Оказавшись на Садовом кольце, быстро поймала такси. Она ехала домой, опасаясь, что прямо в машине ее вывернет наизнанку, не от выпитого вина, а от страха и отвратительного запаха. Казалась, что кожа пропиталась чужим липким потом, дешевым вином и копченой рыбой. Муж открыл дверь, она, бледная и слабая, сбросив плащ, пошатываясь, дошла до туалета, опустилась на колени. Через пять минут она вышла в коридор, муж стоял в дверях кухни и смотрел на нее как на привидение, будто впервые увидел. — Только ни о чем не спрашивай, — сказала Игнатова. — Иначе меня снова стошнит. Глава 39 Под вечер Алексей Разин заехал в Смоленский гастроном, продрался к винному прилавку, не потеряв ни единой пуговицы, взял бутылку десертного вина, а в хлебном отделе бисквитный тортик, посыпанный то ли орешками, то ли не поймешь чем. Он поехал по Старому Арбату, наблюдая в зеркальце за темной «волгой», которая приклеилась, как банный лист. Оставил машину на Старом Арбате, неподалеку от «Березки», легко ушел от оперативников проходными дворами. Вскоре он позвонил в дверь знакомой женщины по имени Маргарита. С ее покойным мужем Разин в свое время работал в Америке. Они с Костей не то, чтобы дружили, но были в хороших отношениях. Гостиная комната дышала уютом и покоем. Хозяйка дома Маргарита Докучаева, или просто Марго, темненькая, с большими зеленоватыми глазами и аппетитным алым ртом, похожая на красавицу ведьму, принесла чашки с кофе и высокие стаканчики. Она готовилась к визиту, надела по этому случаю французское приталенное платье с короткими рукавами из старых запасов, купленное ныне покойным мужем в Америке. Платье подчеркивало талию и выразительный бюст, его дополняла пластиковая розочка на груди и красные лакированные лодочки. Разин, немного смущенный, поглядывал на Риту и думал, что время идет, с момента их последней встречи он постарел на год, даже больше, а Рита помолодела лет на пять. И как только ей удается, впрочем, ведьмы стареть не любят или не умеют… Рита вернулась с кухни, упала в бежевое кресло, поджала под себя ноги. Она дотянулась до пачки длинных дамских сигарет и прикурила от настольной серебряной зажигалки. Разин под ее взглядами почувствовал себя неуверенно, как жених на смотринах, хотя смущаться давно разучился и подготовился к встрече капитально: почистил парадный пиджак, синий, с золотыми пуговицами, вытащил из упаковки розовую рубашку, отполировал черные полуботинки и теперь выглядел на миллион долларов крупными купюрами, вдобавок источал магнетический аромат одеколона «Диор». — Сколько мы не виделись? — сказала Рита. — Кажется, месяца… Нет, почти полгода. Это много. Давай выпьем за встречу. А то сидим как эти… Они выпили вина, которое оказалось слишком сладким. Маргарита исчезла и вернулась с бутылкой коньяка «Белый аист». Сама открыла пробку, налила коньяк в винные стаканчики. — Слушай, Разин, хочу спросить: может быть, не надо сейчас? Оставим все это на другой день? Выедем за город, погуляем и поговорим? — Я столько времени потерял, что трудно наверстать. Давай сейчас. Она обвела взглядом комнату, показала пальцем на потолок и на телефон. Разин покачал головой: — Господи… Нет, никто нас не слушает. Меня сейчас проверяют. Я к этому готов. Я не шпион и не предатель, иначе бы меня не вернули в Москву. Я бы просто исчез. Они это понимают, поэтому и отношение ко мне не очень строгое. Я ведь живу дома, а не в Лефортовской тюрьме. Езжу на своей машине, а не в автозаке. Если жить с мыслью, что тебя слушают днем и ночью, везде и всюду, — можно свихнуться. — Дурачок, ты живешь дома только потому, что за тебя еще не взялись по-настоящему. — Тогда им понадобятся сотни оперативников, технических работников, машинисток, аналитиков… — Музыку, пожалуйста. Разин покопался в пластинках, у покойного Кости оказалась неплохая коллекция. Он выбрал концертный альбом «Бич Бойс», включил проигрыватель. Рита, дождавшись музыки, сказала: — Когда Костя был жив, он никогда не говорил дома или по телефону о чем-то важном. Как-то мы ездили на машине к морю, снимали комнату у случайных людей или просто останавливались в месте, где нас никто не знал… Даже там, даже наедине со мной, он говорил о работе шепотом. — Но это его не спасло. — И ты ступил на ту же скользкую дорожку. Разин, мне внутренний голос говорит, что когда-нибудь родина мать задушит тебя в объятиях. Ну, у тебя еще осталось