Велениям судьбы с ее Гнетущей силой… Со страстью я хочу отдохновенья, Как ждет жених соединенья с милой. В другом стихотворении, „Невеста Кухулина“, Говард упрашивает женщину (может быть, свою мать?) оставить этот ужасный мир с его страстями и древней луной и соскользнуть вместе с ним под величественные пенные волны: На берегу, где брызги волн тугих Песок белесый бьют без устали веками, Украшу бледное чело твое венками, Которые сплету я из цветов морских. Роберт Говард был человеком, который разговаривал с демонами ада, содрогался, осаждаемый высасывающими из него душу чудовищами с ногами грифона, видел в полночь крадущиеся узкие тени змей и ходил по тропам вместе с призраками. Столь яркими и безжалостно жестокими были эти создания тьмы, что нам не следует удивляться, что как мальчиком, так и мужчиной Роберт был подвержен кошмарам или почему, будучи студентом, оказавшись в одиночестве на верхнем этаже пансиона, он дрожал от страха, услышав скрип двери. Еще менее удивительно его ощущение постоянного преследования чудовищами, сознание того, что его никто не любит, жизнь не имеет смысла и даже успех не имеет той силы, что способна вырвать его из распахнутых Объятий смерти. Еще в „Вознаграждении“ — одном из лучших своих стихотворений — Говард, как никогда горячо и самозабвенно, радуется видениям, переступает через кошмары, клубящиеся в его черепной коробке. Несомненно, эти будоражащие душу вампиры и черные демоны, среди которых он жил, были ценой, которую художник должен платить за самовыражение и ту тайную кладезь колдовства, мистицизма и мифов, откуда он черпает своих колдунов, воинов, чудовищных змей и других монстров, которые с неукротимой энергией перемещаются по выдуманному им Хайборийскому миру. Из того же обилия чувств возникают поэтическая образность и увлекательные идеи, которые столь часто очаровывают нас и которые так щедро разбросаны по следующим строкам: Ни барабанов королевских мерное звучанье, Ни лютни пение, ни зов фанфар блестящих Не слышал я, знамен не видел трепетанье На поле страшном, среди демонов кричащих: Но видел я: дракон восстал, Вселенной непонятной порожденье. И взгляд его огнями полыхал. И холодным дыханьем меня опалили Безымянного ветра порывы. По смертным путям, Видел я, пилигримы слепые бродили В черных безднах, разверзнутых там. Долины ужаса забвенья мрак накрыл, И я с Бессмертной Обезьяной У Врат Судьбы сражаться должен был. И не смешил меня побег дриады стройной, И Пана не увидел я ни разу, Но сквозь пески пустыни знойной Я шел за ним, за Человеком черноглазым. И я не умер так, как люди умирают, И, как они, я не грешил, но я небес достиг — Тех, что порывы бурь туманом укрывают. В стихах Роберта Говарда есть также забавное и смешное. Читатели могут наслаждаться беззаботной балладой под названием „Поцелуй Сэл Снубу“, написанной как пародия на стихотворение Роберта У. Сервиса, или повествовательной поэмой, озаглавленной „Басни для Маленького Народца“ в которой рассказывается о том, как огромный боксер был нокаутирован небольшим человечком. Однако юмористическая поэзия Говарда, в разительном контрасте с его серьезными стихами, однообразна и непримечательна. Он сам говорил: „Сочинение стихов — тяжкая работа, мучительный труд, стишков же — одно удовольствие, сплошной праздник. Я никогда за всю свою жизнь не посвящал одному стихотворению больше получаса“. Однако, хотя Говард считает все свои стихотворения простыми „стишками“, среди них, наряду с ничем не выделяющимися стихами, встречаются превосходные поэтические строки. У Говарда можно найти только одно стихотворение, проникнутое счастьем, — оно посвящено дням его детства. В нем молодой поэт не принимает летального исхода как способа сбежать от превратностей судьбы и злоключений, что испытывает библиотекарь. В „Освобождения“ жалкий клерк торжествует, обретя истинную свободу: „Пошел ко всем чертям! — так боссу я велел. — Шепчи Гимн Ненависти свой, спуская злости пар!