В голове невольно всплыла одна строчка из писем: «Как бы я хотел увидеть тебя обнаженной в лунном свете среди роз». Ну уж нет, таким делиться я не стану. – Ну же. Пойдем. По краю лужайки росли цветы – романтичного нежно-розового оттенка на фоне темно-зеленой листвы. Ночные фиалки всех цветов, яркие фуксины, белоснежные и пурпурные. На растение с гроздьями розово-фиолетовых звездочек приземлилась бабочка-монарх. – Им нравится молочай, – сказал Ной. – Популяция монархов сокращается с бешеной скоростью, поэтому, если хочешь помочь, – сажай молочай. Я посмотрела на него, тронутая его знаниями, но не желая подавать виду. – Профессиональные советы от Ноя. – Кто-то же должен спасать бабочек. – Я правильно поняла, что твоя тайная страсть – энтомология? Не экономика? Ной косо на меня глянул и повел через арку в изгороди из бирючины. Мы вошли в извилистый лабиринт из деревьев и кустарников, простирающихся от лужайки до дюн. Деревья были тонкими, деформированными от соли, с облупившейся корой и тонкими изогнутыми стволами. Их иголки казались острыми и твердыми, словно могли проколоть до крови, как веретено Спящей красавицы. – А это что? – Можжевельник. Из его ягод обычно делают джин. – А те? – Я кивнула на оранжево-красные цветы, растущие у основания деревьев. – А ты не знаешь, девчонка из книжного магазина? – Ной сорвал один цветок и засунул мне в волосы. Я замерла от искреннего изумления. А еще почувствовала странный страх спугнуть его, потому что, как оказалось, мне нравилось, когда Ной Барбанел касался моих волос. Даже если он просто дразнил меня и сбивал с толку, потому что у него появилась такая возможность. А может, он и не дразнил вовсе. Я ни разу не видела его в непринужденной обстановке. – Это мак. Мак, поле которого усыпило Дороти. Я снова задалась вопросом, не сбилась ли с пути и не попала ли в страну Оз или в Нарнию, или еще какой-нибудь диковинный мир, где правила были установлены не мной, и я не знала, когда стоит их нарушать. Я сглотнула и приподняла подбородок в надежде смело им противостоять. – Что-то я роз не вижу. Ной улыбнулся и повел меня глубже в сад по дорожке из живых изгородей. Океан то появлялся, то снова исчезал из виду. Временами дорожка была покрыта плитами, что больше напоминало ориентир, чем обозначение границ. До меня долетел голос Ноя: – Ботаника. Я рванула за ним. – Что? Он не ответил. До меня дошло. – Ты бы изучал ботанику вместо бизнеса? Почему? Он оглянулся. – Я хочу работать над защитой биологического разнообразия. Если мы поймем, почему вымирает род, то сможем попытаться это предотвратить. Я кивнула. – Поэтому монархи. – Поэтому монархи. – Он дружелюбно улыбнулся, но в его глазах читалась грусть. – А тебе не кажется, что уже слишком поздно? У меня есть ощущение, будто все, что я читала об окружающем мире, – полная безнадега. – Не знаю. – Ной дотронулся до растущего перед ним ствола дерева. – Думаю, нужно пытаться вопреки всему. Думаю, у всех есть обязанность делать то, что им по силам. – Мы можем дать миру сгореть. – Не можем. – Ной пригвоздил меня пылким, резким взглядом, который постепенно смягчился. – Ты шутишь. Я подавила улыбку. – Да. Вообще-то я считаю, что у тебя очень благородные намерения. Ной фыркнул и отвернулся с ярким румянцем на щеках. – Пойдем, – окликнул он меня через плечо; его голос был приглушен, когда он нырнул в проход в изгороди. Я вышла за ним на широкое открытое пространство. Всюду цвели розы разных оттенков и видов, окружая беседку в самом центре поляны. Я замерла. – Как красиво. – Моя бабушка – садовник, – сказал Ной, поглаживая лепесток розы длиной до плеча. – Это все она вырастила? Но нет… Бабушка была в этом саду в семнадцатилетнем возрасте, стояла посреди беседки. Меня охватила невиданная ностальгия. Как странно – гулять по тому же саду, по которому гуляла она. – Сад создала моя прабабка – мама дедушки. Но бабушка добавила несколько новых сортов роз. Пока нынешние воспоминания Эдварда о бабушке в этом саду, должно быть, померкли сквозь года, проведенные с его женой, детьми и внуками, мне виделось это место лишь сквозь призму его писем. Интересно, может, бабушкины воспоминания о проведенных тут минутах померкли, поскольку ей нечем было их переписать? Пронеслись бы эти воспоминания сквозь десятилетия ясными и четкими? Как бы я хотел увидеть тебя среди роз… Все это было слишком – атмосфера, присущая романтичной природе розария и беседки. Как это ни странно, но мне вдруг стало грустно. Я подняла взгляд и увидела надпись, вырезанную на внутренней поверхности деревянного купола беседки. Quien no sabe de mar, no sabe de mal. Ной заметил, куда я смотрю. – Тот, кто ничего не знает о море, ничего не знает и о страданиях. Старая поговорка на ладино. – Ладино? – Комбинация испанского языка и иврита. – Очень по-еврейски придумывать поговорку про страдания. – Нам нравится придерживаться стиля. Я выдавила улыбку, но она быстро померкла. Эта фраза, это место, Рут и Эдвард – все это навевало слишком сладостно-горькие мысли. – Стоит вернуться. – Правда? – Ной посмотрел на меня потемневшим жарким взглядом, и ни в его лице, ни в голосе не было намека на задорный настрой. У меня перехватило дыхание. Сегодня мне никак не удавалось его понять. Он шутит надо мной? Но почему? Он добился желаемого. Я пообещала целый месяц не разговаривать с его бабушкой и дедушкой. Или, может, богатенькие парни играют в игры, которых мне не понять. В игры с помощью роз и беседок с девушками, приехавшими на лето. Мне отчасти тоже захотелось поиграть, но я не умела и сомневалась, что смогу вовремя остановиться. – Да, правда. И, пока не передумала, отвернулась. Мы прошлись по дому. Интерьер напомнил мне книгу Дианы Уинн Джонс о доме, в котором было множество дверей и все они вели в разные места. Мы начали с современной пристройки, но быстро ее прошли. Время словно повернулось вспять. Современная кухня была соединена с почти современной кладовой, которая вела в церемониальную столовую из очень давней эпохи. Над грузным дубовым столом висела огромная люстра, а буфеты были украшены подсвечниками. – Тут мы почти не едим, – сказал Ной. – В основном встречаемся в современной секции, там больше света и открывается вид на океан. Но иногда здесь у нас проходят торжественные ужины. – Твой дедушка обедал тут? В детстве? – Я пыталась вообразить, как на одном из этих стульев сидит моя бабушка. Почему они не чувствовали себя братом и сестрой? Ведь к ней наверняка относились как к члену семьи. – Ах да, они же в основном жили в Нью-Йорке. – Да. Мой прадед переехал туда в двадцатых годах. А до того вся семья жила здесь. Меня это почему-то удивило. Я представляла, что они стали жить на Нантакете в начале пятидесятых или позднее купили «Золотые двери» – после того, как накопили богатство в новом мире. – И долго твоя семья тут прожила? – Они приехали из Нью-Бедфорда в начале девятнадцатого века. – Нью-Бедфорд? Тот… китобойный городок?