Уже вечером Орлов пообещал себе, что в лепешку разобьется, но этих красавиц расколет, не важно, каким способом… Этого способа Орлов пока не знал. Он положил в сейф оружие, а из сейфа достал и опустил в сумку бутылку красного крепленого вина. Ушел с работы позже всех, сел в «волгу» и направился к старшей сестре. Вика, миловидная женщина сорока с небольшим, жила на Академической и работала рядом, в ведомственной поликлинике. Он поел на кухне, выпил стакан красного вина, раскрыл спортивную сумку и отдал сестре два мохеровых шарфа: один для ухажера, второй для начальника. Пошел в комнату, сел на диван и невидящими глазами уставился в экран телевизора. Мысленно он листал личные дела трех подруг. Первая женщина, очень интересная брюнетка Роза Шор заведует секцией парфюмерии в магазине «весна», на этом месте трудится двенадцать лет, познакомились с Разиной восемь лет назад в санатории города Железноводска, на Кавказе. Парфюмерная секция большого универмага — место не слишком денежное. Это вам не торговля овощами или фруктами, где легко заработаешь на пересортице, обсчете и обвесе. Но сделать деньги можно и на парфюмерии, надо только уметь, Шор это умеет, у нее в личном деле — одни благодарности, плюс «жигули», ей светит поездка в Израиль. Минус — муж, она давно в разводе. Далее… Клавдия Захарова, заведующая производством на кондитерской фабрике, работает там десять лет. Как сейчас говорят, умеет жить. Прекрасная дача в Переделкино, новые «жигули», пять лет состоит в разводе. Дружила с покойной Татьяной Федоровной еще с институтских лет. Третья женщина — Вера Игнатова, эта дружба была самой прочной, самой давней, еще со школы. В своем «почтовом ящике», который проектирует что-то там очень секретное, она освобожденный секретарь профкома, работает на этом месте восемь месяцев. Раньше трудилась в другом «ящике», — но ушла по собственному желанию. Любопытно: на всех работах эта дама не задержалась дольше года. Муж — много старше Игнатовой, крупный ученый, член-корреспондент Академии наук, увлекается бегом и лыжами. Этакий седовласый красавец, высокий и жилистый. Орлов смотрел на экран телевизора и думал, что, возможно, пора самому создать что-то вроде крепкой семьи, есть парочка кандидаток. Взять, хотя бы, Риту Фомину. Внешность модели из западного журнала, выглядит и одевается, как богиня, умеет себя хорошо вести в компании — если сама этого захочет. Рита — это хорошо… Но эта девочка с характером, даже если жизнь согнет ее в бараний рог, доведет до самого края бедности, беспросветной нужды, она не станет варить борщ комитетчику и ждать его после трудной смены. О работе она знает нечто такое, чего симпатичным девочкам знать не надо, от этого портится аппетит и появляются лишние морщины. Нет, Рита с ролью жены не справится, ее амплуа совсем другое. А хуже, чем Рита, он женщин не хотел, и с женитьбой не торопился. * * * Дочка сестры, шестиклассница Маша, писала сочинение в своей комнате, но на месте ей не сиделось, время от времени она подходила к Орлову, задавала вопросы и снова уходила. — Дядя Витя, скажи, а моя мама храбрее, чем Зоя Космодемьянская? Вопрос поставил Орлова в тупик. — М-да, наверное… Я уверен… Твоя мама храбрее. Но откуда этот странный интерес, дитя мое? — Их пионерский отряд борется за право носить имя Зои Космодемьянской, — сказала Вика. — Они уже ездили к дому, где жила Космодемьянская. Даже в какую-то квартиру заходили… Ездили в деревню Петрищево. Это где могила Зои. Где ее казнили… — Господи. Лучше бы детей в цирк сводили… Подробности пыток и казни им, надеюсь, не сообщали? — Сообщали. Они все знают. — Мы фотографии видели в Петрищеве, — сказала Маша. — Там могила Зои. Загородка железная. Мы были в том доме, где Зою пытали. Где ей, где ее… Маша убежала к себе в комнату и вернулась с большими фотографиями, которые учительница сделала в Петрищево. Вот три десятка замерших детей стоят на фоне снежного сугроба, а вот они в темной, некрашеной избе. Оказывается, в этом доме Зою до утра пытали. На другой фотографии пустырь, занесенный снегом, по полю натыкано несколько кособоких домишек. На переднем плане посередине пустыря обелиск, на взгляд — метра полтора, со звездочкой, на звездочку повесили венок из бумажных цветов. Вокруг обелиска железная загородка. Кажется, что время остановилось, война и разруха в деревне Петрищево еще не кончились и, возможно, не кончатся никогда. Бывают такие