– Подожди, Максим Андреевич, у меня еще не все, – перебил Платов. – Я стал получать любопытную информацию из-за линии фронта. Это подтверждает и штаб партизанского движения, и командиры отрядов НКВД. Участились не только случаи засылки агентов гестапо в партизанские отряды. Немцы очень тщательно осматривают разбомбленные нашей авиацией колонны. Те, что прорвались к ним после нашего наступления, и даже те, что остались в зоне боевых действий, когда еще не сформировалась сплошная линия фронта. – Может быть, их просто беспокоят наши партизаны, их успехи? – Может быть, – неожиданно согласился Платов, – тем более что в полосе наступления наших фронтов партизаны активизировались. Но это не объясняет их интерес к сожженной нашими самолетами технике. А еще у меня, в отличие от тебя, есть статистика. Для тебя «больше» и «меньше» – просто слова, а у меня цифры, которые заставляют задуматься и тревожиться. Во время битвы на Курской дуге, когда мы проводили силами партизан «рельсовую войну», тоже намечалось что-то подобное, но сейчас все происходит в бо́льших масштабах и, что важно, на очень узком участке фронта. Очень узком, Максим Андреевич! – Вы, конечно, правы, я не владею всей информацией, – снова заговорил Шелестов. – Поэтому я тебя и информирую! И это еще не все. Немцы обычно сами не рискуют соваться в леса, и сейчас они тоже стали использовать украинских и белорусских националистов, отряды переодетых полицаев. Именно от захваченных полицаев и получена информация о том, что немцы что-то ищут. И даже это еще не все! Активизировались отряды польской Армии Крайовой, которые раньше почти не участвовали в борьбе против нацистов. Но чаще всего они нападают именно на белорусских партизан. Я подозреваю, что их хозяева в Лондоне тоже приняли участие в каких-то поисках. Не догадываетесь, в поисках чего? И именно в том районе, а не по всей полосе наступления! – Английская разведка узнала о пропаже архива или приложила руку к его похищению! – согласился Шелестов. – Вот именно, вот почему я направил туда именно твою группу! – Я предполагал такое развитие событий, – признался Шелестов. – Миша Сосновский работает по легенде и в официальном розыске Смерша не участвует. Именно его мы вывели на того самого Зенона Мотыля, которого немцы убрали. – Молодцы, это вы вовремя сориентировались, – неожиданно похвалил Платов. – Это перспективно. Передай Сосновскому, чтобы был осторожен. Знаю я его, любит играть в театр! А на этой сцене не аплодисментами благодарят и не улюлюканьем провожают со сцены. Там все решает пуля. Сосновский с наслаждением снял ботинки и вытянул босые ноги, подставляя их под ласковый утренний ветерок. Горячие ступни и пальцы приятно холодило движением воздуха. На такой длительный пеший переход он не рассчитывал, а ботинки пусть и разношены, но разношены они на чужой ноге, со своими особенностями. Хорошо еще, что он был не в сапогах. А вот немцам пришлось хуже в сапогах, когда не можешь хоть на несколько минут сесть, снять их. Они шли всю ночь, осторожно пробираясь в темноте и радуясь, когда на небе появлялась луна, проглядывая через пелену туч. Ночью на пересеченной местности, да еще когда эта местность располагалась недавно в полосе активных боев, можно не просто переломать ноги о какие-то железки и воронки от разрывов, можно элементарно подорваться и на противопехотной мине, на неразорвавшемся боеприпасе. Но впереди шел самый опытный из немцев, тот самый рыжий ефрейтор. Видимо, он хорошо видел в темноте и знал все признаки минирования. Боэр шел рядом с Сосновским, и в минуты короткого отдыха они разговаривали. Сосновский, более опытный в оперативных разработках, довольно быстро направил разговоры в нужное русло, и оберштурмфюрер все же проболтался, почему он оказался здесь, в тылу Красной армии, без своих коллег по гестапо и в компании солдат пехотного подразделения. Оказалось, что по служебным делам он был в другом районе; когда началось советское наступление, Боэр не успел попасть в подразделение в момент его эвакуации. Но как добросовестный служака, он все же прибыл в отдел, когда там