Такого бесчинства русской авиации не было с первого дня войны. Ах, как все хорошо начиналось! На шестой день войны немцы были в Двинске, на десятый вошли в Ригу! Казалось, что эсэсовцы, истинная элита арийской расы, так и будет катить по пыльным дорогам до площадей Петербурга, а их будут осыпать цветами восторженные литовцы, латыши и прочие эстонцы, что издревле служили верными рабами немецких рыцарей из Тевтонского ордена. Но прошел июнь, с первых дней июля началось непонятное – один полк дивизии группенфюрер Эйке бросил на Опочку, а с главными силами, вместе с армейской инфантерией, принялся штурмовать укрепления «Линии Сталина» под Себежем, которую успели занять русские. Потери оказались неожиданно тяжелыми – свыше тысячи «камрадов» было убито и ранено – неудивительно! Бетонные доты приходилось взрывать один за другим, огонь из пулеметов убийственен. Гарнизоны дрались с остервенением, эсэсовцы, и так благодушием не отличавшиеся к пленным славянским рабам-«склавенам», озверели. Когда русские новобранцы двух дотов сдались, поверив обещанию, что им сохранят жизнь, этих глупых «желторотиков» построили и покосили из пулеметов. И сфотографировали место казни – чтобы знали, что так будет с каждым, кто дерзнет сопротивляться победному шествию арийцев. За казни получил устное взыскание – фото достались противнику трофеем, и их сразу размножили, отпечатали во всех русских армейских газетах. Это сослужило очень плохую службу – после долгого марша от Себежа к Острову, где вроде ожидался прорыв русского фронта – с эсэсовцами уже дрались с невиданным прежде ожесточением. Взять здешние русские доты не удалось – большевики сопротивлялись фанатично, в плен не сдавались, раненые подрывали себя гранатами. Кончилась прогулка – пошла бойня, называемая «мясорубкой»! Вывод дивизии из боя Эйке воспринял с нескрываемым облегчением – за два дня боев его дивизия потеряла куда больше парней, самых лучших из охранников концлагерей, среди которых проводился отбор в ваффен-СС, чем во Франции и в других походах, включая и Себеж, взятых вместе. Когда 22 июня вступили в Россию, было почти 18 тысяч «камрадов», сейчас в строю и 15 тысяч не наберется. Страх наводили тысячи метких русских стрелков, что буквально охотились за немецкими солдатами. И их артиллерия, что днем и ночью короткими огневыми налетами не давала часа передышки, не жалели снарядов, всячески досаждали. А про пулеметный огонь теперь и вспоминать не хотелось – русские «максимами», казалось, натыкали все пространство, как дикобраза иглами. Так что выход из сражения после неудачного штурма показался всем спасительным только поначалу. Но теперь эсэсовцы ворчали – бестолковость командования группы армий «Север» начала раздражать. Как это понимать прикажете – от Себежа их выдернули и направили к Острову, в состав 56‐го моторизованного корпуса, который до того сам наступал здесь своими двумя дивизиями на Пушкинские Горы и Опочку. А теперь корпус перебрасывают обратно, поменяв частям направления ударов. А ведь на каждом километре марша виднелись следы прохождения здесь раньше 8‐й танковой дивизии – утонувшие в болотах машины, остовы сгоревших «Опелей» на обочинах и в кюветах напоминали о нападениях партизан, которые подобно комарам так и кишели в местных топях. Немногие селения были сожжены большевиками, а в редчайших домах, что иногда попадались по пути, эсэсовцы категорически отказывались ночевать – полчища оголодавших клопов ненасытно терзали уставших арийцев всю короткую ночь. Пришлось самим сжигать проклятые лачуги, чтобы хоть как-то утолить закипевший гнев… – Группенфюрер, тебе нужно посмотреть самому! Эйке внимательно посмотрел на штурмбаннфюрера Краузе – офицера штаба, зная, что тот отвлекать на пустяки не станет. Идти пришлось недолго – налет прекратился, и везде слышались стоны и проклятия раненых и живых – мертвые, как известно, молчат. И вскоре Эйке увидел картину ада – дикие вопли заживо сгоревших людей потрясли его огрубевшую душу, привыкшую спокойно взирать на смерть во всех ее обличьях. – Когда бомбардировщик загорелся, то пилот либо умышленно, либо случайно, направил самолет на колонну. И угодил прямо в бензовоз. Топливо окатило парней, что спрятались