“ А сам, свободный, я на Запад улетел В экспрессе скором под названьем „Красный Шар“. Альтернатива самоубийству — „ездить на поездах, как Хобо“, — является также решением Стива Косгигана, второго „я“ Говарда. Однако реальной альтернативы для самого Говарда не оказалось. Скрытный мечтатель, выросший в атмосфере, где его оберегали не только от неприятностей, но и от необходимого человеческого общения, Он не мог пережить перемен погоды, бедности и выносить своих более шустрых товарищей — Хобо. Более реальными в глазах Говарда выглядели демоны и нечисть из глубин ада, странные и злобные существа из иных миров и охваченное всеобщей ненавистью, вырождающееся человечество — вороватые нефтяные дельцы и проститутки, разгуливающие по улицам Кросс Плэйнс. Эти „проклятые“ создания, как он их называет, появились в его жизни за десять лет до рокового рассвета 11 Июня 1936 года. Стуча раздвоенными копытами и когтистыми лапами, Они чеканили размеренный похоронный марш, убежать от которого преследуемый человек не нашел пути — да и не особенно искал его. Он уже десятью годами раньше повернулся спиной к жизни — когда создал „Стихи, написанные в знак того, что я умру“: Пусть со страниц печатных мое имя ускользнет, И светлой той мечты изменчивые тени тают, И не спасет никто, когда вечерний сумрак упадет, Я все приму — душа моя остаться не желает. Некоторые друзья Роберта Говарда, включая Лавкрафта, считали, что он был в первую очередь поэтом. Мы не согласимся с этим суждением. По нашему мнению, он являлся великим рассказчиком, поднимавшим уровень своей прозы, внося туда поэзию. Хотя его поэзия и проза не являются равными по качеству, некоторые значительные отрывки его беллетристики обладают красками, образностью, живостью, точностью языка и ритмом, присущими поэтическим произведениям. Временами предложения Роберта создавали ощущение четкого ритма, который ассоциируется у нас с „Библией короля Иакова“, — причиной этому, возможно, было то, что в детстве родители часто читали Роберту Ветхий Завет. Или, быть может, этот чудесный текучий ритм он унаследовал от предыдущих поколений Эрвинов и Говардов, которые принесли с Юго-Востока некоторые речевые модели шотландско-ирландских переселенцев XVII века. Говард любил говорить: „Все кельты — прирожденные поэты“, и хотя он не был, разумеется, тем чистокровным кельтом, каким себя воображал, некоторые из прекрасных старинных оборотов речи он мог воспринять из рассказов бабушки Говард. Имело ли богатство поэзии Говарда своим источником произведения более ранних, поэтов, или оно обязано певучести шотландской и ирландской речи — он был весьма самобытен в восприятии мира. Мир, который он видел, не был тем, что мы знаем, или хотим узнать. Нас поражает невиданная мощь образности Говарда. Железная арфа создателя Конана, поющая в темных глубинах его души, „заставляла звезды сверкать“. * * * Ближе к весне 1930 года рассказы Говарда печатались довольно регулярно — Роберт считал это весьма обнадеживающим фактом. Он почувствовал, что теперь может позволить себе осуществить свою давнишнюю мечту: приобрести собственную лошадь. После смерти Пестрика Говард сильно горевал о том, что лишился своего любимца. Жеребец, которого он собирался разместить в сарае на заднем дворе, был среднего размера, мышиного цвета мексиканской породы и напоминал мустанга. Люди вспоминали, что Джипси был красивым конем. Роберт постоянно ездил на нем — в гости, просто по улицам Кросс Плэйнс, а также совершал длительные путешествия по стране. Позже Говард утверждал, что один из недоброжелателей пытался убить его, разрезав стремя, — стоило Роберту встать в него, ремень бы порвался, а он неминуемо упал бы на землю. Но в начале 1931 года Джипси исчез. Возможно, Говард продал его — мы не знаем точной причины и можем лишь догадываться об этом. Быть владельцем лошади, не имея грума, который ухаживал бы за ней, хлопотное дело, а большую часть времени Говард посвящал сочинению рассказов. Животное нужно кормить, поить, тренировать; хозяин, помимо всего прочего, должен чистить конюшню. Более того, Говарды как раз в это время купили корову, которую назвали Дели, и было слишком сложно держать сразу двух животных в крошечном сарае, который служил еще и гаражом для автомобиля доктора. И, наконец, в том году Роберт начал больше путешествовать, предоставляя родителям самим заботиться о животных. Как бы то ни было, Говард расстался с Джипси, хотя это, судя по всему, далось ему нелегко. Несколько лет спустя, проезжая по Долине, он увидел гарцующего красивого коня И сказал своему спутнику, что у него была лошадь, похожая на эту. С того времени Говард не держал больше в доме животных, зато постоянно кормил бездомных кошек, что привело к тому, что дюжина кошек стала жить поблизости от дома, рядом с сараем Говардов. Роберт даже учил некоторых из них садиться по команде на задние лапы и ловить струю молока из вымени Дели, когда он доил ее.