уже никого не было. Собственно, поэтому Боэр и не успел уйти со своими частями. Линия фронта рухнула. И сам гестаповец признался, что если бы он не спешил в отдел, то смог бы отойти с другими частями и не оказался бы сейчас здесь, в советском тылу. Сосновский оценил это признание и решение Боэра сразу же передать его в руки гестапо для проверки, как только они перейдут линию фронта. И всячески подчеркивал, что ценит чувство долга молодого офицера и одобряет его желание и поступки. Как старший по званию, Сосновский не участвовал в устройстве временного лагеря, а лишь благосклонно принимал услуги солдат. Выставив охранение на склонах овражка, немцы стали разжигать маленький костер, который позволил бы разогреть мясные консервы и вскипятить несколько кружек воды. Чтобы можно было хоть как-то поспать на влажной земле, немцы использовали куски брезента, которые, видимо, раздобыли по пути за время своих блужданий. Солдаты рвали траву, собирали сухую траву, если она встречалась, и устилали землю офицерам, куда те должны были лечь на брезент. Выбранная для стоянки балочка была маловата для такой группы людей. Тем более что господам офицерам нужно было сходить по нужде. Первым в кусты выбрался наверх Боэр. Один из солдат расположился поблизости, настороженно наблюдая за окрестностями. Сосновский решил осмотреться, чтобы понять, где они сейчас находились. Карту он приблизительно помнил, восстанавливая ее в памяти во всех запомнившихся деталях. – Господин майор, – раздался рядом голос одного из солдат. – Позволю себе попросить вас не торопиться. Сейчас вернется оберштурмфюрер, и тогда вы сможете пойти в кусты. Опасно сразу нескольким появляться на открытой местности. – Да, солдат, ты прав, – кивнул Сосновский. – Эти кустики – не очень надежная защита от чужих глаз. И тут Михаил заметил что-то необычное. Точнее, неправильное. Он нахмурился и снова стал осматриваться. Так и есть, кустики, покачивающиеся на ветерке, клонились на легких порывах ветра в одну сторону, но вон вершина того пышного куста двигалась в этот момент в противоположном направлении. Что это? Кто-то их выследил? Нет, тогда незачем трогать куст, да еще выделывать им такие… Черт, да это же кто-то подает знак! Уж не мне ли? Ведь за домом Мотыля наблюдал Виктор. Если это он идет за нами, то остается только восхищаться его мастерством. И куст, за которым он прячется, как раз с подветренной стороны. Значит, запахи и звуки из нашего лагеря до него могут доноситься, а шум от его движения до нас не очень. И ветерок кстати! А если это не Буторин, а смершевцы из другой части? Или милиция? Или другие «окруженцы», то это многое меняет. Если нас возьмут оперативники, то операция провалится, а если другие немцы, то придется как-то от них избавляться. Таким количеством через линию фронта не прорваться. Семеро – и то уже многовато. Когда к краю овражка, низко пригибаясь, вернулся Боэр, Сосновский многозначительно развел руками и тоже, со всеми мерами предосторожности, отправился за кустарник. Он старался идти не спеша, чтобы не провоцировать и не пугать человека, который прятался там впереди. Гарантии, что это был именно Буторин, все же не было. Сейчас оперативнику пришлось выполнять несколько условий. Не выдать своего волнения «временным друзьям», не дать им заподозрить, что кто-то наблюдает за лагерем. Ну, и не напугать того, к кому он сейчас шел, не показать своей агрессии. Увы, на войне чаще сразу стреляют на поражение, если есть опасность. Еще несколько шагов, решил для себя Сосновский, осторожно пробираясь между кустами «гусиным шагом». Он оглянулся по сторонам, как бы стараясь понять, не видно ли его со стороны оврага. Не солидно, если майор вермахта будет восседать на глазах солдат без штанов. Один из немцев, находящихся в боевом охранении, тут же отвел глаза, когда его взгляд встретился с взглядом Сосновского. «Молодец», – мысленно похвалил его оперативник и чуть передвинулся в сторону, где его почти полностью скрывал куст. Прошло почти две минуты напряженного ожидания, когда Сосновский весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какой-то