в яме, – их там всех сожгло сразу! А тех, кто уцелел от взрыва, забрызгало горящим бензином… Эйке и так все понял, с содроганием смотря на хрипящие изувеченные тела пяти эсэсовцев, возле которых стоял врач. Обер-артц негромко произнес – вроде как выразив свои мысли вслух: – Они умрут в течение часа. У меня уже нет морфия, чтобы облегчить их муки! – Краузе, прояви милосердие! Они не в силах попросить о дружеской услуге, и это наша обязанность, – спокойно произнес Эйке, и через несколько секунд раздались выстрелы из «парабеллума». Крики и стоны оборвались. Сам группенфюрер только сжал кулаки – зверства русских поражали. На выручку его избиваемых парней прилетела восьмерка «мессершмиттов» – два из них были сбиты еще до схватки, свалившимися со стороны солнца остроносыми истребителями. И тут же, как ему тогда показалось, позорно удравшими. На храбрых немецких летчиков, что отчаянно попытались атаковать русские СБ, сразу набросились два десятка русских «крыс» – началась жестокая свалка, жуткая круговерть. Трое были сбиты, хотя сумели поразить И‐16. Перевес стал у врага подавляющим. Эйке видел, что «мессера» круто пошли наверх, «крысы» тут же отстали – им не хватало скорости. Но со стороны солнца опять свалилась четверка «коршунов», и два Bf‐109 тут же окутались дымом. А потом началось страшное – спокойно, как на стрельбище, русские бипланы расстреляли спрыгнувших на парашютах германских летчиков. Всех, кто в тот момент спускался под белыми спасительными куполами. И прошли еще раз над колонной, стреляя из крыльевых пулеметов. Хорошо, что реактивных снарядов, что оставляют дымный след и взрываются с ужасным грохотом, у них не осталось – потратили еще при первой штурмовке. – Кто-нибудь из русских летчиков выпрыгнул с парашютами? – Из СБ вывалились трое, как только тот пролетел над болотом, ближе к реке. А пилот их «крысы» болтается на дереве. «Камрады» его еще в воздухе из винтовок изрешетили! Эйке посмотрел на белый купол, что зацепился за верхушку высокой ели, на стропах ниже покачивалось тело русского летчика. Затем посмотрел в сторону Великой и вздохнул. Преследовать уцелевших пилотов врага в той болотистой пойме было бы неосторожным делом, и не партизаны угроза, а трясины, что могут встретиться на каждом шагу. Жаль, конечно, но парням не утолить справедливую злость. Придется им немного подождать. – Подсчитать потери, оказать помощь раненым! Освободить дорогу от сгоревших автомобилей и двигаться дальше, – отдал приказ Эйке и пошел к своему штабному «Хорьху» – задержки в пути его порядком бесили… – А ведь здесь, похоже, и попал в засаду штаб 56‐го корпуса?! Два русских пушечных броневика обгорели так, что на них не осталось ни малейшего следа краски. Еще пара остовов от небольших грузовиков в две оси, еще один, но уже трехосный чуть в стороне, на пригорке. Везде лежат пробитые пулями русские каски, искореженное оружие разбросано вокруг – винтовки, ручные пулеметы. У неглубокого окопчика разбитый станковый пулемет на колесиках. Везде белеют огрызки костей, видимо, зверье пировало на месте боя – да и кто из немцев будет хоронить большевицких партизан? Эйке быстро прикинул – русских было не больше взвода с усилением, но вот бойню они учинили страшную. Полтора десятка автомобилей навечно застыли, сброшенные с дороги – изувеченные пулями и осколками, снаряды раскурочили моторы, иные дотла сгорели. Победа над «Иванами» досталась дорогой ценою – у Pz‐38 (t) сорвана взрывом башня, отброшена в сторону – видимо, детонировал боекомплект. Второй скорбно встал рядом обгоревшей грудой металлолома. Чуть подальше на металлическом ободе колес броневик из разведывательного батальона – тоже сгоревший, тонкий ствол «эрликона» уставился в небо. Жуткая картина побоища, что устроили от силы полсотни коммунистических фанатиков! – Тут и пленили нашего командира корпуса Манштейна, – пробормотал Эйке и посмотрел на длинную шеренгу холмиков, возле которых валялись березовые кресты и германские каски. Сохранился стоя только один, на нем висела картонка с нанесенной углем коротковатой надписью. Группенфюрер подошел поближе – его эсэсовцы уже втыкали кресты в могилы: 37 немцев погибли в учиненной красными бойне. А значит, больше