Тем не менее всадник решил пришпорить коня и в несколько скачков очутился у костра, вежливо приподнимая шляпу. — Конечно, я имею честь разговаривать с сеньором Педро Кучильо? — спросил он. — Совершенно верно, сеньор! — ответил человек, именуемый Кучильо, поднимаясь при этом со своего места. — А я послан сеньором Аречизой, которого опередил несколькими часами. Мануэль Бараха к вашим услугам! — Прошу вас, сеньор Бараха, сойдите с лошади! — сказал Кучильо. Бараха не заставил повторять приглашения и, освободившись от своих громадных шпор, разнуздал лошадь, обвязал ее шею длинным ремнем, затем, хлопнув по крупу, погнал без церемонии разделить скудный корм ее товарки. В эту минуту распространился вкусный запах жарившейся говядины; Бараха с жадностью посмотрел на нее. — По-видимому, сеньор Кучильо, вы ни в чем не отказываете себе. Caramba, пшеничные лепешки, сушеное мясо! Да это королевский обед! — Конечно, — ответил Кучильо несколько самодовольно, — я забочусь о себе; кстати, я очень рад, что эти кушанья по вашему вкусу, они в вашем распоряжении, сеньор! — Вы слишком добры, но я не стану церемониться, так как, признаться, чертовски проголодался на свежем утреннем воздухе! Не знаю, сказать ли вам, сеньор Кучильо, какое хорошее впечатление вы произвели на меня с первого раза? — спросил Бараха, зацепляя ножом кусок мяса. — Вы растревожили бы мою скромность, — возразил Кучильо, — лучше я вам скажу, что вы мне сразу пришлись по душе! Два новых друга обменялись вежливыми поклонами и приступили к еде. Кучильо спросил: — Не желаете ли вы, сеньор Бараха, поговорить о наших делах? — С удовольствием! — Дон Эстебан Аречиза получил мое послание? — Да, получил! Но каково содержание послания, об этом известно только вам да ему! — Я и рассчитываю на это! — проговорил Кучильо. — Сеньор Аречиза, — продолжал посланец, — собирался выехать в Тубак, куда пришло ваше письмо. Я должен был сопровождать его, но он послал меня вперед, сказав: «В селении Гуерфано вы найдете человека, носящего имя Кучильо. Скажите ему, что дело, которое он мне предлагает, требует серьезного обсуждения и что благодаря тому, что место, назначенное им для свидания, находится по дороге в Тубак, я повидаюсь с ним по пути». Этот разговор, — продолжал вестник, — происходил накануне отъезда дона Эстебана; и вот я отправился вперед, чтобы исполнить его приказание. — Великолепно! — сказал Кучильо. — Значит, сеньор Бараха, если мое дело устроится — в чем я не сомневаюсь, — то я стану так же, как и вы, одним из членов той экспедиции, слухи о которой и послужили поводом предложения, сделанного мною ее руководителю. Но, — продолжал бандит, — вы, наверное, удивлены, что я выбрал такое странное место для наших переговоров с сеньором Аречизой? — Нисколько, — ответил Бараха, — я подумал, что вы, конечно, не без основания предпочитаете уединение. Кто из нас не нуждается в нем иногда! Одобрительная улыбка Кучильо подтвердила догадку его нового приятеля. — Именно… дурной поступок моего друга, придирки алькальда в Ариспе вынудили меня искать спокойствия в уединении. Вот почему я и устроил свою главную квартиру в забытой Богом дыре, где никому нет до меня дела! — Я придерживаюсь слишком хорошего мнения о вашей личности, — сказал Бараха, смакуя сушеное мясо, — чтобы сомневаться, что алькальд и, в особенности, ваш друг действительно не правы в отношении вас! — Благодарю, — ответил Кучильо, проглатывая в свою очередь, наполовину сырую, наполовину подгорелую лепешку. — Сейчас узнаете, в чем дело! — Слушаю, — сказал Бараха, расстегиваясь, — ничто мне не доставляет такого большого удовольствия, как занимательная история после вкусного обеда! — Мой рассказ короток и не интересен, и то, что со мною случилось, может произойти с любым. Я как-то сел с моим другом за партию в карты. Мой друг начал уверять, будто я сплутовал. Мы разругались… Рассказчик приостановился, чтобы придвинуть к себе мех с водою, и, напившись, продолжал: — Мой друг имел неделикатность умереть из-за… — Неужели из-за ссоры? — Нет, от последовавшего за ссорой удара ножа! — спокойно возразил Кучильо. — Я так и знал, что ваш друг сам во всем виноват! — Однако алькальд рассудил иначе и обвинил меня. Но я, пожалуй, простил бы ему его грубое обращение со мной, если бы меня не взбесили бессовестные поступки моего друга, которого я уважал до той поры! — Истинные друзья встречаются редко! — наставительно проговорил сеньор Бараха, выпуская клубами дым из маисовой пахитосы13. — Как бы то ни было, но я дал обет никогда больше не играть, ведь игра, как вы видите, и послужила главным источником моего несчастья! — Истинно мудрое решение, — кивнул Бараха. — Я тоже дал себе слово больше не брать в руки карт, с тех пор как совсем разорился из-за них. — Разорились? Значит, вы были богаты? — Увы! У меня была гасиенда14 и много скота. Но был также управляющий. Я всего один раз и проверил его добросовестность, но слишком поздно: половина моего достояния уже перекочевала в его карман. — Что же вы тогда сделали? — Мне оставалось одно: я предложил ему поставить на карту его половину против моей, на что он согласился после некоторого ломания… — Ломания? — удивился Кучильо. — Скажите на милость, какой негодяй! — Я очень застенчив, когда