места. — Дядя Витя, а ты бы пытки выдержал? Ну, как Зоя? — Я только этим и занимаюсь на работе. Маша унесла фотографии и вернулась. — А жвачку в Болгарии делают? — А какая разница? — В наш класс пришли письма школьников из Болгарии. С фотографиями. Можно выбрать друга по переписке. Или подружку. Друг мог бы вкладывать в конверт пару пластинок жвачки. В подарок. Но если в Болгарии нет жвачки, тогда чего переписываться… Дядя Витя, а ты скоро опять в Америку поедешь? — Может быть. Разгребу тут одно важное дело. Тогда отправят месяца на два. Иди, радость моя, пиши сочинение. В комнате было душно, Орлов пошел в кухню, распахнул окно и стал дышать прохладным и сырым воздухом. Казалось, — теперь он знает, что делать дальше. * * * Следующие полдня Орлов провел в отделении милиции, копаясь в бумагах, которые имели отношения к Вере Игнатовой. Это заявления граждан, которые были поданы в милицию сотрудниками института, где в свое время Игнатова занимала должность освобожденного секретаря профкома. В длиннющей цепочке оборонных предприятий этот «почтовый ящик» имел не только номер, — словно войсковая часть или колония, где держат преступников, — но еще и романтическое название «Клен–44». «Ящик» разрабатывал некие элементы системы наведения ракет наземного базирования РСД-10 «Пионер» или СС-20 по натовской классификации, и еще кое-какие приборы. Заявления в милицию подали несколько сотрудников, — все женщины, — они утверждали, что из сумок или карманов верхней одежды, пропадали кошельки или косметички с деньгами. Как правило, эти безобразия происходили в день зарплаты. Еще у одной женщины исчезли облигации золотого займа на сумму тысяча восемьсот рублей. Они с мужем планировали продать облигации в ближайшей сберкассе, потому что подошла к концу двухгодичная очередь на румынский спальный гарнитур, полированный, под красное дерево, — мечта всей жизни. Облигации были оставлены без надзора буквально на пять минут, но вору большего не требовалось. Орлов по-свойски, без угроз и крепких выражений, поговорил с начальником отделения милиции, по возрасту еще не старым мужчиной, но уже похожим на сухонького старичка. Начальник отделения в ту пору выяснил, что краж в «Клене-44» было значительно больше, но милиционеры убеждали гражданок забрать заявления: кошельки все равно не найдутся, надо лучше смотреть за своими деньгами, к каждому карману милиционера не приставишь… Для милиции любое нераскрытое преступление, даже самая копеечная кража, — это неприятность, лишение премии. Три-четыре гражданки заявления не забрали, они в устной беседе без протокола показали, что подозревают в краже секретаря профкома Веру Игнатову, но боятся говорить открыто, потому что эта клептоманка — с большими связями, вредная и подлая, она может испортить биографию кому угодно. Вскоре Орлов оказался в кабинете секретаря партийной организации «Клена-44», добродушного дядьки по фамилии Жуков, которому оставалось всего полгода до пенсии. Парторг думал, что какая-то нелепость, разговор на политическую тему или анонимка может лишить его персональной пенсии, которую он высиживал столько лет. Парторг боялся сплетен, анекдотов на любую тему, даже о евреях. Боялся критики, похвалы тоже боялся. Поэтому сейчас, он быстро оценил все «за» и «против» — и решил не врать. Опустив глаза, повторил, что все подозревали Игнатову в воровстве, но никто эту сучку за руку не поймал. Жуков не мог допустить, чтобы безобразие и дальше тянулось. Собрав все мужество, он вызвал Игнатову и провел с ней беседу, трудную для них обоих. Через час она написала заявление по собственному и расплакалась. Жуков поднялся, запер дверь кабинета, чтобы любопытные не заглядывали. Вынул из сейфа папку без номера, выписал в столбик на бумажку имена потерпевших, а в другой столбик приблизительные суммы денег, которые были украдены. А потом упал в кресло и накапал в стакан валерьянки. Глава 13 Все утро Алексей Разин потратил на то, чтобы оторваться от слежки. К полудню он убедился, что сопровождение потерялось, вышел из машины, нырнул в метро на станции Профсоюзная и вынырнул на Фрунзенской. Прошел пару кварталов, пересек сквер, зашел в подъезд и поднялся на шестой этаж. Пропел мелодичный звонок, послышались шаги с той стороны. Его долго разглядывали через глазок и спрашивали, к кому и по какому вопросу пришел, наконец загремела цепочка и щелкнул замок. Разин вошел в просторную