сотни германских солдат еще и ранено, если обычные для войны пропорции брать, и сколько их еще умрет на койках в госпиталях?! Слишком высокая и непомерная плата за два броневика и несколько десятков партизан. Подумав про последних, Эйке посмотрел на темную стену хвойного леса, застывшую за болотистой равниной, покрытой чахлыми кустами. И тут же посмотрел на небо – растянувшаяся посреди неширокого чистого поля колонна была отличной целью для вражеской авиации. Как для партизан! Но, видимо, повезло – «крыс» в воздухе не наблюдалось, как и «франтиньеров», а то бы те давно начали стрелять. – Группенфюрер! Красные кресты свалили, сейчас обратно поставим! И надпись они сделали, мерзавцы! В частях СС обращались всегда по-товарищески, только на «ты» между собою, недаром в вермахте их называли «камрадами». И даже «герр», то есть «господин», уставное в армии, у эсэсовцев не прижилось – именовали сразу по званию. Это, а также и многое другое обеспечивало невиданную прежде в мире спайку офицеров и солдат, делают дивизии СС страшным противником для любого врага. – Они обвинили солдат фюрера в нарушении расовых законов рейха! Я знаю это русское слово, мне однажды показали его написание – оно у них обозначает гомосексуалистов! – Даже так?! Идиоты! Тупые кретины! Эйке с презрением сплюнул и тут же краем глаза уловил далекий блеск под лапами ельника. Это приходилось видеть не раз – так бликует под лучом солнца оптический прицел на винтовке. Или бинокль – но группенфюрер уже не рассуждал, прыгнул за капот автомобиля, громким криком предупреждая своих «камрадов» о притаившейся опасности: – Ахтунг! Партизанен! Выстрелы снайперов, а вслед за ними и длинная пулеметная очередь сразу сказали о том, что идет подлая война. Ничком без звука упал на дорогу офицер-переводчик, истошно взвыл водитель, попадали в траву эсэсовцы, тут же открывшие ответный огонь. Партизаны преуспели – трассирующие пули прошили грузовик крест-накрест, попали тому в полупустой бензобак. Пары топлива сразу же рванули, машина зачадила дымным пламенем. И стрельба из леса тотчас прекратилась – вряд ли партизаны были убиты, скорее они отошли, добившись небольшого успеха. Так всегда поступают, и Эйке тут же громко отдал приказание: – Грузовик убрать с дороги, свалите его! Потери подсчитать. А колонне двигаться дальше! Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий восточнее Пскова – Кто это у тебя там так лихо марширует, капитан? Вбиваешь навыки строевой штатским. – Маршал Ворошилов хмыкнул, разглядывая новобранцев в мятых гимнастерках, под ремнями складки топорщатся. Гловацкий тоже ухмыльнулся – больно уж вразнобой вступали бойцы, оттаптывая друг другу ноги в ботинках, с нелепыми обмотками. – То студенты старших курсов ЛИФЛИ, товарищ маршал Советского Союза! Переводчики! Вот и гоняем их с утра до вечера, строевую выправку придаем соответствующую, чтоб на немецких солдат хоть издали походили. Язык вражеский знают, а то у меня бойцы только две фразы еле запомнили – «хенде хох» и «Гитлер капут»! – Дальше гоняй, а то как в старину выходит «сено-солома»! Показывай свое хозяйство – танки в первую очередь! Не дожидаясь ответа, Ворошилов и Мехлис направились к немецким танкам, что стояли под маскировочными сетками. Николай Михайлович тут же пересчитал трофейную бронетехнику, что удалось им эвакуировать с поля боя, начиная с 3 июля, и наскоро отремонтировать. В перелеске собрали более двух десятков единиц – два Т‐4 с коротким «окурком» ствола, пара «троек», полдесятка чешских танков двух типов, три «двойки» с тонкими стволами «эрликонов», с краю командирский танк на базе «единички» и такая же САУ с чешской 47‐миллиметровой пушкой вместо башни. Восьмиколесный разведывательный броневик и парочка более маленьких, двухосных, с открытыми сверху башнями, с полдюжины бронетранспортеров разных типов. Плюс с десяток германских грузовых и легковых автомобилей и вдвое больше мотоциклов с колясками. И артиллерию не забыли – четыре «колотушки» в 37 мм стояли чуть поодаль. Это была одна из давних задумок Гловацкого – пустить к немцам в тыл «троянского коня» на новый лад, благо трофейного вооружения, техники и обмундирования набралось изрядное количество. Подготовленных