Она застыла и издала тихое и простое: – О. Я тут же пожалела о своих словах. Мы с мамой были очень близки, и эмоции друг друга производили на нас сильное впечатление. – Извини. Просто… мне хочется побольше узнать о бабушке. А тебе нет? Неужели ни капельки не любопытно? Мама передернула плечом, напоминая этим жестом свою мать. – Она мне не рассказывала, поэтому я не знаю, почему мне стоит интересоваться. Я не купилась на ее беспечный вид. «Ты чересчур гордая», – писал Э. Может, не только бабушка оказалась гордячкой. Всю свою жизнь я наблюдала, как обидно было маме, когда бабушка отказывалась отвечать на ее вопросы. Их отношения, в отличие от наших, были натянутыми, полными напряженного молчания и фраз «неважно» и «как ужасно». Может, мама и вправду верила в то, что сказала: может, если бабушка не хотела ей рассказывать, она и не хотела знать. Но я в это не верила. Я знала свою мать и видела ее взгляд, когда мы читали письма. Бабушка очень, очень много значила для мамы. И хотя она была слишком гордой, чтобы рыться в прошлом своей матери, мне не пришлось притворяться равнодушной. Я могла сделать это за нее. Поехать на Нантакет. Разыскать Эдварда Барбанела. Узнать бабушкино прошлое. Да и, в принципе, разве могли родители помешать? Приятная работа на лето в приятном книжном магазине в приятном городе. У одной маминой коллеги даже оказалась тетя на Нантакете, у которой можно было снять комнату (или хотя бы кровать, если я не против жить с соседкой). Поэтому родители отвезли меня в Хайаннис на паром. Дэйв тоже поехал, но в основном играл в видеоигры. Мама беспрестанно спрашивала, не забыла ли я зубную щетку, витамины и свой крем от прыщей, пока я не рявкнула, что я не идиотка. Мама тут же погрустнела, а я почувствовала себя чудовищем. Родители стояли на причале и смотрели, как я уезжаю. Папа обхватил маму за плечо, и она прислонилась к нему. Впервые они казались маленькими. Они махали и махали, и я махала в ответ, не зная, что случится, если отвернусь первой, и хорошо это или плохо, разрывать пуповину. Глава 2 Быстроходный паром рассекал воды Атлантического океана. Я подняла голову и прикрыла глаза, наслаждаясь согревающим кожу теплом и мелькающими от солнца красно-золотистыми пятнами. От дуновения соленого ветра волосы взметнулись вверх, а потом угодили мне в рот. Меня окружал яркий лазурный мир – лишь бескрайний океан и безоблачное небо. Открою маленькую тайну: мама была права. Я убегала. Трудно остановиться, когда именно неизвестность делает тебя счастливее. Я могла все бросить: у меня не было ни ожиданий, ни новых надежд. Окружающий мир полон возможностей. Я могла начать заново. Могло произойти что угодно. И что-то обязательно произойдет. И в идеале это отвлечет мое внимание от Мэтта. Теперь, спустя некоторое время, я понимала, что его решение расстаться не должно было так меня потрясти. – Сейчас мне нужно сосредоточиться. Понимаешь? – сказал он в последний день февральских каникул, когда мы вышли перекусить буррито. – Гарвард очень избирателен, особенно к ребятам из Америки. Им нужны абитуриенты из разных штатов – например, из Канзаса. – Из Канзаса. – За две секунды до этого разговора мы собирались посмотреть новенький блокбастер. А теперь я смотрела, как Мэтт набивает рот рисом и фасолью, в то время как моя еда свинцовой тяжестью упала в желудке. Он бросает меня из-за отличников из Канзаса? – И мне нужно заняться чем-нибудь поинтереснее, типа стажировки. У меня нет времени на отношения. Ты мне нравишься, – сказал единственный парень, который видел меня голой по пояс. – Но… ты понимаешь. А я-то думала, мы поженимся. Я слабо верила в институт брака, но все равно думала, что однажды мы встанем под хупу[2]. – Похоже, ты уже все продумал. Он кивнул и показал на оставшиеся в моей тарелке чипсы. – Ты будешь доедать? – Забирай. – Я толкнула к нему тарелку. – Отлично… ну, э, спасибо, что сообщил. Увидимся завтра на психологии. Мэтт, похрустывая, заявил: – Тебе необязательно уходить. Если хочешь, можем