А вот снова она, теперь взрослая, сидит на стуле на веранде и кокетливо улыбается. Может, это фото сделал Эдвард. Я посмотрела на Ноя, поразившись тому, что мы точно так же сидим десятилетия спустя, как наши бабушка и дедушка. Частенько говорят, что история повторяется, но почему? Люди настолько предсказуемы в своих эмоциях и реакциях? В какие-то шаблоны легче вписаться? Почему мы так плохо учимся на прошлых ошибках? Я перевела взгляд обратно на фотографию и резко охнула: – Взгляни на это! Ной наклонился поближе ко мне. – Что? – На ней ожерелье. – Оно обрамляло ее ключицы, а центральный кулон – огромный чистый алмаз – лежал в ямочке ее шеи. Подвески поменьше прямоугольной формы соединялись друг с другом, образуя обруч. В общих чертах это было ар-деко: великолепное, роскошное и блестящее. – Ну и что? – Я же тебе говорила. У моей бабушки было ожерелье, и твой дед отказался его возвращать. Ной перевел взгляд с фотографии на меня. – Что значит «отказался»? Упс. Мы так хорошо поладили, что я начала забывать, что мы по разные стороны баррикад. – Она попросила его вернуть, а он не отдал. – Почему она решила, что может его получить? – Что? – Я уставилась на него. – Это было ее ожерелье. – Откуда ты знаешь? – То есть «откуда»? А почему иначе она стала бы просить его вернуть? – А почему он не вернул, если оно принадлежало ей? – Это мой вопрос. – И ты на него не ответила. Наверное, у него была весомая причина. – Или, может, он просто был козлом. Мы уставились друг на друга. Наконец Ной вздохнул. – Все это чушь какая-то. Ты уверена, что они не были братом и сестрой? – Господи, Ной. Прочти эти чертовы письма. – Я вытащила телефон и просмотрела фотографии писем, пока не нашла нужное. Я прочистила горло. – «Иногда у меня возникает чувство, будто я хватаюсь за что-то большее, чем я сам. Некоторые люди находят это в религии, некоторые – в войне, но для меня это ты, это ты пробуждаешь во мне это всеобъемлющее чувство. Ты яркая, а мир расплывчатый, четкий, мир смягчается». Я снова посмотрела на Ноя, увидев, что он смотрит на меня вытаращенными от удивления глазами. – Для меня это ты, – повторила я. – Брат точно бы к сестре такого не чувствовал. Он сглотнул. – Нет. Мы помолчали. – Вообще, может… Я выпрямилась и уставилась на Ноя. – Как бы я хотел увидеть тебя обнаженной в лунном свете среди роз. Он уставился на меня. А потом его взгляд опустился на мои губы. Ой. Наверное, стоило дать вначале контекст. Щеки окрасились румянцем. – Это из одного письма. – Угу. – Он не сводил взгляда с моего рта. – Я не… – Язык самопроизвольно высунулся, чтобы облизать губы, а когда я поняла, что делаю, то резко выпрямилась. Стало очень трудно дышать. – Я не собиралась… нет… – Не волнуйся, Шенберг, я понял. – Ной отвел глаза, а потом, криво усмехнувшись, снова на меня посмотрел. – Не могу понять, я возбужден или испытываю отвращение. Я захихикала, радуясь, что напряжение улеглось. – Правда? – Я открыла следующее письмо. – Это же наши бабушка с дедушкой. Ужас! – Точно. – Ной напрягся, как мужчина, отправляющийся на войну. – Перешли мне письма. – Какой ты храбрец. – Я прислала ему ссылку на альбом. Растянувшись на животе, я переворачивала страницы ранних альбомов, пока Ной читал письма. Я увидела маленькую девочку, лет четырех-пяти, с короткими волосами, без улыбки и в тяжелом пальто. Я бы не признала ее, если бы не листала альбомы по годам, видя ее в четырнадцать, в десять, в восемь лет. Но теперь я ее узнала по форме глаз и подбородка. Если больше ничего не разведаю, то хотя бы буду знать, как она выглядела. Время от времени Ной зачитывал вслух строки из писем. – «Каждый раз, когда я касаюсь розы, она напоминает мне о твоей коже, такой же нежной, как этот цветок, и я глажу пальцами алые лепестки…» – Он замолчал, из его горла вырвался сдавленный звук. Щеки Ноя заалели, а глаза ярко блестели. – Это написал мой дед. – А на меня чего смотришь! – Я перекатилась на спину и уставилась в потолок, взволнованно ощущая на себе взгляд Ноя. – Они были для моей бабушки! Зачем ты прочел вслух? – Не знаю! С минуту мы полежали молча. – Ладно, нам надо сменить тему, – наконец сказала я. – Просто теперь я думаю о лепестках розы. Он начал хохотать, я тоже, и мы скорчились на полу от безудержного смеха. – Хорошо, но что случилось? – спросил Ной, как только мы успокоились. – Если они были влюблены, то почему не поженились? – Ты о чем? У них не получилось. – Я снова подумала про письма. «Не делай глупостей». – Я практически уверена, что она его бросила. Ной был потрясен. – Она его бросила? – Эй. – Его удивление немного меня оскорбило. – Да, она же ему отказала. Он умолял ее вернуться. Ной нахмурился. – Не верю. Я тоже нахмурилась. – Тогда прочти письма. Так он и сделал, и на его лице появилась недоуменная гримаса. – Почему она не вернулась? – Не знаю, наверное, поняла, что он встречается с другой уже несколько лет, и на нее подействовали нравственные убеждения пятидесятых годов. – Почему он вообще встречался с моей бабушкой, если любил твою? – Ну тут все понятно, – пожала я плечами. Я навела справки о Хелен Барбанел (в девичестве Данцигер из «Данцигер Медиа». В Сети я нашла фотографию из архивов «Нью-Йорк таймс», на которой Хелен выглядела богатой и красивой, и статья со мной соглашалась, как и все поздние заметки о ней, которые мне удалось отыскать. – Моя бабушка была сиротой из Германии. Твоя – очень богатой и из высшего общества. Все сходится. – Нет, не сходится. – Ной снова нахмурился. – Тебя это не волнует? Они любили друг друга и расстались. Не совсем. Во всяком случае, меня это не удивляло. Не так, как удивило Ноя. Я наклонила голову. – А что, Ной, ты романтик? Он тут же отгородился от меня. – Ты считаешь меня дураком.