– А внутри? – Внутри он оказался грязным монстром, объединившим в себе черты всех чудовищ, нападающих из-за угла и выскакивающих из трещин в земле. Такой тип убийцы, как Шарбон, убивает и убивает, потому что наслаждается смертью и разрушением – как властью. Это их возбуждает. Так что внутри – внутри у них одна сплошная кровавая грязь. – Но ведь они действуют по шаблону, разве нет? Патроне покачал головой. – Тогда об этом судить было невозможно. Не знаю, как он решал, кого выбирать. Сначала он убивал только мужчин, затем иногда стал выбирать жертв другого пола. Но в последние месяцы он изменился. Не знаю, почему. Он стал выбирать только женщин. – Что еще? Может жертвы были одной профессии или одного положения? – Нет, ничего подобного. Ничего не указывало на связь между ними. Разве что… но это вряд ли вам поможет. – Помочь может любая мелочь, – настаивала она. – Говорите. – Его первой жертве было шестьдесят два года, и он уже одной ногой стоял в могиле. Следующей жертве было пятьдесят семь. Затем пятьдесят три. Затем сорок пять. И так далее. До последней жертвы. Ей было тринадцать. – Она была единственным ребенком, которого он убил? Патроне кивнул, втянув щеки. Воспоминание беспокоило его до сих пор. – Вот так мы его и поймали. Было в этом что-то неправильное, совсем нетипичное для него. Рядом с домом. Да и само убийство напоминало акт отчаяния, но я так и не понял почему. Это убийство не воодушевило его, не подняло дух. Оно было похоже на оплошность, ошибку. Казалось, оно высосало из него жизнь. Логично. Никогда бы не взял его за… От воспоминаний горло у него перехватило, закупорив слова. Он выглядел так, будто хотел сказать больше, но желчь помешала. – Его жертвы не были беременны? – Нет. Да какая разница, что Шарбон делал? Цветочный мясник мертв, а тот, кто завладел маской, сейчас на коне. Скорее всего, они подавляют эхо, да? – Нет, не думаю, что это данность. Вероятно, сам Патроне никогда не надевал маску и понятия не имел, что значит быть в ней и сколько страданий обычная маска может причинить своему носителю. – Можно с той же вероятностью считать, что эхо Шарбона поселилось в шлеме убийцы и снова делает свое дело. Поэтому почему цветы? Зачем ему нужно было так изувечивать тело? Патроне окунул палец в очередную порцию соли. – Вы ищете более глубокий смысл там, где его нет. Шарбон был злом в чистом виде. Вот поэтому он и делал то, что делал. Тот, кого вы сейчас ищете, тоже зло, и поэтому он делает то, что делает. Крона покачала головой. – Люди – более сложные существа. И у зла есть своя логика, как и у добра. Чтобы понять этого убийцу, мне нужно понять Шарбона. – Понимание не остановит его. – Может остановить. – Я гонялся за злом десятки лет, – мягко сказал он. – Чего я только не перепробовал, чтобы остановить его. Поверьте, все бесполезно. Поиски причины только сведут вас с ума. Он вскрыл еще одну порцию соли. Окунул палец. Обсосал. Потом еще раз. Бывший констебуляр снова печально взглянул в окно. Она все спрашивала, продолжала давить. Но его ответы стали односложными, бесцветными. Информация, которую он хранил в голове, была для него тяжелым бременем – грязью, которую ему хотелось спрятать как можно глубже, а не вытаскивать ее на свет божий. Она была разочарована. Одна ее часть хотела наброситься на него и вытрясти из него каждую мелочь того дела. Но другая ее часть испытывала сочувствие к этому старому человеку, и сочувствие взяло верх. Слишком много он видел, потерял ноги, а, может, и душу его залило кровью дел, в которых он участвовал. Большинство таких несчастных тонули в пьянстве. Он же сдался соли. Наконец она поняла, что больше ничего не добьется от него относительно мотивов Шарбона. Если Патроне не верил, что прошлые наклонности его эха могут сообщить о текущих действиях тех, кто носит маску, было мало надежды, что он пересмотрит свой опыт довольно тесного общения с Цветочным мясником, чтобы обнаружить ту искру понимания, которую искала она. Она встала, чувствуя, как ее снова обожгли горячие взгляды посетителей клуба. Черной стрелой она прошла через белую комнату, и в голове у нее билась только одна мысль: Шарбон был просто человек. Патроне же говорил о нем так, будто он некая сила, олицетворение вечного, бессмертного зла. Но это не так. Изображение его как злого демона никому не помогло. Лишь сделало его бессмертным, непревзойденным. Приписывание чему-либо непостижимого зла обычно не более, чем предлог, чтобы не объяснять этот феномен, а просто умыть руки. Крона наполнилась решимости изучить убийцу как испорченное человеческое существо, которым он, скорей всего, и являлся. Убийца не заслуживает страха, тем более после смерти. Если Патроне прав и Шарбон стремится к власти, убивая, она остановит его. И не позволит ему доминировать над живыми. Глава 25 Луи Десять лет назад «Белая лилия», ранний