Забери остатки буханки, Дэниэл, – сказал отец. Все нормально, сэр? – сказал полицейский помоложе, когда они вышли из дома. – Поднести вам вещи? Он надел дождевик поверх формы, видимо, для того, чтобы соседи не видели у дома отца форменной одежды. Они сами вещи донесут, – сказал Уильям Белл. – Мы с Браунли просто быстро все обойдем, чисто для галочки, так сказать, чтобы все как полагается, если ты не против, Уолтер. Нет ли чего предосудительного или опасного, о чем мы должны доложить. Ничего такого не будет, знаю. Но все равно. Чисто для галочки. Да ради бога, Билл, – сказал отец. – Только запри после себя дверь, ладно? Запру, конечно, – сказал Уильям Белл. Уильяма Белла они больше не видели. В участке на Чарлтон-стрит прождали в приемной до половины двенадцатого, когда «черная Мария» («только эти двое и все?») отвезла их в Брайтон. В брайтонском участке у них конфисковали спички, бритвенные лезвия и маленький фруктовый нож, который лежал у Дэниэла в кармане куртки. Констебль обшарил их чемоданы. Открыл маникюрный набор Дэниэла и забрал ножницы для ногтей. Зачем ты с собой эту ерунду взял? – сказал отец. За ногтями ухаживать, – сказал Дэниэл. Горе мне с тобой, – сказал отец, покачав головой. Еще у отца забрали пузырек с ядовитой жидкостью. Пузырек стоял прямо у сержанта на столе. Наверное, решили, ты сам можешь выпить, – сказал Дэниэл. – Я рад за всех бабочек, что останутся в живых. Я раньше лавром пользовался, – сказал отец. – Небось можно будет снова найти, если увижу редкий экземпляр. Они сели на свои чемоданы на полу, поскольку три стула и скамья были заняты. Отец Дэниэла прислонился спиной к стене под объявлениями и вздремнул. Дэниэл разговорился с мужчиной за сорок, журналистом из Лондона, которого взяли в Брайтоне, куда он приехал на долгие выходные. Это массовое интернирование, – сказал мужчина. – Для нашего же блага. На последней фразе он скривился. Помещение заполнилось мужчинами и парнями. Некоторые были без вещей. Другие пришли без пиджака, даже без пальто. Ничего не происходило. Еще больше слоняющихся людей. В четыре часа дня отец очнулся от дремы и поделился с ближайшими соседями ломтями утренней буханки. Прибыли армейские грузовики. Никто никого ни о чем не спрашивал. Полиция дала офицеру лист бумаги, офицер ее подписал и вернул. Всех погрузили. Отец сел на свой чемодан, Дэниэл усадил пожилого на вид мужика на свой, а сам сел по-турецки на днище грузовика ближе к задней части, где мог смотреть сквозь отверстия для веревок в брезенте и наблюдать за тем, куда они ехали. После Брайтона трудно было сказать, хотя двигались медленно. Мужчины блевали; грузовик был вонючий, окутанный запахом сгоревшего топлива из выхлопной трубы, и хотя двигались довольно медленно, мужчины сзади изредка очень резко перелетали с одной стороны на другую при качках машины. Один мужчина твердил, что не простился по-человечески с женой. Другой говорил, что оставил распахнутой входную дверь. Грузовик охватила паника. Надеюсь, Билл запер дверь, – тихо сказал отец Дэниэлу. Через пять минут он это повторил. Потом… …думаешь, он не забыл запереть дверь? – сказал отец через час. Вечерний свет. Грузовик остановился где-то среди зелени. Замер и не двигался еще два часа. Сумерки. Наконец кто-то открыл ворота и погнал их к каменному зданию. Хлев для скота. Цирк Бертрама Миллса, – сказал Дэниэлу капрал со штыком на винтовке. – Они тут живность зимой содержат. (В последний раз, когда Ханна с матерью приезжали в Лондон, на Рождество 1933 года, они все вместе пошли в цирк. Большой зал, «Олимпия». Там был морской лев, который шептал женщине на ухо. Индус Бомбейо, миниатюрный человечек, стоял на пони, пока тот скакал галопом по арене, а вслед за ним четыре девушки в пачках балансировали друг на дружке на спине грузной ломовой лошади. Красавицы и