Вы любите искусство, мистер Глюк? – говорит мистер Ульман. Я в нем не разбираюсь, мистер Ульман, – говорит Дэниэл. – Моя сестра иногда занимается живописью. Но сам я в этом не разбираюсь. Вам нравится видеть вещи такими, как они есть, и при этом такими, каковы они не есть? – говорит мистер Ульман. Я не могу не видеть и то и другое вместе, – говорит Дэниэл. – Иногда я мечтаю, чтобы все было иначе. Но я не могу этого не видеть. Тогда поздравляю вас. Вы всего в одном шаге от того, чтобы стать художником, – говорит мистер Ульман. Боюсь, вы принимаете меня за кого-то, кем я никогда не стану, – говорит Дэниэл. Мистер Ульман смеется. Он рассказывает о карнавале, на который ходил во время гиперинфляции 1920-х годов. Вдруг все в городе помешались на танцах, это был какой-то вирус танца, – говорит мистер Ульман. – Весь город плясал и плясал – от безумия и нищеты. Доведенный до радости. Он рисует еще птиц. Перо почти не движется по бумаге, а птицы собираются над полем. В другой день мистер Ульман настолько подавлен, что почти не может рисовать. Я боролся с Гитлером, пока кливденская клика браталась и заигрывала с ним[33], – говорит он. Он говорит это вполне спокойно, но пышет злобой. Затем его манера меняется. Он говорит: Вы были бы рады познакомиться с Куртом, мистер Глюк? Курт скандально известен. Это художник, который лает собакой по вечерам, и его лай можно услышать на всех улицах лагеря. Говорят, он спит, как собака, в корзине, а не на кровати. Дэниэл был в кафе художников, когда Курт проделал трюк с чашкой и блюдцем. Вообще-то редко можно найти чашку, которая подходит к блюдцу, но у Курта она была, и он сидел за столиком в кафе, окруженный людьми, которые разговаривали друг с другом, а в зале понемногу становилось все тише и тише из-за гудящего голоса Курта и из-за того, что Курт делал: он медленно вращал чашку и блюдце перед собой, снова и снова повторяя слово «ложь, ложь, ложь». Нет, это было по-немецки, немецкое слово leise, которое означает «тихо», как в предложении «тихо, пожалуйста», и он очень-очень тихо повторял это снова и снова: leise leise leise, пока люди вокруг него leise не затихли и не прислушались, и эта leise тишина распространялась, как круги на воде, leise ширясь по всему залу, пока он говорил это leise с несколько большим усилием: leise, всякий раз чуть громче: leise leise leise, пока весь зал leise слушал, как он говорит это leise, все громче и громче: LEISE, теперь он уже кричал это LEISE, затем он кричал во всю глотку, как можно громче: LEISE, всем телом ввергаясь в эти крики и, теперь уже стоя на ногах, продолжал вращать чашку и блюдце в воздухе – а затем резко швырнул чашку и блюдце, и они резко упали на пол и разбились вдребезги. Тишина. Все в зале – в шоке. Потом все закричали, засмеялись – сердитые, довольные. Все одновременно. Сам Дэниэл почувствовал, что дышал полной грудью впервые за… он не знал сколько. С тех пор как их арестовали? За много лет, почти десять? С того времени, как дни стали кошмарными? Все в лагере знают, что творчество Курта высмеивал сам Гитлер. Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, и выберемся живыми, а не мертвыми, – сказал Сириль, слушая как-то вечером лай в сумерках, – я куплю собаку и назову ее Куртом. Лай Курта приносит реальную пользу. Когда тот старикашка из соседней с нами комнаты просыпается и кричит: «Помогите, меня убивают», я говорю самому себе или говорю Целю: «Засыпай обратно, ведь это просто кто-то лает в ответ на лай таксы Курта». Курт очень крепко держит руку Дэниэла обеими руками. Я чувствую себя везучим и счастливым, что с тобой познакомился, – говорит он. – Ты – человек, которому всегда сопутствуют везение и удача. Он пожимает Дэниэлу руку. Теперь я пожал юношескую руку удачливого везения, – говорит Курт. – Теперь я уцелею в этой войне. Да ты еще и в столовой работаешь. Потому-то я и захотел с тобой познакомиться. У меня есть просьба. Он ведет Дэниэла наверх – показать свою мастерскую. Курт работает над коллажем. Кажется, будто он сделан из радужного кружева. Дэниэл видит, что он из рыбьей чешуи. В комнате странный запах – резкий, сладкий. Тогда Дэниэл вспоминает ходившую по лагерю сплетню