бойцов и командиров набрали быстро, развернули моторизованный батальон ОСНАЗа, придав его 1‐му механизированному корпусу и окружив завесой секретности и патрулей с охраной. – Не впечатляет, – громко произнес Ворошилов и похлопал по броне с намалеванным крестом. «Четверка» действительно выглядела неказисто, а уж пушка смешно. Но по сравнению с КВ или Т‐34, а для Т‐26 и БТ этот танк был страшной угрозой – лобовая броня в отметинах от попаданий снарядов «сорокапяток». Маршал медленным шагом обошел немецкий танк, негромко произнес, обращаясь к Гловацкому: – Как он тебе, Николай Михайлович? – Сейчас уродец, а через полгода мы от него взвоем! В этом я уверен даже не на сто, на двести процентов! – Обоснуйте, что вы имели в виду. – Мехлис смотрел на генерала цепко, и Гловацкий вздохнул – «наша дурная черта считать объективный анализ вражеской техники антисоветской пропагандой». Но ответил честно, как знал из опыта этой войны, по книгам. – Все просто, товарищ Мехлис. Добавят на лобешник корпуса и башни броневую нашлепку в три сантиметра, или приварят, или на болты посадят ее – и будет уже 80 миллиметров. Наши танковые и противотанковые пушки пробьют сию броню только с самой близкой дистанции. И «окурок» заменят на длинный ствол. Сейчас 26 калибров, а будет 48 или все 60. На «тройку» последнюю пушку скорее всего уже ставят – у них в пехотных полках такие 50‐миллиметровые ПТО есть в наличии. Так что такое перевооружение не проблема для германских заводов, а нам будут лишние хлопоты. – А с таким усиленным бронированием их танков у нас есть чем сейчас справиться? – Зенитки среднего калибра бронебойным снарядом пробьют, а из ПТО нет! Впрочем… Видел в корпусе Лелюшенко две пушки ЗиС‐2, калибр 57 миллиметров с длинным стволом. Эта одолеет запросто, но их ничтожно мало. Только ведь в этом мае вроде бы начали выпускать – но отличная пушка! Слышал краем уха – жаловались артиллеристы, что сейчас для них стоящих целей нет, влет пробивает вражеские танки. Вот только снарядов мало для нее производят, сущие крохи по нынешним временам. – Конструкция Грабина, – произнес Ворошилов, – мастер такие пушки делать. И что ты предлагаешь, Николай Михайлович? – Война на месте стоять не будет, новые образцы вооружения появятся обязательно. Но пока ими фронт насытят – дело-то долгое! Но выход тоже есть! Старые системы модернизировать можно, улучшить их качественные характеристики, благо количественные в порядке – многие виды ведь давно в серию запущены, достаточно хорошо освоены в текущем производстве. Это касается всего спектра нашего вооружения – от танков до автоматов. Кое-что удалось уже продумать на основе опыта войны. – Так, и вы молчали?! Почему докладную на имя товарища Сталина не написали?! С вашим-то опытом псковских боев, причем успешных, нельзя такие разработки замалчивать, товарищ Гловацкий! – Почему замалчивать, товарищ Мехлис, – многое внедрено на нашем фронте, рекомендации изданы. Кое-что уже наработано – готов немедленно представить сделанные мною необходимые выводы вашему взгляду. Хотя бы часть предложений по организации танкового вооружения. Я думаю, с этим нужно поторопиться и наладить производство, пока немцы качественно не усилили свои панцерваффе. Лучше нам встретить все вражеские задумки во всеоружии. Здесь, рядом, наш тяжелый танковый полк из механизированного корпуса и разведывательный батальон, считаю, там есть на что посмотреть! Нам идти всего четверть часа. – Так что стоим?! Пойдем туда, товарищи… – Я недавно узнал очень интересные цифры стоимости наших танков, и то благодаря товарищу Ворошилову. – Гловацкий подошел к массивному КВ и похлопал ладонью по его лобовой плите. – Стоит танк 670 тысяч рублей, а вот такой же, но со 152‐миллиметровой гаубицей уже 900 тысяч. Последний оказался в боях не совсем эффективным, и его недавно сняли с линии. Однако причина, скорее, не только в пороках самой конструкции, в неумении наших танковых командиров ими правильно распорядиться в бою. – Пороки?! Что вы имеете в виду, товарищ Гловацкий? – Масса тяжелая, трансмиссия часто выходит. А его еще дополнительно утяжеляют – вот посмотрите – башня недавно дополнительно экранирована, броня на болтах. Зачем? – Как