полдень Крошечные отдельные комнаты в «Белой лилии» не были белыми. Была синяя комната, и желтая, и розовая, которая напоминала всем леденец и пахла, как клялись клиенты, жженым сахаром. Была даже красная комната, хотя ее посещали только те, кому нравилось быть прикованными цепями, инкрустированными магическими опалами. Упиваться горем Шарбон не хотел. Ему нравилась зеленая комната. Она напоминала о тени зеленой листвы и пахла землей после дождя. Хозяин развел там цветы в горшках на подоконнике, а скатерти были расшиты узором из плюща. Он заказал отвар какао-чая, выпил, расслабился, позволив легкому аромату и сильному лекарству убаюкать его до неестественной легкости. Легкий стук в дверь нисколько его не обеспокоил. Он не издал ни звука, но дверь все равно открылась. И в комнату вплыла Фиона. Ее светлые волосы были уложены прядями в высокую прическу. Она двигалась горделиво – будто сам ветер послушно следовал за ней. Тяжело вздохнув, она опустилась на один из элегантных стульев напротив него. Стул под ней заскрипел: он не привык, чтобы с ним обращались, как с обычной уличной скамейкой. – Муж или любовник? – невежливо спросил он, имея в виду ее недовольный вид. Он все еще не понимал, какую роль играл Матисс в их труппе. Конечно, кроме мышечной силы, необходимой для переноски тел. Тало настойчиво утверждал, что он обладал особыми талантами, которые еще предстоит открыть, но Шарбону никак не удавалось заметить каких-либо превосходных способностей Матисса, кроме одного – он постоянно подгонял Фиону. – Оба, – рявкнула она, стягивая перчатки и шлепнув их на стол. – Ну что, нашел? Он поспешно сделал еще один глоток чая, который вдруг показался ему горьким. – Нет. – Я говорила тебе, что нужно делать. Но ты упорно продолжаешь работать не с теми объектами. Давай-ка я доставлю тебе все в лучшем виде. Мы сможем добиться результата быстрее, если ты просто будешь слушать меня. Шарбон наклонился к ней, изучая морщинки на ее безмятежном лице. Никто не мог вести себя так холодно, так отвлеченно, как Фиона. Никто. Она говорила об убийстве так бесстрастно, потому что это не она точила скальпели, взрезала кожу, копалась во внутренностях. Ни разу она не осталась, чтобы помочь, чтобы посмотреть, через что ему приходится проходить каждый раз. Если бы она сделала это, она бы поняла, почему он сопротивляется следующему шагу вниз. – Еще один раз. Думаю, я уже близок к результату. Она смотрела на него, прищурившись, и казалось едва сдерживалась, чтобы не выразить ему собственное презрение. – Скольких еще пенисоносных индивидов ты готов убить безо всякой необходимости, если ответ можно найти в груди одного человека с маткой? Считаешь себя таким благородным, берешь только тех, у кого есть яйца, и щадишь остальных. Нам твое рыцарство – рыцарство убийцы – ни к чему. – Мне нужно найти кого-то… посвежее. Мне следовало… Внутри у него все перевернулось. Все его жертвы были не совсем здоровы. Их силу забрали так давно, что не осталось даже шрамов. Ему же был нужен кто-то, у кого еще оставалась рана. Поэтому он продолжал работу, запрашивая себе все более молодых жертв, надеясь, что ему не придется красть слишком много жизней. – Это точно, посвежее. И другого пола. – Я не уверен. Она мило, со снисхождением, улыбнулась ему. Подобрав свои юбки, она поднялась со стула и, обойдя маленький столик, уселась к нему на колени. Он неловко поерзал, но не столкнул ее. Она обвила руками его шею, поиграла с белой лентой, повязанной вокруг головы, чтобы удерживать волосы. Он отвернулся. – Такой хорошенький мальчик, – проворковала она. Он никогда не понимал, почему она называет его мальчиком. Ему уже за сорок – совсем не мальчик. Особенно для нее: молодой, соблазнительной, внушающей ужас Фионе. Он сухо сглотнул. – Ах, да, чуть не забыла, – сказала она, вытаскивая из сумочки маленькую темную пилюлю, тускло-серую, как свинец. – Открой пошире ротик. Он сделал, как ему сказали. Если божеству Непознанного необходимо, чтобы он глотал странные пилюли для силы духа, он будет глотать. – Слезь, – потребовал он, как только проглотил пилюлю. Фиона потрепала его за кончик носа и даже не подумала подчиниться. – Ой, да не будь ты таким младенцем. Теперь о задаче. Я была там. Слышала, в чем тебя обвиняют, и ты знаешь, в чем обвиняли меня. Ты найдешь утраченную нами силу, которую даровал нам бог, а я буду тебя беречь и охранять, чтобы ты продолжал свои исследования, пока ты не найдешь то, что нужно мне. Ты же хочешь, чтобы божество Непознанного вернулось, да? Значит мы должны добыть доказательства. Она схватила его за волосы и потянула его голову назад, заставив смотреть на нее. – Итак, если я говорю, что тебе нужно начать рвать другие цветы – более женственные, ты будешь меня слушать. И она провела своим тонким пальцем по его обнаженному горлу, словно лезвием.