Не хочу вам мешать, – говорит она. Как раз собирался сказать то же самое, – говорит он. – Простите, что включил музыку – не ожидал, что кто-нибудь зайдет. Обычно никто не заходит. Он кладет шлифовальный станок, показывает на часовенку у себя за спиной. Пожалуйста. Можете оставаться сколько угодно, – говорит он. Нет, все нормально, мне не нужно, – говорит она. – Я здесь не потому, что это церковь или типа того. А, – говорит он. – Ладно. Просто мимо проходила, – говорит она, – дверь была открыта, и я услышала музыку. Мне нравится Ник Дрейк. У вас хороший вкус, – говорит он. Чем занимаетесь? – говорит она. Скамью ремонтирую, – говорит он. Он говорит, что заменил отломавшееся сиденье, а теперь чистит и зашкуривает то место, где новая часть соединяется со старой. Он смахивает мелкую древесную стружку. В сиденье щель, и с одной стороны древесина другого оттенка. Даже стык не заметен, – говорит она. – Только цвет отличается. Очень хорошо. Незаметный стык – в этом вся фишка, – говорит он. А что вы будете делать, чтобы не отличалось от остального сиденья? – говорит она. – Или просто оставите так, и со временем потемнеет? Маленькое чудо, – говорит он. Он показывает банку морилки. Ставит ее, достает из-за уха сигарету и предлагает Грейс. Ладно, у вас ведь одна всего, – говорит она. У меня здесь в кармане целый табачный магазин, – говорит он. Он открывает банку и тут же начинает сворачивать новую. А, тогда ладно. Спасибо, – говорит она. – Наверное, это очень здорово, когда можешь сделать сиденье таким красивым. Самое главное, прослужит долго, – говорит он. – Десятки лет. Простые радости. Простые радости, – говорит она. – Я как раз шла и об этом думала. Ну, о том, как хочется, чтобы радости были гораздо проще, чем они в итоге оказываются. Он смеется. Облизывает папиросную бумагу по краю. Угу? – говорит он. Понимаете, – говорит она. – Даже если что-то очень приятно, мы поневоле себя от этого ограждаем. Сейчас такое приятное лето, но, что бы мы ни делали, мы как бы не в состоянии приблизиться к его приятности. Он жестом приглашает ее подойти к открытой двери и прикуривает обе самокрутки. Оба стоят в прохладной тени камня. Лето, – говорит он. Лето, – говорит она. А вы знаете, что так еще перемычка в здании называется? – говорит он. Как? – говорит она. «Лето». Самая важная балка, в плане конструкции, – говорит он. – Поддерживает потолок и пол, одновременно. Вон там есть такая, взгляните. Он тычет в балкончик, словно висящий в воздухе у них за спиной. Вот что я называю приятным «летом», – говорит он. Общаясь с таким интересным мужчиной, Грейс обычно смотрела на него и делала вид, что слушает, погруженная в свои мысли. Но тут она с удивлением обнаруживает: ей очень интересно то, что он сейчас сказал. Никогда об этом не слышала, – говорит она. «Лето» может большой вес выдержать, – говорит он. – Поэтому лошадей-тяжеловозов тоже называют «летом». Серьезно? – говорит она. Он поднимает брови, пожимает плечами. Вы все выдумываете? – говорит она. – Издеваетесь над городской? Не-а, – говорит он. – Я и сам городской. Странно, – говорит она, прислоняясь к неожиданно теплому камню у порога церкви и наслаждаясь его прикосновением к руке, – почему из всех времен года мы как бы сильнее всего перегружаем лето, в смысле, своими ожиданиями. Не, – говорит он и двумя пальцами сжимает кончик своей самокрутки, пока она не тухнет. – «Лето» все выдержит. Потому оно летом и называется. Он засовывает курево обратно за ухо, улыбается ей. Потухла? – говорит он. – Уже не раз себя подпаливал. Потухла, – говорит она. – Кажется. Кофе хотите? – говорит он. – Там в задней комнате «нескафе» есть и чайник. Хорошо, – говорит она. Я Джон, – говорит он. Грейс, – говорит она. Встретимся у старой могилы в форме стола, Грейс. Она такая одна, мимо не пройдешь, там с задней стороны, – говорит он. Ладно, – говорит она. Сверху череп, – говорит он, – но вполне дружелюбный. Просто предупреждаю. А то вдруг вы нервная. Да я не стремаюсь черепов каких-то, – говорит она. Тогда увидимся там, – говорит он. Его зовут Джон Майсон. Он столяр и профессиональный плотник. Так написано на фургоне, припаркованном у ворот: она может отсюда прочитать. Грейс сворачивает за угол, проходит между изгибами травы, садится под пестрой тенью кроны на старую могилу с плоским верхом. Мужчина выходит с двумя кружками в одной руке. Руки у него очень красивые. Руки рабочего. Она берет кружку, которую он протягивает, и поворачивает. На боку рисунок с соломинкой в красно-белую полоску, кружка «Хамфри». «Пей скорей. Хамфри хитрей»[64]. Мужчина замечает, как она поворачивает и читает. Дал вам самую лучшую кружку, – говорит он. – Надеюсь, без сахара пойдет? Без сахара нормально, – говорит она. Хорошо, – говорит он. Мимо пролетает бабочка – белая. Потом еще одна. Да здесь сущий заповедник бабочек, – говорит она. Простите, что? – говорит он. Сущий заповедник бабочек, – говорит она. – Они живут всего один день. Так по крайней мере мама говорила. Сущий заповедник, – говорит он. Это слова из пьесы, в которой я участвую, – говорит она. Хорошо пристроились: свой заповедник, но при этом живут один день, – говорит он. Чарльз Диккенс к вашим услугам, – говорит она. – Его выражение – не мое. Его сущий заповедник бабочек существует в книге «Дэвид Копперфильд» уже, э… примерно сто сорок лет.