шорох за своей спиной. И тем не менее долгожданный голос все равно прозвучал неожиданно. – Михаил, как ты? – спросил своим грубоватым голосом Буторин. – Черт, ты чего молчал так долго! – тихо возмутился Сосновский. – Не узнал, что ли? – Смущать не хотел, – съехидничал Буторин. – Вдруг ты меня не заметил и случайно пришел сюда, штаны снимать начал бы. – Заметил, заметил! – прошипел Сосновский. – Ты чего так рискуешь? А если засекут? – Слабаки они, – снисходительно заметил Буторин. – По лесу идут как слоны в посудной лавке. Ты давай, докладывай! Что я должен передать Максиму? – Слушай, Витя, внимательно, – зашептал Сосновский. – Адрес Мотыля у них был. Тот явно работал на гестапо. Они его утром на рассвете кончили. Я ничего не смог сделать. Старший среди солдат гестаповец, помощник бывшего начальника местного гестапо Альбрехта. – Про архив знает? – нетерпеливо спросил Буторин. – Он рвется к линии фронта, – проворчал Сосновский. – Служака! Мог бы и раньше драпануть, тогда успел бы. Про архив или не знает, или знает, что тот благополучно вывезен. У них рация была с собой, но батарея села. Они ее закопали и теперь без связи. – Ого, значит, у гестаповца была связь со своими? – В том все и дело. Если бы архив затерялся здесь, его бы точно оставили искать! – Резонно, – согласился Буторин. – Ты что решил? Твое мнение: брать их? – А черт его знает! – проворчал Сосновский, вытягивая шею и глядя в сторону оврага – не идет ли кто. – Смысла больше бродить не вижу. Надо брать. Хочешь, попробуем с тобой вдвоем? – Можно и не вдвоем. Со мной еще пятеро с Зотовым и с рацией. Так что спеленаем всех, если надо. Но только Шелестов информацию получил от Платова. Если коротко, то архив и правда утерян, но только на еще не освобожденной пока нами территории. Где-то гестапо попало под бомбежку, а где – видать, не знают, в лесах кто только не лазит. И оуновцы, и белорусские националисты, и даже аковцы ищут. Видать, и до лондонской агентуры дошла информация об утерянном архиве. – Серьезно? – Сосновский даже обернулся и вытаращил на Буторина глаза. – Слушай, тогда это же все меняет! Если у Боэра была связь, он все знает и через него можно выйти на след архива, узнаем хоть, в каком районе его искать. Это же подарок, Витя! Надо мне с ними идти через линию фронта, там узнаю координаты, а потом вперед и с песней! – Ишь, ты! Эмоции все у тебя, эмоции! Доложу, решение примут. А ты пока не рискуй. Ну, и до кустов почаще ходи, может, понадобишься. Ты в доверие к этому Боэру втерся? – Гестаповцы до конца никому не верят, – хмыкнул Сосновский. – Но на этом этапе верит. Честно обещал по прибытии к своему руководству сдать меня для проверки. Я его уверяю, что и сам рвусь скорее на фронт в свой батальон. – Не перегни палку, – строго сказал Буторин. – Документики у тебя липовые. Любой сослуживец настоящего майора Штибера тебя под расстрел подведет. – Постараюсь не доводить дело до проверки. Все, Витя, уползай, кажется, за меня начали волноваться… Шелестов стоял у окна, глядя на неосвещенные ночные улицы городка. Он не замечал, что его руки вцепились в старый, давно не крашенный подоконник. Он смотрел в ночь и не видел ее, в голове менялись местами, отметались и снова возвращались мысли. «А что, если… нет, нельзя… но тогда… Но Сосновский прав, и он уже на пути. Лучшей легенды, да еще с подтверждением, сейчас не придумать, не организовать. А тут сам помощник Альбрехта подвернулся! Подвернулся ли? Нет, это не могло быть хитрой операцией гестапо. Просто потому, что бесцельно. Все натурально, и Сосновский оказался в этой группе правдоподобно. Это везение, везение разведчика, которое бывает только потому, что разведчик сам его подготовил. Это закономерность, закономерный результат всей группы. – Максим, надо решаться, – тихо, но веско раздался за спиной голос Когана. – Ты сам это понимаешь. – Мы не успеем согласовать операцию перехода с Платовым! – резко сказал Шелестов. – Он тебя накажет, уволит, разжалует? – ехидно спросил Буторин. – Не валяй дурака, Виктор, – отмахнулся Шелестов, повернувшись к своим товарищам. – При