зачем? – удивление Ворошилова было искренним. – Снарядам ведь противостоять нужно! – В этом и сам ответ, Климент Ефремович! Снарядам! Вопрос – а каким именно? У немцев 37‐миллиметровые и 50‐миллиметровые ПТО, первая против «Клима» абсолютно бесполезна, а вторая пробивает бортовую броню под прямым углом с трехсот метров, не дальше. То есть откровенно неэффективное оружие. А вот их 88‐миллиметровые зенитки и 105‐миллиметровые полевые пушки с километра лоб корпуса пробивают, а там чуть ли не дециметр брони. Зачем КВ таскать на себе лишний груз брони – которая избыточна против ПТО и недостаточна против зенитки?! Я недавно попросил расчеты сделать. Так вот – бортовую броню можно ослабить до 60 миллиметров, а лобовую до 75 миллиметров – ее противотанковые пушки немцев все равно не возьмут. Ни с каких разумных дистанций! А вот выигрыш порядка пяти тонн будет – даже если резко усилить вооружение, на три тонны все равно КВ «полегчает». А значит, меньше ломаться будет сама машина и наши мосты с дорогами не так увечить. – Усилить вооружение необходимо, – задумчиво произнес маршал, – немцы ведь нарастят броню на своих танках. – Необходимо, – согласился Гловацкий, – тут еще парадокс. Наш Т‐34 имеет броню тоньше, но не менее эффективную против германских ПТО. А вот вес 28 тонн, при том же дизеле скорость выше, проходимость лучше, а пушка равна калибром. То есть – почти равноценен в боевом применении, а стоимость всего в 260 тысяч рублей. Есть смысл задуматься?! Значит, нужно резко усилить боевые качества КВ, облегчить его, поставить более мощную пушку, хотя бы типа 85‐миллиметровой зенитной – иначе зачем тратить в два с половиной раза больше? Я не конструктор, но такой дисбаланс сразу бросился в глаза. А КВ с большой башней действительно не нужен, но это не означает, что такая пушка не важна в поддержке наших танков в наступлении. Изготовить надо облегченный корпус, в просторной рубке установить МЛ‐20 или А‐19 – это и поддержка огнем, и любой немецкий танк в груду металлолома обратит в одну секунду – нет защиты, не будет существовать в принципе от тяжелых снарядов. А самоходная артиллерия настоятельно нужна. Проходимость на уровне танков, поддержит в любой момент боя! И вообще – буксируемую артиллерию лучше полностью вывести из танковых соединений, заменив ее самоходной. Вот тогда будет формула – броня, маневр, огонь! – Где столько самоходок твоих взять?! – в сердцах произнес Ворошилов и выругался. – Нам танков не хватает! – А вот она стоит. – Гловацкий подошел к небольшому танку, голова генерала оказалась на уровне конусообразной башни. – Это основа! Будущий вариант! Плавающий Т‐40, потому корпус так у него раздут, чтобы на воде держаться. Но пушке-то зачем плавать, как и топору? Уменьшить габариты можно, двигатель автомобильный, дешевый, его вперед сдвинуть, а на корме из противоосколочных стенок рубку поставить для двух номеров расчета. И пушку на выбор! Пехоту поддержать – тогда УСВ, танки остановить – ЗиС‐2, налет вражеской авиации отразить на колонну – автомат зенитный в 25 миллиметров или спарку ДШК! Стоимость вчетверо меньше, чем у Т‐34, легок, дешевый, прост. На автомобильном заводе крупными сериями выпускать можно. Я бы такую общевойсковую самоходную артиллерию во все стрелковые дивизии направлял – как мобильный резерв ПТО им цены не будет! Танки дороги – а эти пушки выгодны и эффективны! – Если по начальным буквам взять, то получается ОСА. Жало у такой «осы» страшное, – задумчиво произнес Ворошилов, оглядывая, будто заново, Т‐40. – То, что нужно! – Стоимость-эффективность есть главный критерий этой войны! Много вооружения потребуется, очень много. Тут не до жиру… Вот наладят выпуск Т‐50, и что?! Отличная машина, спору нет – БТ‐7 и Т‐26 по всем параметрам превосходит! Вот только стоимость «маленького Клима» в 210 тысяч рублей, почти как у Т‐34, по весу вдвое легче, и сорокапятка супротив трехдюймовки установлена. Так что лучше иметь хороший средний танк, чем отличный, но легкий! Да и саму тридцатьчетверку улучшить можно, слышал от танкистов. Башня тесная, увеличить необходимо, чтобы трое из экипажа в ней легко поместились, где сейчас и двоим тесно. И командир своим делом занялся бы, а не снаряды