все обсудить. – Что обсудить? – У меня начал потеть лоб. Я даже не подозревала, что лбы могут потеть. – Ты принял решение. Молодец! Я рада, что ты так хорошо знаешь себя и понял, что не хочешь со мной встречаться. Отлично. А я не хочу встречаться с парнем, который не хочет встречаться со мной, так что… мы больше не встречаемся. Пока. – Я неуклюже встала из-за стола и ушла как можно грациознее. Возможно, гордость передавалась по наследству. Протрубил гудок, и люди бросились к ограждению, составив мне компанию. На горизонте показалась кромка земли, и вскоре нам удалось разглядеть детали: крошечные серые домики, кучка зеленых деревьев, пронзающие небеса шпили. Наш паром обогнул песчаный мыс, увенчанный невысоким маяком, а потом вошел в невероятно красочный порт. Десятки разнообразных лодок покачивались на воде, а на деревянном помосте грелись тюлени. В голубом небе, усеянном пушистыми облаками, парили и кричали чайки. Люди приготовились сходить на берег. Нантакет. Летнее пристанище богатейших людей Америки. Дом, милый дом на следующие несколько месяцев. Поток пассажиров унес меня на пристань, которая плавно переходила в мощеные улочки, ведущие в центр города. Вдоль тротуара были высажены лиственные деревья, и на ветру развевались американские флаги. Друг за дружкой располагались бутики одежды и магазинчики с мороженым. По милому своей самобытностью городу шли счастливые и загорелые люди. Я стиснула ручку чемодана и покатила его мимо элегантно одетых манекенов и морских антикварных вещиц под горизонтальными вывесками, написанными от руки. Нантакет напомнил мне американскую версию Эпкота[3] – красивый и невероятно вычурный. Я была Алисой, упавшей в кроличью нору, Люси, заглянувшей в платяной шкаф, Дороти, упорхнувшей из Канзаса. Я погуглила информацию об острове, но все равно оказалась к нему совсем не готова. Хотя историю острова в целом узнала. Изначально остров заселяли Вампаноаги, но в начале семнадцатого века население Нантакета быстро разрослось, когда люди на материке Массачусетса стали убегать от болезней и оккупации и укрылись на острове. Но затем за ними последовали британцы, и к шестидесятым годам восемнадцатого века большая часть Вампаноагов погибла от болезней. Потом на остров пришли квакеры, затем китобойный промысел, а вскоре и зажиточные граждане, которые остались тут и отвоевали эту землю. Я всегда любила историю, но до этого года не понимала, что ее изучением можно заниматься всерьез. Это казалось слишком легким занятием, словно я смошенничала. Неужели можно пойти учиться, чтобы читать истории о людях из прошлого? Дикость какая. Я в прямом смысле слова хотела с головой погрузиться в Википедию, чтобы разведать про общественный строй античности, про женщин-правительниц и Прекрасную эпоху. Я прочитала все труды Стейси Шифф и Эрика Ларсона. Меня действительно привлекала идея написать эссе для колледжа, если это означало, что я могу изложить историю своей семьи. Если узнаю то, о чем можно написать. Следуя указаниям на телефоне, я повернула к красивому особняку из кирпича, затем прошлась по крохотным улочкам и уперлась в узкий закоулок. По обеим сторонам тесно друг к другу примыкали дома с серой черепицей, а вокруг них располагались небольшие лужайки и росли кусты роз. Этим пострадавшим от непогоды домикам был присущ приморский дух: американские флаги и вывески, гласящие: «Тебе нужны лишь Любовь и Пляж» и «Дом там, где Пляж». Я остановилась перед домом с деревянной доской, на которой было написано Эрроувуд-коттедж. В углу были вырезаны крошечные белые цветочные бутоны. С чемоданом в руке я перепрыгнула через три ступени крылечка, сделала глубокий вдох и позвонила. Мне открыла пожилая женщина. Ее тронутые сединой волосы были коротко подстрижены, а пурпурная туника колыхалась на ветру. В ушах висели побрякушки из стекла. – Да? – Здравствуйте. Миссис Хендерсон? – Я встречалась несколько раз с ее племянницей, маминой коллегой, когда меня таскали на мероприятия в колледже. Отдаленная