Дон Эстебан устремил на Кучильо пронзительный взгляд, который, казалось, проник ему прямо в самую глубь души и вызвал жест изумления. — Честь имею целовать руки вашей милости, — сказал Кучильо, — действительно, это — я, который… Но, несмотря на свое обычное нахальство, бандит умолк и задрожал, по мере того как смутные воспоминания воскресали в его памяти: эти два человека не встречались в течение многих лет. — Если я не ошибаюсь, — сказал испанец насмешливым тоном, — мы с сеньором Кучильо старые знакомые, только как будто тогда ваше имя звучало иначе! — Так же, как и вашей милости, которую… Дон Эстебан нахмурил брови, и его верхняя губа задрожала. Кучильо не окончил начатой фразы, поняв, что следовало умолчать о том, что он знал, и сознание этого возвратило ему обычную самоуверенность. — Имя, по моему мнению, то же, что боевая лошадь, — развязно прибавил он, — когда чувствуешь, что она околевает под тобой, то заменяешь ее другой! Кучильо действительно имел сомнительное удовольствие принадлежать к той категории людей, имя которых приобретает скорую, но неприятную известность, а потому часто менял него. — Сеньор сенатор, — обратился де Аречиза к своему спутнику, — не находите ли вы, что это место удобно для остановки и отдыха, пока спадет дневная жара? — Сеньор Трогадурос-и-Деспильфаро может выбрать любую хижину, в тени которой удобно расположиться! — сказал Кучильо. Он уже знал сенатора Ариспы. Ему также было небезызвестно, что он доверился дону Эстебану с отчаяния, в надежде попытать счастья и поправить свое состояние, от которого уже давно не осталось и следа. Однако расстроенные дела сенатора на мешали ему играть высшую роль в конгрессе Соноры, чем дон Эстебан и воспользовался. — Соглашаюсь с вашим желанием с большим удовольствием, — ответил Трагадурос, — тем более что мы провели в седлах добрых пять часов. Один из слуг принял лошадей от господ, а остальные начали снимать поклажу с мулов. Потом, выбрав самые приличные хижины, они устроили в них постели сенатору и дону Эстебану. Пускай себе сенатор, прилегший на свой матрац, спит сном праведника и притомившегося путешественника; мы же последуем за де Аречизой, занявшим хижину недалеко от Трагадуроса и пригласившим к себе Кучильо, который тщательно прикрыл за собой вход бамбуковой плетенкой, заменявшей дверь, точно боялся, чтобы звуки голоса не вышли наружу, и стал ждать, когда заговорит испанец. Дон Эстебан сел на свою походную кровать, а Кучильо расположился на черепе быка, служившим вместо табуретки местным жителям, которые еще не додумались до более роскошных сидений. — Я полагаю, — начал де Аречиза, прерывая молчание, — что вами руководят уважительные причины, раз вы не желаете, чтобы я называл вас вашим настоящим именем, Кучильо. Что же касается меня, то, конечно, по иным мотивам, я хочу именоваться здесь не иначе как Эстебан де Аречиза. Итак, сеньор Кучильо, — продолжал он с легкой усмешкой, — посмотрим, от какой это важной тайны зависят ваше и мое состояние! — Выслушайте меня и вы узнаете, в чем дело, дон Эстебан де Аречиза! — ответил Кучильо почти так же насмешливо. — Слушаю, только говорите без обиняков и не лукавя. Мы здесь в таком месте, где в деревьях нет недостатка, — строго заметил испанец, — а вы знаете, как я наказываю изменников! При этом намеке, связанном с каким-то темным воспоминанием, бандит позеленел. — Да, помню, — проговорил он, — если меня не повесили на дереве, то это, конечно, не по вашей вине! Но, мне кажется, с вашей стороны было бы благоразумнее не напоминать о старом оскорблении; вам не мешало бы помнить, что вы теперь не в завоеванной стране и что, как вы сами говорите, мы окружены лесами, но лесами темными… и, главное, немыми… В голосе Кучильо таилась явная угроза, и он сам казался таким зловещим, что надо было иметь недюжинную силу воли, чтобы не раскаяться в вызванном у бандита неприятном воспоминании. Но дон Эстебан лишь пренебрежительно улыбнулся на угрозу собеседника. — На этот раз я собственноручно разделаюсь с изменником! — проговорил он, взглянув на Кучильо таким взглядом, что тот опустил глаза. — Что же касается ваших угроз, то приберегите их для людей вашего сорта и не забудьте, что между моею грудью и вашим кинжалом останется всегда непреодолимое пространство. — Почем знать! — проворчал Кучильо, скрывая вспыхнувшую в душе злобу. Затем он продолжал более мягким тоном: — Я вовсе не изменник, дон Эстебан, и дело, которое собираюсь вам предложить, верное и честное! — Посмотрим! Я вас слушаю. — Представьте, — начал бандит, — что вот уже несколько лет, как я сделался гамбузино!16 