызли, так ее и вовсе проглотят! В поля — там не спрячешься, издалека видно… В церковь? Любава задумалась, тяжело, со всхлипами вздыхая. А ведь в церковь чужие не пойдут… Их Боженька накажет, ежели они там появятся. И они сразу в соляные столбы превратятся, как Содом и Гоморра, про которые отец Иоанн рассказывал! Решив, что церковь — самое безопасное место в деревне, Любава со всех ног кинулась туда задворками. Вбежав в храм, девочка наткнулась на отца Иоанна в парадном облачении, державшего за плечо Сережу и что-то серьезно говорившего ему. Мальчик, опустив голову, то и дело мотал ею в жесте отрицания, проводя рукой под носом. — Отец Иоанн! — всхлипнув и выронив на пол свою куклу, девочка, расставив ручонки, раненой птицей бросилась к священнику и, прижавшись к нему, разревелась в голос. — Что? Что случилось, дитя? — ласково гладя ее по растрепавшимся светлым волосам и вытаскивая запутавшиеся в них веточки и соломинки, тихонько спрашивал отец Иоанн. — Скажи мне, Любавушка, что стряслось? Что там, деточка? — Мама… — рыдала девочка, — маму убили… — Настасью? — охнул священник и широко перекрестился. — Царствие небесное рабе Божией… Кто? Как? Любава? Кто убил? — Чу… Чужие… Страшные… Мама за Зорькой… А ее плеткой… Упала… — плакала навзрыд девочка, выплакивая все, что ей пришлось пережить за это бесконечное утро. — Всех… убили… дядьку Прохора… вилами ткнули… Дядька Егор… упал… Николеньку головой… — девочка сквозь слезы пыталась рассказать священнику, что она видела. Тот слушал внимательно, широко крестясь и не вытирая слез, текущих по морщинистым щекам. А девочка сквозь всхлипы, сквозь плач, повторяясь, отрывисто говорила и говорила, неспособная ни перестать плакать, ни прогнать картины, стоящие перед ее глазами. Сережа, переживая за подругу, мял в руках поднятую с пола Любавину куклу, переступал с ноги на ногу, переводя встревоженный взгляд со вздрагивающей в рыданиях Любавы на отца Иоанна и обратно. Заметив нетерпение мальчика, Иоанн, словно укрывавший рукавами облачения плачущую девочку, отвел от нее руки и кивнул Сереже. Тот, тронув подругу за плечо, тихонько позвал: — Любава… Вот, гляди, Маруся твоя… Тока у ней рука разбилась… — мальчик попытался сунуть ей в руки куклу, но девочка в отчаянии цеплялась за священника, ища у того утешения. — Сергий, вынь из образов икону благодатную и возьми большую свечу, — забирая из рук поникшего мальчика искалеченную куклу, ласково и спокойно проговорил священник. Убедившись, что мальчик послушно отправился туда, куда ему сказали, он, оторвав от себя руки девочки, опустился перед нею на колени — присесть на корточки уже не позволял возраст. — Любава, деточка, послушай меня, — ласково убирая с заплаканного лица девочки прилипшие волосы, проговорил он. — Час испытаний тяжких наступил, и должны мы вынести их с честью. Потому сейчас пойдете с Сергием туда, куда я укажу, и станете сидеть тихо, словно мыши. У Сергия будет икона благодатная. Это самое ценное, что есть в храме, его душа, его сердце. Покуда жива икона, будет и храм жить. Слышишь ли меня, дитя? — девочка, всхлипнув, кивнула. — Сергий, — поднял взгляд священник на подошедшего с иконой и свечой мальчика, — ты сейчас возьмешь Любаву и спустишься с ней в хранилище. Запомни, мой мальчик: не выходите, пока все не утихнет. Когда все успокоится, ты оставишь благодатную икону в хранилище, в тайнике, закроешь его — как закрыть тайник и хранилище, ты знаешь. Выйдете, и ты спрячешь Любаву, а сам пойдешь в село, посмотришь, что да как. Ежели уйдут супостаты, останетесь. Ежели нет, али плохо все будет — возьми церковную кассу, ты знаешь, где лежат деньги, только спрячь их хорошо, возьми Любаву и уходите отсюда. Ступайте в Оптину Пустынь, что в Калужской губернии. Далеко то, но добирайтесь. Там сыщете старца Амвросия, ежели жив еще. А коли нет, просите убежища в Пустыни, расскажите, что здесь — вам не откажут. Береги Любаву, Сергий, — и, перекрестив и благословив обоих детей, он вложил руку девочки в ладонь Сергия. — Ступайте. И помните, что я вам сказал. — Аа… — вскинулся мальчик, пытаясь что-то спросить. Священник остановил его движением руки, и, нахмурившись, уже строго повторил: — Ступайте! Пусть Господь хранит вас! Сергий зажег свечу от горящей лампадки, и, выведя Любаву через маленькую, неприметную дверцу позади храма, провел ее в хранилище. Усадив все еще всхлипывавшую девочку на табурет перед столом, он установил свечу в специальный широкий подсвечник, положил благодатную икону на стол и сунул куклу Любаве в руки. — Любава, ты сиди здесь, а я к братьям сбегаю, — торопливо зашептал ей мальчик. — Ты