ЭЛИНОР. Мы их сотворили. Это наши мальчики. ГЕНРИ. Я знаю, но, господи, посмотри на них. Молодой Генри — тщеславный и лживый, слабый и трусливый. Единственный патриотический его поступок — своевременная смерть. ЭЛИНОР. А я-то думала, что ты его любил больше других. ГЕНРИ. Так и было. Джеффри — вот шедевр. У него нет тела, он приспособление, весь из колесиков и рычагов. ЭЛИНОР. В каждой семье есть такие. ГЕНРИ. Да, но не все четверо. Теперь Джон. Это ты надоумила его на последнее предательство? ЭЛИНОР. У Джона так мало ума. но тем не менее это же я. ГЕНРИ. Я ловил его на лжи и объяснял это молодостью, я видел, что он мошенничает, но считал это мальчишеством. Я знал, что он и крадет, и блудит, и лупит своих слуг, и что он давно не мальчик. Он взрослый человек, которого мы с тобой сделали. ЭЛИНОР. Не дели Джона со мной, это твое творенье. ГЕНРИ. А Ричард — твое! Как ты могла послать его договариваться о Филиппом? ЭЛИНОР. Я была утомлена. У меня было много дел. Они же друзья с Филиппом. ГЕНРИ. Элинор, лучшим среди них был Ричард — самый сильный, самый красивый и с самой колыбели взлелеянный тобою. У меня никогда не было шанса сблизиться с ним. ЭЛИНОР. Ты никогда и не хотел этого. ГЕНРИ. Откуда ты знаешь? Ты же забрала его. Разрыв с мужем ты могла перенести, но не с твоим мальчиком. ЭЛИНОР. Все мои поступки продиктованы твоим отношением ко мне. ГЕНРИ. Ты выбросила меня из постели. ЭЛИНОР. Но не ранее того, как ты выбросил меня из своей. ГЕНРИ. Все не так просто. Я такое объяснение принять не могу. ЭЛИНОР. Я обожала тебя. ГЕНРИ. Никогда. ЭЛИНОР. До сих пор. ГЕНРИ. Изо всей лжи эта самая мерзкая. ЭЛИНОР. Я знаю, поэтому я и приберегла ее для сегодняшнего дня. Внезапно они бросаются в объятия друг другу. О, Генри, мы испортили все, к чему прикасались. ГЕНРИ. Да, это правда, и все из-за Розамунды. ЭЛИНОР. Нет, ты прав, все не так просто. Жизнь, если она что-нибудь стоит, это. снежная лавина. И винить маленький комочек снега в том, что он все начал. Это так же справедливо, как и бессмысленно. ГЕНРИ. Ты помнишь, как мы встретились? ЭЛИНОР. Помню, даже час встречи и какого цвета ты носил чулки. ГЕНРИ. Я едва мог разглядеть тебя — солнце слепило глаза. ЭЛИНОР. Шел дождь, но это не важно. ГЕНРИ. Мы мало разговаривали, как я помню. ЭЛИНОР. Очень мало. ГЕНРИ. Я никогда не видел такой красоты — я подошел и коснулся тебя рукой. Господи, откуда у меня была такая дерзость? ЭЛИНОР. Ты видел мои глаза. ГЕНРИ. Я любил тебя. ЭЛИНОР. Развода не будет. ГЕНРИ. Что? ЭЛИНОР. Никакого развода не будет. ГЕНРИ. На будет? ЭЛИНОР. Нет. Боюсь, тебе придется обойтись и так. ГЕНРИ. Это была просто прихоть. ЭЛИНОР. Я так рада. Мне бы не хотелось тебя потерять. ГЕНРИ. Слушай, ради моего любопытства, скажи мне, как умный человек другому умному человеку, ну как ты можешь вообще потерять меня? Ты когда-нибудь видишь меня? Я хоть когда-нибудь бываю с тобой? Когда-нибудь слышу тебя? Разве я не бываю, там, где тебя нет? ЭЛИНОР. Меня не интересует география твоего бытия. ГЕНРИ. Разве мы пишем друг другу? Или ты получаешь от меня какие-нибудь весточки? А вверх по Темзе плывут ли лодки с подарками для тебя? Кто о тебе помнит? ЭЛИНОР. Ты. ГЕНРИ. Да ты не имеешь ко мне никакого отношения. Мы нигде и никак не соприкасаемся. Так как же ты можешь потерять меня? ЭЛИНОР. Неужели ты не чувствуешь наших уз? ГЕНРИ. Ты достаточно хорошо знаешь, что меня нельзя остановить. ЭЛИНОР. А мне и не надо тебя останавливать. Мне надо задержать тебя. У каждого из твоих врагов есть друзья в Риме. Мы будем долго мешать тебе. ГЕНРИ. Ну и что? Я еще не заплесневел. Из меня ничего не сыплется. Я еще проживу много лет. ЭЛИНОР. А сколько? Допустим, я задержу тебя на год. Я могу: это возможно. Допустим, твой первый сын умрет. Наш же умер — значит, такое может быть. Допустим, потом пойдут девочки, — так ведь было, значит, тоже возможно. Сколько лет будет нашему папуле? Что за жизнь у него будет, у этого хилого, подслеповатого, полоумного, высохшего и хромого калеки с ватными руками? ГЕНРИ. Как приятно, что это тебя заботит. ЭЛИНОР. А когда ты умрешь, что, конечно, печально, но неизбежно, что станет с Элис и ее чахоточным принцем? Ты же понимаешь, Ричард не даст этому чаду вырасти. ГЕНРИ. Но ты не позволишь ему совершить такое преступление? ЭЛИНОР. Не позволю? Да я сама втолкну его в детскую. ГЕНРИ. Ты не можешь быть так жестока. ЭЛИНОР. Не сокрушайся. Не переживай. Мы это сделаем после твоей смерти. ГЕНРИ. Элинор, что ты хочешь? ЭЛИНОР. То же, что и ты, чтобы мой сын был королем. Ты еще можешь их наделать. Я не могу. Или полагаешь, что я хочу исчезнуть? У меня ничего нет, кроме сына, которого ты можешь уничтожить, и ты же называешь меня жестокой. Все эти десять лет ты наслаждаешься в жизни тем, чего я была лишена, и ты любил другую женщину все это время. А я, видишь ли, жестокая. Да я могла бы с тебя живого содрать кожу, и сам бог сказал бы, что это справедливо. Что бы я ни сделала тебе, все по заслугам. Нет ничего, что было бы чрезмерным для тебя. ГЕНРИ. Я скоро умру. Настанет день, когда я не успею увернуться, и в Вестминстере запоют «Виват Рекс» кому-то другому. Умоляю тебя, пусть это будет мой сын. ЭЛИНОР. Никак не могу расплакаться. ГЕНРИ. У меня нет сыновей, ЭЛИНОР. У тебя слишком много сыновей. Больше тебе не надо. ГЕНРИ. Ну, пожелай мне удачи. Я уезжаю. (Идет к выходу.) ЭЛИНОР. В Рим? ГЕНРИ. Там держат Папу.