Я странствовал по стране в разных направлениях и видел, сеньор, такие залежи золота, которых еще не видел ни один белый! — Видели и не взяли? — насмешливо спросил испанец. — Не улыбайтесь, дон Эстебан, — торжественно возразил Кучильо, — месторождение, которое я обнаружил, содержит столько золота, что обладатель его смело может выдержать адскую игру в течение целого года, даже если его противнику будет все время сказочно везти. Такое богатство может удовлетворить самое ненасытное честолюбие, наконец, на него можно купить целое королевство! Дон Эстебан вздрогнул при последних словах, отвечавших, быть может, на самое затаенное его желание. — Такое богатство, — восторженно продолжал бандит, — что не поколебался бы, если бы мне пришлось за него продать душу дьяволу! — Дьявол не настолько глуп, чтобы ценить столь высоко душу, которую он в любое время может заполучить даром. Но как вы нашли залежь? — Вся Сонора знала одного известного гамбузино по имени Маркое Арельяно. Он-то и отыскал золотоносную россыпь вместе с другим таким же гамбузино; но когда они собирались завладеть ею, а точнее ее частью, на них напали индейцы. Товарища Арельяно убили, а он сам насилу спасся. Когда он вторично собирался покинуть свой дом, мы с ним случайно познакомились в Тубаке. Он предложил мне принять участие во второй экспедиции; я согласился, мы отправились и вскоре прибыли в Вальдорадо17 — он так назвал это место. О всемогущее небо! — воскликнул Кучильо. — Вы представить себе не можете, как блестели на солнце эти золотые глыбы! Какое это было дивное видение! Но, к несчастью, мы лишь потешили свои взоры; нам пришлось бежать, и я возвратился один… Бедный Арельяно! Я его… очень жалел. Итак, теперь я хочу продать вам секрет Вальдорадо. — Продать мне? А кто мне поручится, что вы не водите меня за нос? — Мой собственный интерес! Я продаю вам секрет, но не претендую сам на эту залежь. Напрасно я пытался организовать экспедицию, подобную вашей, я не мог ничего добиться, но ваши восемьдесят человек (только поэтому я и обратился именно к вам) обеспечат нам полный успех. Не считая вашей доли как участника экспедиции, вы еще имеете право на пятую часть сокровищ как начальник. Но если разделить остаток между всеми участниками, которые останутся живы, то каждому из нас хватило бы прожить в роскоши свой век. Я же хотел бы, не считая платы за мой секрет, воспользоваться десятой частью всей добычи в качестве проводника. Итак, я буду вашим проводником и в то же время заложником. — Я так же полагал! Сколько же вы желаете получить за ваше открытие? — Немного! Если вы согласитесь отдать мне десятую часть сокровищ, для меня это будет достаточно. Затем я надеюсь, что ваша милость вознаградит меня за выход в поход, заплатив мне пятьсот песо!18 — Вы оказались благоразумнее, чем я предполагал, Кучильо. Идет, пятьсот пиастров и десятая часть добычи! — Какова бы она ни была? — Какова бы ни была! Теперь я дал вам слово; но мне остается еще задать вам несколько вопросов. Ваше сказочное Вальдорадо расположено в той стороне, куда направляется моя экспедиция? — Залежь недалеко от Тубака; а так как экспедиция отправляется оттуда, вам даже не придется менять маршрута! — Прекрасно! Вы говорите, что видели Вальдорадо своими собственными глазами? — Да, видел, но не мог дотронуться до него! Я смотрел на него, скрежеща зубами, как грешник, который сквозь пламя ада видит уголок потерянного рая! — проговорил Кучильо с исказившимся от душевной муки лицом. Де Аречиза слишком хорошо изучил выражения лиц, чтобы сомневаться в правдивости слов бандита. Да и пятьсот песо являлись для него ничтожной суммой. К тому же разве честолюбец не обязан рисковать? Он встал и, вынув из шкатулки слоновой кости замшевый мешочек, зачерпнул из него горсть квадруплей19. Отсчитав тридцать две монеты, он передал их Кучильо, который тщательно пересчитал золотые, прежде чем спрятать в карман, затем, приложив, по испанскому обычаю, большой палец правой руки к указательному, сказал: — Клянусь крестом, что я говорю правду, только одну правду! Пройдя десять дней от Тубака к северо-западу, мы подойдем к цепи гор. Их легко узнать, так как вершины гор днем и ночью окутывает густой туман. Вдоль гор протекает речка, надо следовать за ней вверх по течению до ее слияния с другой рекой. В том месте, где, сливаясь, реки образуют узкую полосу земли, возвышается крутой холм, на вершине которого находится могила индейского вождя. Если бы меня даже не было с вами, то вы и сами легко узнали бы ее по пространным украшениями. У подножия холма находится озеро, а рядом с ним узкая