чем тут это? Ты понимаешь, что Михаил там один и без прикрытия. Что у него нет связи за линией фронта, мы даже не знаем, куда он попадет и что с ним будет. Без связи все его действия не имеют смысла! Даже если мы сумеем обставить его переход с Боэром. – Значит? – усмехнулся Коган. – Ну? – Вот тебе и «ну», – недовольно бросил Шелестов. – Уходить за линию фронта нужно всем. Здесь подчистит оставшиеся варианты любой рядовой оперативник. Хоть даже Морозов с Зотовым. Им останется кропотливая работа с бывшими полицаями и проверка связей. – Браво, – Буторин несколько раз хлопнул в ладоши. – А я уж думал, ты так и будешь сомневаться. Все же очевидно, как дважды два! – Лишь бы все так же очевидно было Платову, – тихо проговорил Шелестов и снова уставился в окно. – Два часа назад я пытался связаться с ним, но его не было на месте. То ли на совещании, то ли выехал из управления. Я отправил ему записку по ВЧ с нашими предложениями и выводом, что группа должна перебраться за линию фронта. Он и сам стал предполагать, что архив переправлен, но утерян уже на той стороне. Если через час не будет ответа, выезжаем в штаб 11-й армии. Времени на организацию перехода минимум, времени на отправку каждого из нас в тыл на У-2 – минимум. Нужно еще определить расположение подходящего партизанского отряда, добыть адреса явок, паролей, связей. Мы ничего не успеваем. Буторин хлопнул ладонями по коленям, потом оперся на них и тяжело поднялся. Подойдя к Шелестову и обняв его за плечи, он проговорил: – Ладно тебе, Максим Андреевич! Как будто в первый раз, что ли? Главное, что Михаил у нас крепко в колею операции попал, и он с задачей справится. Он же несколько лет в Германии работал. Хрен его раскусишь! – Ладно, эмоции в сторону! – решительно заявил Шелестов. – Виктор, ты в штаб армии. Ссылайся на циркуляр Платова по управлениям Смерш-армии и сам пройди всю цепочку до батальонного боевого охранения. Если часть в наступлении, то вплоть до передового штурмового батальона. Сам убедись, что группа с Сосновским проскочила. – Есть! Расплывшись в довольной улыбке, Буторин схватил фуражку и выскочил из комнаты. Шелестов хотел его окликнуть. Ведь ночь на дворе, а ему надо вызвать машину. Но что-то подсказывало, что Буторин сейчас был в таком состоянии, что машину он и без чужой помощи достанет, и с постели поднимет кого надо, и ползком со штурмующими ротами проползет километр, и все сделает так, как следует. – Борис, займись авиационным начальством, – Шелестов повернулся к Когану, который продолжал спокойно сидеть, закинув ногу на ногу в начищенном до блеска офицерском сапоге. – Если они не смогут перегнать сюда три ночных бомбардировщика из женского полка, пусть дадут нам самолеты связи, почтовые, любые, лишь бы это были У-2 и на них опытные пилоты. А я в Управлении Смерша попробую получить хоть какие-то координаты подполья, хоть одну, пусть самую ненадежную явку или место дислокации партизанского отряда. Главное – пароли и адреса. – В Управлении контрразведки? – с сомнением покачал головой Коган. – Это вряд ли, хотя и они могут располагать хоть какой-то агентурой на той стороне. Как и обещал Буторин, бронетранспортер «трофейщиков» приехал ближе к вечеру. Группа немцев во главе с оберштурмфюрером Боэром готовилась к ночному переходу. Фронт был уже близко, грохот канонады советской артиллерии был совсем рядом, столбы дыма поднимались уже где-то за соседним лесом. Или это была ответная стрельба немецкой артиллерии, результат так называемой контрбатарейной борьбы, и немцы пытались сдержать атаку советских частей на этом участке фронта. Но Буторин обещал вывести группу на такой участок, где было наиболее спокойно. Сосновский догадался, что стреляли для видимости. И что-то подожгли тоже для виду, чтобы успокоить гестаповца. От деревеньки не осталось ни одного целого дома. За весь день, пока немцы отдыхали, в деревне не показался ни один человек. Ни собак, ни стариков со старухами. Пусто, как на кладбище. Офицер и трое солдат обошли со всех сторон развалины старого дома, у старого дома с сохранившейся крышей, которая могла бы