подавал. Рации надо на все самолеты и танки поставить, чтобы управление подразделением нормальным стало, действенным и быстрым! Не флажками же с башни махать или крыльями в небе. Какой толк от танка в разведке, если он важные сведения немедленно передать в штаб не может?! И зачем тогда таких «глухонемых» в бой отправлять?! – Вы это уже на бумаге изложили? – быстро спросил Мехлис. – Да, записывал в тетрадь. Даже рисунки с чертежами сделал корявые. Ведь я не инженер, не конструктор, сам не танкист. Мысли общевойскового генерала по увиденным в жизни моментам и парадоксам. Как усилить РККА без больших затрат, но с должным уровнем эффективности. Вооружение для бойца должно быть простым, дешевым, легким в производстве и убойным на противника. Только и всего. А на основе этого строится тактика и вводится штатное расписание подразделений, частей и соединений. – Николай Михайлович, прошу дать мне ваши записи! Сегодня я буду в Москве, а там найдется, кому их посмотреть. Хорошо?! – Сейчас распоряжусь, товарищ Мехлис. – Гловацкий поймал взглядом Ворошилова – тот был явно раздосадован. Маршал даже отвернулся чуть в сторону, чтобы начальник Главполитупра не видел его лица. «Ничего не поделать, Климент Ефремович, – такая просьба Мехлиса равносильна приказу! Придется мне записи отдать ему, а не вам. Понимаю, но обещаю, что и вам будет не менее ценная рукопись. Все же это опыт той вашей войны, а у меня просто хорошая память!» Командующий 8‐й армией генерал-майор Собенников Порхов – Петр Петрович, вы снова назначены командующим 8‐й армией. Есть распоряжение Ставки и Генштаба, вот приказ о назначении на эту должность. – Ватутин протянул бывшему командующему фронтом листок. Тот взял его в руки, быстро пробежал глазами по строчкам. Унылость на лице Собенникова пропала моментально. Впервые за эти пять дней на губах появилось подобие вымученной улыбки. Было от чего так переживать генералу – чудовищное поражение войск Западного фронта привело к массовым арестам командования. Все знали, что под суд отданы сам командующий генерал армии Павлов, а вместе с ним ряд генералов, среди которых – начальник штаба фронта Климовских, начальник артиллерии Клыч и командующий 4‐й армией Коробов. Командующий ВВС фронта, Герой Советского Союза Копец, по слухам, сам застрелился. Потому ожидали репрессий на Северо-Западном фронте, но, к немалому облегчению многих, поиска «козлов отпущения» здесь не проводилось, за исключением арестованного в начале июля командующего ВВС фронта генерала Ионова. И это был один-единственный генерал, попавший под «раздачу». Причина отсутствия арестов могла заключаться в ином обстоятельстве – командующий фронтом генерал-полковник Кузнецов погиб при выходе из окружения, а начальник штаба генерал-лейтенант Кленов, тяжело раненный при бомбежке Острова 2 июля, потерявший ногу инвалид. Отдать под суд до выздоровления вроде как не совсем обоснованно, да и как тут судить?! Хотя Петр Петрович не сомневался, что и на него, и на бывшего командарма 11‐й Морозова, и даже командующего 27‐й армией генерал-майора Берзарина в случае необходимости давно бы завели в трибунале расстрельные дела. Внезапное назначение его командующим Северо-Западным фронтом генерал Собенников воспринял с содроганием сердца. Нет, любой военный очень желает переместиться вверх по служебной лестнице на следующую ступеньку, ведь новая вышестоящая должность зачастую дает возможность получить очередную звездочку на петлицы. Но только не в нынешнем июле, не в такой ситуации, когда фронт потерпел катастрофу. Приказ есть приказ – он не обсуждается, а выполняется. Назначение начальником штаба фронта генерал-лейтенанта Ватутина произошло даже на день раньше – заместитель начальника Генерального штаба был направлен для исправления ситуации, когда немцы уже были под Псковом. Фронт мог быть разорван на три части, но этого не произошло – последние резервы из семи дивизий трех корпусов оказались под командованием случайно оказавшегося старшим по званию генерал-майора Гловацкого, давнего знакомого по службе в ОКДВА, где они командовали дивизиями – Гловацкий стрелковой, а он кавалерийской. Вот только не сложились тогда их отношения, хотя вроде было много общего.