не бойся, — увидев испуганные глаза девочки, успокаивающе тараторил он, — я быстро обернусь! Я только до братьев и обратно, хорошо? Ты только сиди здесь и не выходи никуда, что бы ни было, ладно? А я быстро обернусь, хорошо? — и, не дожидаясь ответа, погладив девочку по растрепанным, спутавшимся волосам, Сережа, плотно прикрыв дверь, бросился бежать. Глава 11 Приехав в Алуханск и связавшись с архиепископом, Илия узнал, что по итогам доклада о находках в храмовом хранилище епархией было принято решение о представлении найденной девочки к числу новомучеников и причислению погибшего страшной смертью младенца Любови, спасавшей от святотатцев благодатную икону, и хранения ее мощей во вновь отстроенном храме в Ивантеевке. Об этом был отправлен запрос митрополиту и Священному Синоду с предоставлением всех собранных материалов. Теперь в епархии ожидали решения Священного Синода по данному вопросу, положительного и довольно скоро — рассматривать там особо было нечего, дитя малолетнее, младенец, нагрешить не успела, а погибла страшной, мученической смертью из-за взрыва церкви, да еще и спасая такую ценность, как благодатная икона, которой люди поклонялись не одно столетие. Кроме того, он получил разрешение на продолжение проведения восстановительных работ, но с категорическим запретом трогать хранилище. Его архиепископ потребовал закрыть и опечатать, дабы исключить даже возможность проникновения туда кого-либо без ведома Илии. Решив, что, раз уж приехал, то следует зайти к мэру и вытрясти из него кое-что нужное для проведения дальнейших работ, да и для деревни, иерей отправился к Сергею Николаевичу. Попросив секретаря сообщить мэру о его прибытии, Илия направился к диванчику в приемной, приготовившись к длительному ожиданию — последнее время мэр не слишком жаловал оказавшегося очень неудобным священника. Потому был крайне удивлен, когда секретарь, переговорив с мэром, пригласила его в кабинет. Войдя, Илия удивился еще больше, но виду не показал — кроме мэра, в кабинете присутствовала и средних лет женщина. Она была стильно и дорого, но одновременно с тем просто одета, явно весьма ухожена, и наверняка выглядела моложе своего реального возраста лет эдак на пятнадцать. «Интересно… Дама явно не из бедных», — подумал Илия, приветствуя присутствующих. В ответ на его приветствие женщина поднялась и, подойдя к священнику, с легким акцентом испросила благословения. Благословив ее и слушая, как мэр с подобострастным придыханием представляет его, подумал: «Еще и иностранка. Все интереснее и интереснее». — Батюшка, а это Анна Константиновна Протасова, та самая, что ходатайствовала о восстановлении взорванного храма в Ивантеевке, — наконец представил даму мэр. — Весьма рад знакомству, — учтиво склоня голову, проговорил Илия. — Да, восстановление этого храма является нашей первостепенной задачей, — слегка кивнув, проговорила Анна Константиновна. — Вы прибыли, дабы наблюдать за его восстановлением? — мягко поинтересовался у нее Илия. — Не столько и не только. Мы с племянником собираемся восстановить все Протасовские владения. Заселить деревни людьми, предоставить им работу, а следовательно, и средства к существованию. Планов много, — мило улыбнулась Анна. — К счастью, часть из них начинает сбываться. — С Божьего благословения, — вежливо улыбнулся Илия. — Но вы же прибыли к мэру не просто так, верно? Вероятно, вы захотите обсудить какие-то вопросы. Думаю, я подожду вас в приемной, — улыбнулась женщина. — Нам есть, о чем поговорить. Я хотела просить Сергея Николаевича сопроводить меня в Ивантеевку и познакомить с вами, но вы приехали сами. Такая удача! — Пути Господни неисповедимы, — улыбнулся и Илия — ему была симпатична эта живая, улыбчивая и очень приятная женщина. Этакий вечный двигатель, выпаливающий скороговоркой сто слов в минуту. Но в сочетании с ее обаянием это придавало ей какой-то неповторимый, неподражаемый шарм. И священник нутром чувствовал — нет в ней подвоха, нет второго дна. — Пожалуйста, останьтесь. У нас нет секретов. К тому же вам, Анна Константиновна, думаю, также будет интересна наша беседа с Сергеем Николаевичем. — Хорошо, — с улыбкой кивнула женщина и скромно притулилась в уголке дивана, стоявшего около окна, любуясь открывавшимся видом. — Сергей Николаевич, у меня несколько просьб к вам сегодня. Прежде всего, я пришел просить пустить автобус до Ивантеевки, хотя бы пару раз в день, — начал Илия, но мэр остановил его движением руки. — О чем вы говорите, батюшка? Ну какой автобус? Для кого? — сморщился мэр. — Там же никто не живет! — Как же? Очень даже живут. В Ивантеевке семь жилых