— Так пара пустяков! — сказал комбайнёр в тюбетейке. — Так надо жердь подлинней да гвоздь поострей! — сказал комбайнёр в шляпе. А комбайнёр в ситцевой шапочке ничего не сказал. Он повернулся, побежал к изгороди, снял длинную жердь, а его товарищи нашли у печки топор, со скрипом выдрали из косяка амбарчика старый гвоздь, и вот комбайнёр в шапочке — раз-два! — вогнал гвоздь топором в жердь и помчался с нею к колодцу. Он управлялся с огромной жердью, как с карандашиком. Он опустил её в колодец, пошарил, закричал: — Есть! А потом, звонко шлёпая ладонями, стал жердь перехватывать, подымать и вот отбросил её, и в руке у него засверкало мокрое ведро, и с ведра полилась вода, потому что было оно полным-полнёхонько! Легко, не расплескав ни капли, комбайнёр донёс ведро до Любаши, поставил на траву. — Принимай, да больше на колодец не ходи — ты ещё маленькая. — Нет! Ничего не маленькая! — вдруг очень громко сказал Иван Романыч. — Ничего не маленькая! Она — работница, она — заботливый человек. Она воду-то для нас кастрюлей таскала, она одного страху тут сколько натерпелась, другой бы на её месте прятаться побежал, а она — к нам. Она посчитала: «Это я сама за всё в ответе и прятаться не хочу!» Нет и нет, она очень даже большая и, ясно-понятно, очень даже толковая. И тут Иван Романыч взял со стола кружку, почерпнул воды, протянул Любаше и, нисколько даже не усмехаясь, попросил: — Слей-ка мне, пожалуйста, на руки, Любовь Николаевна! Шофёр и комбайнёры тоже подошли, тоже подставили свои ладони, и каждый из них тоже сказал: — И мне, Любовь Николаевна, и мне… Приезжай нам помогать и на будущее лето.