долина. Это и сеть Вальдорадо. — Маршрут вполне ясен! — проговорил дон Эстебан. — Но добираться дьявольски трудно! Бесплодные пустыни, по которым придется идти, еще меньшее из зол. По этим пустыням кочуют племена индейцев. Могила одного из вождей, к которой они относятся с суеверным благоговением, является целью их регулярного паломничества. Во время одного такого паломничества они и напали на нас с Арельяно. — А сам Арельяно, — спросил испанец, — никому, кроме вас, не разболтал о залежи? — Вы знаете, сеньор — ответил Кучильо, — что гамбузино, прежде чем отправиться в путь, клянутся на Евангелии, что откроют нахождение залежи, которую найдут, только с разрешения своего товарища. Арельяно дал такую клятву, и смерть помешала ему нарушить ее! — Вы говорили мне, что после своей первой экспедиции он возвратился к себе домой и что вы случайно познакомились с ним в Тубаке? Не рассказал ли он своей жене о чудесной залежи? Это было бы вполне естественно! — Вчера один прохожий сообщил мне, что жена Map-коса Арельяно только что скончалась. Если она знала секрет, то могла передать только своему сыну… — Разве у Арельяно остался сын? — Приемный сын, поскольку этот молодой человек не помнит ни отца, ни матери! Дон Эстебан едва сдержал возглас изумления. — Верно, сын какого-нибудь бедняка из здешних мест? — спросил он равнодушно. — Ошибаетесь, сеньор, он родился в Европе, и по всей вероятности в Испании! Де Аречиза задумался, его голова склонилась на грудь, как будто он старался найти нить событий. — Вот что рассказывал о нем командир одного английского брига, стоявшего в Гвиамасе в 1811 году. Этот ребенок говорил по-испански и по-французски; он попал в плен после кровопролитного сражения с одним из французских судов. Последний уцелевший матрос, должно быть его отец, был убит или тоже попал в плен. Командир не знал, куда девать мальчика. Тогда Арельяно взял его к себе и, право, сделал из него человека, так как, невзирая на его молодость, он славится как замечательный растреадор20 и укротитель самых норовистых мустангов. Казалось, испанец не слушал Кучильо, а между тем он не пропустил ни одного слова из его рассказа. Но вследствие того, что он узнал все, что ему требовалось, или же ему этот разговор был слишком тягостен, он вдруг прервал бандита: — И вы полагаете, что этот знаменитый растреадор и укротитель, если он знает секрет, нам не опасен как конкурент? Кучильо гордо выпрямился. — Я знаю человека, ни в чем не уступающего Тибурсио Арельяно. Тем не менее этот секрет в его руках бесполезен, раз он решился продать его вам за десятую часть стоимости! Последний аргумент вполне убедил дона Эстебана в очевидной истине, что в окруженную враждебными индейскими племенами золотую долину может проникнуть лишь такой многочисленный и хорошо вооруженный отряд, каким он один располагал в данный момент. Испанец задумался. Составив только что услышанные от Кучильо сведения о сыне Маркоса Арельяно с информацией, которой располагал сам, он неожиданно пришел к выводу, что приемный сын покойного гамбузино вполне может оказаться пропавшим двадцать два года тому назад Фабианом де Медиана. Неужели это действительно молодой граф? Кучильо, со своей стороны, припоминал кое-какие факты из прошлой жизни Арельяно и его приемного сына, но умолчал о них по многим причинам. Бандит, как мы уже говорили, часто менял свое имя. Когда он познакомился с злополучным гамбузино и сговорился вместе с ним отправиться в Вальдорадо, его звали иначе. По возращении из первой экспедиции Маркое зашел к себе повидаться с женой и молодым человеком, которого любил, как родного сына; он рассказал лишь жене о цели вновь предпринимаемой экспедиции и сообщил ей подробно маршрут, которым намеревался отправиться. Кучильо же ничего не знал об этом. Но бандит старался во что бы то ни стало скрыть, что, увидев золотую долину, он собственноручно убил Арельяно, чтобы сделаться единственным обладателем сокровищ. В свою очередь ему самому пришлось спасаться бегством от индейцев, но он хранил свой секрет, как зеницу ока, опасаясь за собственную шкуру. — Однако мне хотелось успокоить себя! — начал опять Кучильо, прерывая молчание. — Возвратившись в Ариспу, я разыскал жилище Арельяно и зашел к его вдове сообщить о смерти бедного Маркоса. Мое известие повергло женщину в большое горе; больше я ничего не заметил, что бы мне дало повод подозревать, будто она знает об открытии мужа. — Легко верится тому, чего желаешь! — усмехнулся испанец. — Послушайте, дон Эстебан, я могу похвастаться смело двумя вещами: чувствительной душой и удивительной проницательностью!