Чудовище. Из облака белых голубок словно по волшебству появилась женщина. Труппа акробатов была сплошь разукрашена золотом. Мадемуазель Виолетта Д'Аржан со своими львами, впервые в Лондоне: на ней была коротенькая атласная маечка, едва прикрывавшая грудь, и дрессировщица приказывала зверю с лютыми когтями и горой мышц смирно сидеть на маленьком табурете и хорошо себя вести. Почти двадцатилетний Дэниэл был в восторге. Ханна – сколько ей было? тринадцать? четырнадцать? – смеялась над ним всю дорогу домой в такси.) Там стояли несколько длинных столов, немного стульев. По обе стороны длинного помещения располагались конструкции с деревянными досками: три, затем еще три, затем еще три. Койки. Они тянулись тройками в глубину помещения, пока Дэниэл не переставал различать их в темноте. На улице навалом соломы! Каждому иностранному гражданину рекомендуется наполнить свой мешок-матрас, толщина на ваше усмотрение, – крикнул младший командир. Дэниэл наполнил один мешок. Он наполнил другой. У него два, – крикнул мужчина моложе Дэниэла. – И я хочу два. Повсюду стар и млад, люди всех возрастов под солнцем. Мужчины уже бежали занимать койки поближе к двери и подальше от туалета. Дэниэл побежал с двумя мешками соломы. Он занял две койки рядом, среднюю и нижнюю, в центре помещения. Помахал отцу, сказал, чтобы никому их не уступал. Потом пошел и взял одеяла. Ему выдали только два. Подумали, наглый какой: четыре захотел. Одеяла были старые, из грубой шерсти, пахли не особо приятно. Отец смиренно сидел на нижней деревянной доске, теребя соломинку. В дальнем конце помещения выстроилась очередь. Это был туалет за низкими кирпичным барьером рядом с койками. Затем комната заполнилась дымом и кашлем: кто-то пытался разжечь печь. Было три часа утра, на улице занимался рассвет. Кто-то разжег эту штуку, вскипятил воду, заварил чай. На такое количество людей чашек не хватило. Люди делились теми чашками, что там нашлись. Все замедлилось. Наступило что-то вроде тишины. Храп, стоны во сне, изредка панический крик. Мне семьдесят восемь лет, – Дэниэл услышал, как говорил мужчина на нижней койке рядом с отцом. – Почему я должен так жить? Станет лучше, светлее – завтра, когда мы увидим, где находимся, – сказал отец Дэниэла под Дэниэлом. Вы разве не знаете? Мы в Аскоте, – сказал мужчина. Он произнес слово «Аскот», будто оно из стекла и он боялся порезать губы. Ипподром, – сказал отец. Я много раз здесь бывал, – сказал мужчина. – Много раз на королевской трибуне. Много друзей здесь, много воспоминаний. А вы, сэр, чем занимаетесь? Пивом, – сказал отец Дэниэла. – Импорт, еще сосиски, соленья. Продукты питания, потребительские товары. Сейчас вот мыло. Он постучал кулаком по дну верхней койки. Там наверху сын мой, – сказал он. – Он занимается моими счетами и работает у меня продавцом. Пауза. В смысле, работал. Раньше, – сказал отец. Все в прошлом, – сказал мужчина. Затем он сказал: Моя дорогая жена. Она умерла. Горько слышать, – сказал отец. Десять лет назад, – сказал старик. А моя три года назад, – сказал отец. – Время – это пустяк. Вы немец, – сказал мужчина. Я с младых ногтей рос в Англии, но документами так и не обзавелся, – сказал отец. – Серьезная ошибка, я должен был знать, учитывая последнюю войну. Но та война закончилась, и я подумал: зачем они мне? Потом, когда обратился за бумагами на этот раз, было уже слишком поздно, война была в разгаре, и мне не захотели их выдавать. Судя по вашему ответу, я догадываюсь, что вы не сторонник рейха, – сказал мужчина. Правильно догадываетесь, – сказал отец Дэниэла. Теперь вот я должен спать рядом с евреем, – сказал мужчина. Здесь трудно этого избежать. И я не могу сказать за парня по ту сторону от вас или за того, что сверху. Но с сожалением извещаю вас: я не имею чести принадлежать к этой расе, – сказал отец.