о том, как Курт опрокинул свой ночной горшок и запаниковал, что многодневное содержимое горшка просочится сквозь половицы в комнату внизу и тогда у Курта отберут мастерскую. (Ходит слух, что Курт сорвал с себя одежду, чтобы вытереть пол. А затем надел все на себя обратно, – говорит Сириль.) По всей комнате, на отломанных кусках дерева и даже на сломанных ножках старого фортепьяно, расставлены зеленовато-голубые изваяния голов, зверей, неопределенных фигур. Они шишкастые, шершавые на вид. В них есть что-то странно знакомое. Курт спрашивает Дэниэла, не трудно ли ему будет откладывать и передавать из столовой или со склада все, что никто не хочет использовать, или есть, вещи, которые зачастую выбрасывают. Пустые пачки из-под сигарет или зубной пасты, шоколадные обертки. Сгнившие капустные листья. А еще Курту позарез нужна любая недоеденная каша, если Дэниэл вдруг наткнется на нее в мусорном баке после завтрака. Тогда-то Дэниэл замечает, что скульптуры сделаны из затвердевшей каши и что каша, из которой они сделаны, так заплесневела, что на каждой скульптуре растут зеленые волосы. Эти скульптуры живые, – говорит он. Курт хмурится. Нет похвалы выше, – говорит он. Его хмурый взгляд сродни улыбке. Дэниэл открывает глаза. Вы прошли через войны, – говорит соседская дочь. Ее рука лежит у него на плече. Вы метались, ворочались и звали, – говорит она. Она принесла ему на подносе суп. Да, – говорит он. – Вообще-то, да. Где вы были? – говорит она. – Что вам снилось? Я гулял по городу Дугласу, – говорит Дэниэл. – Все мы. Мы шли в «Синематограф», и охранник, который был с нами, дал мне поносить свое ружье, потому что устал. Значит, во сне вы могли убежать, – говорит она. – У вас же было ружье. Вы могли навести ружье на этого охранника и быстро смыться. Дэниэл смеется. Это был не сон, – говорит он. – Это реальный случай. Да и куда бежать? Только фашисты пытались сбежать. Он кладет ложку на поднос. Потом я встретил мистера Ульмана на Черинг-Кросс-Роуд. Мы поздоровались, пожали друг другу руки: как дела? Затем после этого – что еще сказать? Нечего сказать. Потому я показал рукой на книжный магазин. Сказал, я слышал, вышла ваша книга рисунков, что вы делали в Хатчинсоне, хотя сам пока ее не видел, но жду с нетерпением. Он рассмеялся. С нетерпением, – сказал он. – Пустые слова. Все ждали с таким нетерпением, что никто даже не купил эту книгу. Никто больше не хотел ничего про войну. Когда книга была опубликована, никто ее не захотел. Я должен вам три листа хорошей бумаги, – сказал я. Я списываю ваш долг, – сказал он. Мы жизнерадостно попрощались. Я никогда его больше не видел. Но я увидел экземпляр его книги много лет спустя, после его смерти, я увидел все рисунки, некоторые я видел раньше и запомнил – запомнил так, словно кто-то вырезал их у меня в мозгу, и эта маленькая девочка с шариком на картинках, дочь, новорожденный ребенок, она продолжает идти сквозь ад, до самого конца книги, и на последних страницах она… Дэниэл начинает смеяться …вот что она делает, она хватает за подол, ну знаешь, того, что носят попы… Э… ряса? – говорит соседская дочь. Да, именно, ряса, и опрокидывает исполинского попа, вместо креста у него свастика, она хватает его за край рясы и просто опрокидывает его, и все дела. Потом она становится, подняв одну ногу над землей, точно цирковая танцовщица или акробатка, подбоченившись, и балансирует на его громадном животе, а ее шарик парит высоко в небе. Жалко, не успел рассказать мистеру Ульману, что увидел это, и поблагодарить его. А еще вы сказали, что ходили во сне в кинотеатр? – говорит соседская дочь. О, это был не сон. Мы ходили в реальной жизни, – говорит он. – Нас повели. Два охранника. Нас четыреста человек. Как-то в ноябре. Синематограф. У него был псевдотюдоровский фасад. Очень симпатичный. «Великий диктатор». Чаплин-цирюльник влюблен в привлекательную девушку. Девушка – тезка моей сестры. Это было что-то с чем-то – так вот изобразить Гитлера. А дома в лагере в тот вечер был концерт. Кажется, Шуберт. Не очень-то похоже на тюрьму, – говорит она. Тюрьма есть тюрьма, – говорит он. – Чем бы ты ни заполнял время. Он доедает суп. Спасибо, – говорит он. – Ты такая добрая.