время, чтобы прекратить бурную деятельность по разоблачению всяких подонков. — Поздно поворачивать. — Вот видишь, уже поздно. Таня твоя так же мучалась с тобой, как я с Костей. Короче, я решилась не потому, что я борец за правду. Во-первых, мне тебя жалко. Я же знаю, что тебе больше помочь некому. Во-вторых, Костя мне снится. И он ничего не говорит в моих снах, а если и говорит, я не запоминаю. Но я чувствую вину перед ним. Будто я должна что-то сделать для него, но не делаю. Я уже сто раз рассказывала, как он умер полтора года назад. Вернулся из командировки в конце мая. Он не рассказывал, что происходит на работе. Но я понимала: у него неприятности. Он ездил в кадры, на собеседования. Иногда что-то писал и отвозил бумаги в Ясенево. А потом как-то повеселел, я так поняла, что все плохое скоро кончится. В сентябре его пригласил к себе на дачу кто-то из начальства, одного, без меня. — Не надо, я знаю… — Откуда ты можешь что-то знать? Я это говорю, чтобы ты подумал еще раз. Как говориться, решил: быть или не быть. Так вот, Костя поехал туда, а назад уже не вернулся. И мне сказали, что в ночь с пятницы на субботу они хорошо посидели. В субботу утром три сослуживца пошли в лес, прогуляться. Там, якобы, лес рядом. У Кости случился инфаркт. Его еще живого довезли до местной больницы. Там в субботу дежурил фельдшер. Оттуда потащились в районную больницу. Но было поздно… Тело из морга мне не выдали. Я с ним попрощалась уже перед гражданской панихидой, в крематории. У него лицо было — сплошной синяк. На этом синяке толстый слой грима. А на запястьях синяки от наручников. Я соглашаюсь тебе помочь из-за Кости. — Спасибо, я это очень ценю. — Когда я по службе была в Америке, ты спросил меня, смогу ли я передать письмо. И я ответила «да». Если бы ты спросил меня про любовь, я бы тоже сказала «да». Потому что я тебе никогда не скажу «нет». В моей бедной голове все смешалось, теперь там только твоя работа, эти поездки… Какие-то ваши вопросы, которые мне, нормальному человеку, никогда не понять. И которые мне до лампочки. — Давай без лирики, — кивнул он. — Мне не хотелось тебя втягивать. Но ты права: один я не справлюсь. Она потянулась за салфеткой, вытерла глаза и щеки. — Ну вот, ты меня напоил, и я заплакала. Кстати, Костя тоже ездил в Америку. Он, как и ты, не цветочки там нюхал. Поэтому давай без долгих предисловий. Раз уж я впряглась в эту телегу, то потащу ее, как лошадь Пржевальского… Как ты знаешь, я сама работаю в очень важной конторе. У меня там сейф, к которому ни один чекист близко не подойдет. Твое сочинение полежит пока там. Может быть, неделю или дольше. А потом попадет в Комитет партийного контроля к Пельше. Она выпила коньяка, рассказала матерный анекдот, засмеялась, а потом сказала: — Тебе не хотелось заняться собой, личной жизнью, а не этой шпионской чепухой? Ты ведь можешь выйти в отставку, переехать на дачу. Ты будешь читать по утрам «Пионерскую правду» и выращивать садовые ромашки. Не на продажу, для души… Ты, может быть, еще не утратил способность любить и наслаждаться жизнью. Которая, как известно, коротка. — Скоро я закончу с делами, тогда займусь любовью и ромашками. Буду их выращивать. И дарить тебе. — И ты возьмешь меня замуж? — Если ты к тому времени сама не передумаешь. — Все ты врешь. И я тоже шучу. Мне Кости хватит на всю оставшуюся жизнь. Скажи, ты ведь хочешь забыть то плохое, что с тобой там было и начать с чистого листа? Или хотя бы сделать вид, будто забыл? Неужели так важно искать правду и добиваться справедливости? Кому она нужна, твоя справедливость? Кому от нее лучше станет? — Может быть, мне самому. — Ты безнадежен, Разин. Ты не жалеешь ни себя, ни меня тоже. Ладно, валяй, рассказывай. — Прошлый раз я сказал, что хочу написать письмо, которое должно дойти до председателя Комитета партийного контроля ЦК КПСС Пельше. Я обратился к тебе, потому что ты можешь передать ему письмо лично или оставить в его бумагах. Я надеюсь, что все получится. Ты извини, что я так говорю, ну, по казенному… — Говори, как хочешь. — И еще одно важное обстоятельство. Я помню, что у тебя есть хорошая пишущая машинка. Она жива? — А чего ей сделается. — Тогда я напечатаю письмо прямо сейчас на твоей машинке. Сначала я хотел дать тебе письмо, ничего не объясняя. Только взять слово, что не будешь читать его. Но ты должна знать хотя бы общую фабулу, понимать замысел. Осознать, что