дворов, не считая того, в котором живу я. Кроме того, там есть рабочие. Сегодня я разговаривал с Владыкой, и он со мной согласен, что скоро поедут волонтеры для восстановления храма. А потому необходим хоть какой-то транспорт до деревни. Я же не прошу вас пускать автобусы каждые пять — десять минут. Всего лишь пару раз в день, — мягко улыбаясь, вежливо говорил священник, но мэр не обманывался — он уже успел почувствовать на своей шее его мягкую, но когтистую лапку. — Послушайте, батюшка, вы не понимаете, о чем просите! Это сто пятнадцать километров от Алуханска, если не ошибаюсь… — начал Сергей Николаевич начальственным тоном. — Сто семнадцать с половиной, если точнее, — улыбнулся Илия, наблюдая за тем, как мэр, достав из кармана носовой платок, вытер им шею. — Тем более! — в раздражении проговорил Сергей Николаевич, но продолжить не успел. — И все эти километры старики добираются самостоятельно до Алуханска. Почту им не доставляют, пенсии также, до магазинов и обратно люди добираются своими силами. И зачастую пешком от Бережков, до которых, между прочим, более тридцати километров. Вы давно ходили пешочком по тридцать километров, а, Сергей Николаевич? А с сумками, полными продуктов и необходимых товаров? — мило улыбаясь, продолжил Илия. — Вы не понимаете, что просите! — снова начал было мэр, и снова был перебит. — Напротив. Это вы не понимаете, о чем я говорю. Поедем сейчас с вами, прокатимся до Ивантеевки, и вы своими глазами посмотрите, в каких условиях там живут люди. А обратно я вас подожду в Бережках, до которых вы дойдете пешком, — продолжая спокойно смотреть на покрасневшего от злости мэра, ни на секунду не забывавшего о тихонько сидевшей в кабинете Анне Константиновне. — Вы представляете, сколько будет стоить городу даже один рейс такого автобуса? И это летом. К тому же, там нет дорог, нет автобусной остановки. Автобус попросту не доедет до вашей деревеньки! Особенно после дождя! А зимой? Вы мне предлагаете туда еще и трактор гонять, чтобы эту дорогу чистить? Для кого? — не выдержал все-таки мэр. — Воот! И потому мы плавно подходим ко второму и третьему вопросам, — широко улыбнулся священник, кладя на стол мэру сразу несколько написанных от руки заявлений. — По дороге будет ездить не только автобус. Нужна еще и автолавка с продуктами, и не только. Всякие там тазики, посуда элементарная тоже нужны. И стиральные порошки, мыло, и все остальное. Даже туалетная бумага. А еще почтовая машина, которая будет доставлять людям пенсии и почту. Также необходимо установить в Ивантеевке вышку сотовой связи, чтобы люди могли вызвать скорую помощь или пожарных при необходимости. Один дом уже сгорел. А сколько человек умерло без возможности позвать на помощь? — Вот жило бы там хотя бы человек сто, мы бы с вами побеседовали на эту тему. А для десяти стариков выкидывать такие деньги на ветер? Да меня налогоплательщики на части разорвут! — повысил голос мэр. — А я считаю, что отец Илия прав, — подала голос с дивана Анна Константиновна. — Нужны и телефон, и автобус, и автолавка, и почта. К тому же, мы планируем поставить там лесопилку и устроить ферму. Возможно, кирпичный заводик — мой прадед говорил, что в том районе превосходная глина. — Да когда то еще будет, Анна Константиновна! Помилуйте! — всплеснул руками Сергей Николаевич. — Вот когда построите и заводик, и ферму, и лесопилку, тогда мы с вами и побеседуем! — довольно сердито ответил мэр. — У вас есть еще просьбы? Илия еще обговорил с мэром несколько вопросов, направленных на восстановление храма. И вот тут уже, как только мэр ни выкручивался, но под внимательным взглядом стальных глаз женщины, вкладывающей кругленькие суммы в восстановление храма, сильно противиться он не мог. И Илия получил все, ну или почти все просимое для начала строительства, включая технику и вагончики для проживания рабочих, до сих пор ютившихся в наскоро сколоченных из досок времянках и спящих на трехэтажных нарах. Готовили рабочие на костре, кушали на улице под легким навесом от дождя — во времянках не было места, чтобы воткнуть туда даже крохотный столик. Выйдя из администрации, Илия растерялся — побеседовать с Анной Константиновной очень хотелось, но где? Вести ее на лавочку в парке? Простите, моветон, да и ему не пятнадцать лет. Пригласить в кафе? Еще бы знать, где оно здесь, да и идти в кафе в облачении… Мда… Его сомнения разрешила сама Протасова. Ненавязчиво взяв его под руку, она мило поинтересовалась: — Батюшка, а вы не пригласите ли меня в Ивантеевку? Очень хотелось бы побывать в любимом селе нашего предка, и посмотреть на то, что осталось от храма.