уберечь от неожиданного ночного дождя. Убедившись, что переночевать в этом доме можно, они притащили из бронетранспортера брезент, шинели и свои вещмешки. Боэр лежал рядом с Сосновским и смотрел в бинокль на бронетранспортер. Это был трофейный немецкий колесно-гусеничный «ханномаг», на котором русские небрежно закрасили немецкие кресты и войсковую эмблему. Остался только бортовой номер 125. Пулемета на турели тоже не было. Гестаповец отложил бинокль и лежал молча в глубокой задумчивости, покусывая от напряжения губу. Сосновский не торопил Боэра, давая тому самому осознать положение. До линии фронта всего километров двадцать. Прифронтовая зона наводнена войсками второго и третьего эшелонов. Здесь можно легко в самом неожиданном месте нарваться на колонну пополнения, идущую к фронту. – Надо обойти лесом, – наконец произнес немец. – Следом за этими могут приехать другие. Придется дать крюк около двадцати километров, чтобы избежать открытого пространства, но иного выхода я не вижу. – Послушайте, Боэр, – Сосновский рассмеялся, – вы пытаетесь уйти от боя, когда до линии фронта осталось сделать всего один бросок? И когда судьба подбрасывает вам такой подарок! – Подарок? – изумился гестаповец. – Что вы называете подарком? Мы не можем пробиться скрытно, это помеха, важная помеха, а не подарок! – Не паникуйте, Йозеф, – Сосновский стиснул локоть гестаповца. – Я понимаю вас, вы растеряны, у вас нет боевого опыта, такого как у меня. А я несколько лет в окопах и побывал в разных переделках. Поверьте мне, я помогу прорваться, мы вместе сможем это сделать, у нас с вами пятеро солдат, которые умеют воевать. – Вы хотите напасть на этих русских в доме? Зачем? Мы поднимем шум, нас услышат, и вся русская армия сбежится нас ловить! – Вы видите этот бронетранспортер? Они же используют наш трофейный бронетранспортер. А каждый немецкий солдат узнает в очертаниях машины свою, даже не видя символики вермахта на бортах. Да и в темноте это не важно! Кто за нами погонится? Да тут звуки артиллерийской стрельбы слышны так сильно, что мало кто обратит внимание на какой-то другой шум боя. А потом к передовой! Ну, решайтесь, и я буду командовать! Я выведу вас к нашим! Сосновский говорил так уверенно, с таким жаром, что Боэр невольно поддался его уговорам. Но скорее всего, он просто действительно запаниковал, потому что пробираться лесами по советской территории – это одно, а оказаться на передовой в неизвестной ситуации с горсткой людей против регулярных частей Красной армии – это совсем другое! А тут опытный майор из пехотных частей, который прошел эту страшную войну, да и не только эту, судя по званию, он завоевывал Европу! – Черт, что вы задумали? – нервно стукнув кулаком по земле, спросил оберштурмфюрер. – Перебить этих русских, захватить транспорт и прорваться на нем через линию фронта! Ночью мы окажемся на передовой, а сплошной линии фронта во время наступления не бывает. Выберем место, и полным ходом к своим. Ни те ни другие не станут стрелять, пока не разберутся. Одни не увидят нашей символики на машине, другие не увидят красной звезды, но узнают очертания. А мы успеем проскочить! Подозвав солдат во главе с ефрейтором, Сосновский принялся отдавать приказы. Немцы переглянулись, дождались жеста Боэра, подтверждающего, что следует подчиняться майору, и стали слушать его план. То, что для гестаповца казалось страшным и невыполнимым, для обычных солдат с передовой было делом заурядным. К тому же нападение для русских будет неожиданным, русских меньше, чем нападавших. Так что никаких проблем. Зато выигрыш очень уж соблазнителен. Не натирать ноги, а ехать под защитой брони к передовой. Стемнело. Ефрейтор вместе с Сосновским и еще одним солдатом тихо подошли к дому и прислушались. В доме было тихо. Боэр с другими солдатами остановились возле бронетранспортера и заглянули в кузов. Так и есть, собранное трофейное оружие, но не очень много. – Нам нужны патроны, а их почти нет здесь, – сокрушенно заметил один из солдат. – Лучше все это выбросить, чтобы мотор не перегружать. Каждая лишняя сотня килограммов будет нам мешать.