дело опасное. Я уйду, письмо останется у тебе, прочитай его внимательно. А потом взвесь все «за» и «против». Если все-таки передумаешь, я не обижусь. Никаких претензий. Тогда сожги все бумажки и забудь. — Оно большое? — Десять страниц на машинке через полтора интервала. — Как ты вычислил, сколько страниц получится на машинке? Ведь письмо еще не напечатано. У тебя с собой рукописный экземпляр? — Я выучил текст и посчитал число знаков, а потом разделил на стандартное число знаков и строк на машинописной странице. Оно было больше, но я кое-что сократил. Осталось главное. Начальство не любит длинных текстов. Я помню его наизусть, каждое слово. — Ну, продолжай… — Содержание письма — это несколько эпизодов из практики хозяина антикварного магазина. Он коренной американец. Так вот, за последние годы он получил из Москвы много золота и ювелирных изделий, которые распродал. А деньги спрятал в надежном месте. Таков был приказ Москвы: получить товар, продать его и спрятать наличные. Сначала он думал, что все делает правильно, однако со временем стали появляться сомнения. Он уже не верил, что приказ, отданный первыми лицами КГБ, имеет законную силу. В письме он поделился мыслями о ценностях, которые пришли из Москвы и были распроданы частным коллекционерам и спекулянтам. — Письмо в одном экземпляре? В смысле, ты хочешь направить его кому-то еще? — Если письмо не дойдет до Пельше или ему не дадут хода, есть еще один адресат. Тоже большой человек. — Тогда сделай сразу два экземпляра. — Господи, Марго… Начальники не читают вторых экземпляров, сделанных под копирку. Это унижает их достоинство. Взглянут — и в корзину. Хранить второй экземпляр негде. Один обыск был перед моим возвращением. Они могут вытянуть меня куда-нибудь на целый день, подберут отмычки к новым замкам и войдут. Тексты двух писем должны быть напечатаны на разных машинках. У меня есть другая. Не забудь: перед передачей письма съезди на дачу, остановись на мосту и сбрось машинку в реку. — Хорошо, сделаю. Кстати, партийные функционеры осторожные люди, поэтому они там, сидят на белых облаках, свесив ноги, а мы с тобой здесь. У нас есть окно с видом на скверик, где выгуливают собак. Но скоро и этого не будет. Только решетка и снизу намордник, чтобы зеки даже тюремного двора не видели. — Если есть шанс, надо действовать. Маргарита встала, отдернула штору и открыла окно, чтобы комната проветрилась. — Ну вот, напрасно я маникюр делала, — сказала она. — Иди на кухню и печатай, пока я не передумала. Но послушай: я проснулась ночью и вспомнила: утром он приедет. И я скажу, что он сумасшедший. Ну вот, сказала. Ты хочешь выйти на чиновников, статус которых равен статусу председателя КГБ. И передать им, образно говоря, ящик динамита. Теперь подумай и скажи. Ты знаешь много людей, которые на партийной лестнице стоят выше председателя КГБ? Которые могут с ним тягаться? Сколько их? Двое, трое… — Марго… — Ну, ответь, пожалуйста… — Дело не в каком-то одном человеке. Нужно передать письмо председателю Комитета партийного контроля СССР. Если Пельше его прочитает, он должен будет подобрать людей и начать проверку. Все очень серьезно. И дело не в том, чтобы снять председателя КГБ Андропова с работы и отправить на помойку. — Алеша, дорогой мой, я не разведчица. Но вдова разведчика. И представляю сценарий будущих событий. Пельше подготовит документы, может быть, доложит Брежневу. Тот просмотрит бумаги, положит их в ящик стола. А на следующий день обо всем забудет. * * * — Наверху главные решения принимает не один человек, — сказал Разин. — Не Брежнев решает, не Устинов, а Политбюро ЦК КПСС. Когда вводили войска в Афганистан, Брежнев был против. Но большинство членов Политбюро проголосовало «за». Все серьезные решения — коллективные. У Брежнева много власти, но он не может снять председателя КГБ и начать чистку в конторе. А Политбюро может. Говорят, Пельше — честный человек. — Послушай. Через некоторое время оперативники КГБ просчитают, кто автор письма, как оно могло попасть в Комитет партийного контроля, минуя канцелярию. Ведь письмо не было зарегистрировано. Значит, его подложил кто-то из сотрудников аппарата. Нас с тобой возьмут в одно и то же время, чтобы не успели друг друга предупредить. Потом несколько допросов. Говорят, что женщины умеют терпеть боль дольше, чем мужчины. И ты наверняка думал об этом. Не мог не думать.