схожесть черт их лиц меня успокоила. – Я Эбби Шенберг. – Да, точно. Ты приехала только что? – Ага. Да. Я приплыла на пароме из Хайанниса. Меня подбросили родители. – Я прошла за ней в дом. Слева располагалась просторная открытая кухня, справа – гостиная с уставленными книгами полками. С коврика вскочил золотистый ретривер и, навострив болтающиеся уши, громко залаял. У него была шерсть цвета темного сливочного масла и длинные нескладные лапы собаки, которая еще не успела заматереть. – Это Элли Мэй, – сказала миссис Хендерсон. – Спокойно, Элли, она наш друг. Собака снова залаяла, а потом засеменила ко мне и уткнулась носом в мои шорты. Я нагнулась и слегка потрепала Элли по голове. У нее были добрые глаза, а за ушами и под коленками отросли пучки длинной шерсти. – Привет, девочка. Она облизнула мне лицо и выдохнула на меня своим ужасным собачьим дыханием. Миссис Хендерсон засмеялась. – Худшего сторожевого пса во всем мире не сыскать. Я встречала в жизни похуже, но все равно их обожала. – Сколько ей? – Восемнадцать месяцев. Тебе нравятся собаки? – Да, я их обожаю! У моей бабушки живет бигль. – Бабушка со стороны папы балует своего пса с большей снисходительностью, чем меня и моего брата. – У меня всегда были ретриверы, а у одного моего закадычного друга – гончие. Видела бы ты их охотничью стойку. – Женщина тепло улыбнулась, а потом махнула рукой. – Пойдем, проведу тебе экскурсию. Элли Мэй преданно потрусила за нами, когда миссис Хендерсон стала показывать мне дом. Помимо кухни и гостиной на первом этаже располагались столовая и кабинет. Из последнего можно было выйти в обнесенный забором задний двор. На втором этаже она указала на свою спальню и рабочий кабинет ее почившего мужа. Женщина улыбнулась, порицая себя: – Порой я подумываю переделать ее в еще одну комнату и тоже сдавать, но все никак не решусь. Чтобы подняться на третий этаж, нам пришлось вскарабкаться по узкой лестнице, ступеньки которой просели по центру. На этом этаже был один коридор, и из окон по обе стороны разливался свет. Миссис Хендерсон открыла дверь. – Вот и твоя комната. Белые стены делали крошечную комнату со скошенным потолком ярче. На полу из светлого дерева лежал плетеный овальный ковер бело-голубого цвета. Одна из двух односпальных кроватей была аккуратно застелена белоснежным бельем и накрыта стеганым одеялом, а на второй кровати лежал ворох одежды. Под окном между кроватями на тумбочке стояла лампа бирюзового цвета. – Раньше тут была комната горничной, когда дом только построили. Я попыталась сделать ее уютнее. – Она чудесна. – Я подкатила чемодан к свободной кровати и выглянула в окно. Мне открылся вид на дворик миссис Хендерсон, усыпанный пурпурными цветами с небольшим фонтанчиком в центре. А еще из окна был виден соседский двор, потому что коттеджи стояли вплотную друг к другу. – Огромное спасибо. – Ванная в конце коридора. Она только для вас с Джейн. Вторая комната на этаже – кладовка. – Она вручила мне ключ. – Добро пожаловать на Нантакет. После того как миссис Хендерсон ушла, я убрала платья в кладовку и аккуратно выставила под кроватью в ряд ботинки. Я спрятала под одеялом Коня, своего детского друга. Потрепанный плюшевый кот на подушке моей новой соседки меня утешил. У меня получилось. Я здесь. Что теперь? Через открытое окно в комнату проникли приглушенные звуки веселья. Дома летними вечерами разносились лишь однообразные песни сверчков. То был более успокаивающий звук, чем этот, от которого заныло в груди. Мне стало казаться, что я должна быть там и смеяться, кричать и жить вместе с другими. Ладно. Я испытывала странные чувства, потому что мне было одиноко, но это быстро пройдет, потому что через два дня выходить на работу. Не вижу смысла сомневаться, правильно ли я поступила. Разумеется, я поступила правильно. Последние три месяца я лелеяла эту идею о поездке на Нантакет, словно хваталась за спасательный круг. Нельзя желать чего-то, даже вожделеть, а потом, добившись желаемого, почувствовать пустоту.