мне приходится играть в обществе, — продолжал Бараха, — к тому же люблю простор. А потому я предложил ему сыграть в уединенном месте, где бы я чувствовал себя, как дома. Вы понимаете меня? Если бы я опять проиграл, что бы меня ожидало… И какое облегчение в случае проигрыша доставил бы мне свежий лесной воздух… тишина… полнейшее уединение. Но мой управляющий не разделял пристрастия к свежему воздуху, тишине и уединению и поставил мне условие играть при свидетелях. — И вы принуждены были согласиться на то? — К сожалению, да! — печально промолвил Бараха. — И при вашей застенчивости проиграли? — Проиграл и свою вторую половину, и от всего моего состояния у меня осталась только вот эта лошадь, хотя мой управляющий и на нее предъявил претензию. Теперь я возлагаю надежду на экспедицию в Тубак, поскольку являюсь ее членом. На худой конец мне остается прибегнуть к последнему средству: поступить в услужение к моему мерзавцу, чтобы отплатить ему той же монетой. С тех пор я поклялся не играть и, caramba! — сдержал свою клятву! — Сколь же прошло времени с той поры, как вы поклялись? — Пять дней! — горделиво отвечал Бараха. — Черт возьми! Да вы молодец! И оба авантюриста, обменявшись любезностями, стали обсуждать выгоды предстоящей экспедиции, богатства краев, которые они собирались исследовать, наконец, опасности, угрожающие им среди неизведанных пустынь. — Но, — проговорил Бараха, — по-моему, лучше умереть, чем оставаться с дырявыми локтями! — Это зависит от вкуса, — возразил Кучильо. — Лично я предпочитаю дырявые локти путешествию в иной мир! Между тем солнце начало немилосердно палить. Лошади, мучимые жаждой, жалобно заржали, а хозяева их стали приискивать тенистое местечко. Бараха не вытерпел. — Вы будете смеяться надо мной, сеньор Кучильо, — сказал он, обмахиваясь шляпой, — но мне кажется, что время ужасно тянется, когда не играешь. — И мне также! — ответил Кучильо, зевая. — Что, если бы мы с вами сыграли под честное слово на часть того золота, которое выпадет на нашу долю? — Я и сам подумал об этом, сеньор Бараха, да не решился предложить вам! Оказалось, что у обоих авантюристов, давших себе слово больше не играть, имелось по колоде карт. Не медля ни минуты, они начали партию. Вдруг послышались ржание, звук колокольчика, стук копыт и голоса, возвещавшие прибытие важной особы, ожидаемой Кучильо. II. ДОГОВОР Игроки поспешно спрятали карты, дружно повернули головы туда, откуда доносился шум. На перекрестке показалось большое облако пыли, возвещавшее о прибытии табуна мустангов, который неизменно сопровождает в путешествии важных особ Соноры. Эти лошади, выросшие на свободе в привольных равнинах, были так сильны, что не чувствовали ни малейшей усталости после двадцатимильного перехода. Во время длинных переходов их оседлывают по очереди, и они бегут так же скоро, как почтовые лошади в Европе, где ни при каждой остановке запрягают новую смену. По местному обычаю, впереди табуна, состоящего приблизительно из тридцати животных, выступала кобыла с подвешенным на шее колокольчиком. От кавалькады отделился всадник и проскакал вперед торжественным галопом. Он остановил кобылу, вслед за которой остановились и все лошади. Затем сквозь пыль, медленно относимую ветром в сторону, показалась кавалькада, состоящая из пяти всадников. Двое первых казались господами остальных, следовавших за ними в некотором отдалении. Первый из господ был ростом выше среднего и выглядел лет за сорок. На нем была низкая фетровая шляпа серого цвета, с широкими полями, защищавшими от жгучих лучей солнца. Из его темно-синего суконного сюртука, расшитого шелковым шнуром, виднелся так называемый пано-де-соль — белоснежный шелковый платок, вышитый бледно-голубым орнаментом. В жарком климате белизна этих платков, подобно арабским бурнусам, служит для отражения солнечных лучей. На ногах всадника были башмаки из бледно-лиловой кордовской кожи; железные шпоры поддерживались широким ремнем, расшитым серебром и золотом. Роскошный плащ, подбитый золотым галуном, свешиваясь с обеих сторон седла, прикрывал широкие панталоны, украшенные во всю длину серебряными пуговицами. Наконец, седло, расшитое, подобно ремням от шпор, дополняло костюм, вид которого вызвал бы в европейце далекие воспоминания о прошлых веках. Впрочем, этот всадник не нуждался в богатом одеянии для придания себе показной величавости: с первого взгляда было видно, что он привык к власти и вращался в великолепном обществе. Спутник, помоложе его, был одет с несравненно большей претензией на изысканность; но его лицо и манеры, хотя и не лишенные грации, не имели той утонченности, которой отличался всадник с вышитым платком. Трое следовавших за ними слуг, с загорелыми полудикими лицами, со своими длинными копьями на ярко-красных перевязях и с ременными лассо, подвешенными к задней луке седел, придавали кавалькаде особенный, свойственный лишь Мексике колорит. Два мула, навьюченные огромными тюками с матрацами, и другие, с дорожными погребцами15, выступали за слугами. Завидев Кучильо и Бараху, высокий всадник остановился, все прочие последовали его примеру. — Это дон Эстебан, — сказал Бараха вполголоса. — Вот тот самый человек, сеньор! — представил он бандита всаднику с белым платком.