прихожую, слева вешалка, на стене перед дверью деревянные маски, видимо, африканские, и полочка с книгами. Хозяином квартиры оказался мужчина лет сорока пяти в стеганном бордовом халате и войлочных шлепанцах. На носу очки в золотой оправе, мужчина улыбался, но светлые глаза смотрели недобро. Разин пожал вялую ладонь Гриценко, отступил на шаг и сказал: — Значит, вы и есть Валерий Иванович? — Он самый. — Вы письмо получили? Гриценко молча кивнул. Разин представился вымышленным именем, показал удостоверение сотрудника Разноэкспорта и скороговоркой выдал, что иногда бывает во Америке в краткосрочных командировках. С Платтом познакомился через приятеля американца и согласился без долгих раздумий, когда тот попросил о небольшой услуге. Действительно, почему бы не подработать, если дел на две копейки, а выручка… — Я вас понимаю, — ответил Гриценко. — Сначала мне тоже показалось, что деньги легкие. Но все легко и просто только на словах. Сейчас чертовски опасно встречаться с новым человеком. Дома или на улице — все равно. Везде глаза, уши. Всегда надо помнить, что каждое слово может быть услышано. И неправильно понято. А я прежде всего искусствовед, человек творческий, думающий. А какое тут творчество, когда вся жизнь соткана только из страха. Когда боишься каждого шороха. Пойдемте… Они оказались в проходной комнате с красными креслами и телевизором на длинных ножках. На двух стенах висели иконы в окладах и без, большая фотография Хемингуэя и календарь с обнаженными красотками. Гриценко показал гостю на кресло, а сам присел на диван. Нагнувшись, вытащил с первого яруса журнального столика бутылку коньяка и пару высоких стаканчиков. Разин отрицательно покачал головой, ему показалось, что в соседней комнате кто-то передвинул стул. — Мы не одни? — он кивнул на дверь. — Кроме меня тут никого. А там кошка. Гриценко плеснул коньяка в стаканчик, выпил одним махом, будто спирт, и сказал: — Может быть вы в курсе: я недавно с женой расстался. Да, двенадцать лет брака псу под хвост. — Нет, не в курсе. Как раз хотел спросить… — Мы с подругой уже подали заявление в загс. Зарегистрируют через полтора месяца. На работе пообещали, как только улажу все формальности с женитьбой, мне разрешат выезд за границу. Ждать недолго осталось. Однако, если вы насчет новых заказов… Сразу говорю, что мои услуги подорожали. Эксперты капризничают. Хотят больше. Раньше оценка одного предмета стоила пятьдесят долларов, теперь — сто двадцать. Разин решил, что Гриценко привирает, выпрашивает деньги себе, а не экспертам. Хозяин квартиры сразу не понравился Разину. Гриценко принял вторую порцию коньяка и сказал: — Две недели назад, когда получил письмо от Платта, был немного удивлен. От него вестей давно не было. Если честно, я даже не рассчитывал, что он пришлет человека. Сидел вечерами и думал, что делать с архивом? Сжечь его к чертовой матери или что… — Теперь проблема решена. Платт поручил мне забрать архив и все материалы, переведенные на пленку. Как и когда это можно устроить? — Как вы понимаете, я не храню дома эту канцелярию. Госбезопасности нужен пустяковый предлог, чтобы завалиться с обыском и выгрести все, что есть. Во-первых, мне нужно несколько дней, чтобы разобрать бумаги. Во-вторых, мы должны договориться о месте и времени встречи. — Кстати, сколько там бумаг? Все это влезет в большой чемодан? — Возможно, влезет. Коробки из-под вина вы себе представляете? Две такие коробки. — Времени не так много, — сказал Разин. — В нашей фирме меня могут задержать в Москве хоть на два месяца. А могут на неделю. Кстати, кофе не угостите? — Простите, что сам не предложил, — хозяин поднялся и ушел на кухню. * * * Разин знал об этом человеке не так уж много. Гриценко увлекается русской стариной, покупает и продает иконы, серебренные портсигары, пепельницы, вазочки, конфетницы… Работал в Министерстве внешней торговли, связан с проведением выставок и других мероприятий, время от времени бывает в Северной Америке, там познакомился со Стивеном Платтом и согласился выполнять в Москве кое-какие поручения. Гриценко получал от Платта качественные фотографии ювелирных изделий или декоративных вещиц, а здесь, пользуясь своими связями среди антикваров, находил экспертов, которые по фотографиям оценивали стоимость изделий, интересовавших Платта. Все бумаги, — со временем набрался целый архив экспертных заключений, — хранились в каком-то секретном месте.