– Майор Штибер, командир первого батальона 83-го егерского полка. Сосновский говорил сухо и, представившись, поджал губы. Ведь ему приходилось сейчас представляться первому, хотя разговаривал он с младшим по званию. Это не только не соответствует субординации, но еще и унизительно для германского офицера. Правда, он разговаривал с офицером СС, а с этими людьми армейскому офицеру всегда было сложно общаться. Каста, возомнившая о себе, что она имеет право на все, что она выше других. – Ваши документы, майор! – потребовал немец. – Как вы здесь оказались? И тут Сосновский позволил себе взбелениться. Кровь прихлынула к лицу, он стал едва сдерживать дыхание, переполнявший его гнев душил. «Хорошо я играю, – успел подумать разведчик, – вжился я в эту роль. Успел я насмотреться на этих петухов». И стиснув кулаки, он стал говорить резкими короткими фразами. Сосновский подумал, что мог бы и убить этого офицера. Да и его солдат тоже. Ведь кроме разряженного пистолета, что валялся на полу, у него был еще один за ремнем брюк. Руку за спину, пальцем сдвинуть флажок предохранителя, и сразу самовзводом на курок, как только дуло пистолета посмотрит в лицо этому наглецу. – Здесь оказался не весь полк. И даже не весь батальон. Меня сопровождала всего рота егерей, когда прорвались русские. Мы заняли оборону у развилки дорог. Когда была уничтожена противотанковая батарея, мы получили приказ отходить. Под таким убийственным огнем отойти могли не все. И я приказал своим солдатам уходить, а сам с двумя пулеметчиками остался прикрывать их отход. Это было моим делом чести! А вот кто вы такой и по какому праву допрашиваете майора, оберштурмфюрер? Мои документы не погибли вместе с моей формой. И я могу их вам предъявить. Но я хотел бы увидеть сначала ваши документы. – Извольте, – усмехнулся немец и полез в карман за документами. Сосновский снова бросил взгляд на солдат. Измученные, наверняка голодные, а в глазах страх. То ли перед русскими, которые могут неожиданно нагрянуть, то ли перед этим эсэсовцем. И Мотыль на полу притих, сжался весь, спиной вдавился в печку и таращился на немцев, даже кровь с лица не вытер. Смерти ждет. А сам недавно хотел гостя пристрелить, упырь! И тут по голове как будто ударило молнией. Сосновский не верил своим глазам. Он несколько раз перевел взгляд с фотографии в документе на лицо офицера. Одно и то же лицо, сомнений нет. И тонкий нос, и глубокий вырез ноздрей, и узкий подбородок. Перед ним был оберштурмфюрер Йозеф Боэр, заместитель начальника местного отдела гестапо. «Кто говорит о везении, – подумал Сосновский. – Нет везения, есть простая закономерность результата определенных продуманных действий. И мы угадали, что кто-то может нам попасться из состава отдела гестапо или пособников именно на этом уровне – среди прячущихся предателей Родины». Сосновский протянул свои документы и снова подумал о пистолете, который находился у него сзади за ремнем. Если немец окажется подозрительным, то быть беде. И придется стрелять. Гестаповец посмотрел в удостоверение и удивленно поднял глаза. Сосновский ждал этого. Документ пленного майора Вальтера Штибера был цел, но, отправляя с ним на задание Сосновского, пришлось его чуть подпортить, чтобы скрыть часть лица на фотографии. – Да? – неопределенно пробормотал Боэр. – И как я должен понять… – Я был в бою! – прорычал Сосновский, снова разыгрывая бешенство. – Сгорел мой мундир, погибли мои солдаты, обгорело удостоверение! Сдайте меня в гестапо, в комендатуру, полевой жандармерии, отправьте хоть к черту на рога! Лишь бы это были свои и я снова смог бы взять в руки оружие и сражаться. Хоть рядовым! Это вы чистенький и выбритый! – Не надо горячиться, майор, – примирительно поднял руку немец. – Хотите попасть к своим? Я предлагаю вам идти с нами через линию фронта. Вы согласны? – Да я туда и шел! – огрызнулся Сосновский. – Я и один бы дошел, но раз нам по пути, тогда идем вместе. Михаил не стал ничего говорить о Мотыле. Так, будто этого человека в хате и не было. Немцы должны сами себя выдать, общаясь с ним. Или не общаясь. Но первые же минуты показали, что немцы знали, куда идти, и дом Зенона Мотыля они выбрали не случайно. Боэр говорил по-русски, правда, с ужасным акцентом, и словарный запас немца оставлял желать лучшего. Однако вопросы он задавал, и Мотыль с чувством какого-то злорадства намекнул, что майор Штибер знает русский язык. Пришлось «сознаваться», что его отец до войны несколько лет работал в Советском Союзе. Ночь прошла спокойно. И без лишних расспросов, и без новых попыток нападения. Сосновский поел вместе с немцами из их запасов провизии. Боэр отдал несколько приказаний своим солдатам, которых Сосновский насчитал в количестве четырех рядовых и одного ефрейтора. Все обычные пехотинцы и к СС никакого отношения, видимо, не имели. Случайные попутчики, собравшиеся вместе, чтобы попытаться пробиться к линии фронта. То, что оберштурмфюрер не имеет никаких других целей здесь, в советском тылу, Сосновский понял по коротким разговорам между немцами и приказам. Боэр не знает о пропаже архива или знает, что архив благополучно пересек линию фронта, и не ищет его здесь. Расспрашивать прямо сегодня было опасно, учитывая, что немец не доверял Сосновскому и не особенно верил в его легенду. Может, и верил, но работа у него такая – проверять, получать неопровержимые доказательства. Другая информация, которую Сосновский получил, слушая разговоры немцев и в результате общения Боэра и Мотыля, была не менее интересна. Судя по всему, Боэр вел свою группу к Мотылю специально. Знал, что здесь примут и дадут возможность передохнуть, помогут с едой. Значит, Мотыль был в числе гестаповской агентуры в этих местах. – Уходим завтра на закате, – сообщил Сосновскому Боэр. – Вы готовы идти с нами? – Да, готов, – кивнул Сосновский. – Небольшой группой идти легче и легче пробиться, чем одному или большим подразделением. – Когда мы доберемся до своих, я вынужден буду передать вас для проверки в гестапо, – спокойно заявил немец. – Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее я смогу вернуться в свой полк. На каком участке вы хотите перейти линию фронта? Я полагаю, что легче будет там, где у русских еще нет сплошной линии фронта, где они наступают и их подразделения отрываются от основных частей, часто откатываются назад или просто останавливаются. – Вы так считаете? – Боэр с интересом посмотрел на майора. – Я полагал, что проще просочиться там, где русские сидят в окопах. Ночью проползти мимо их часовых. – Вы никогда не были на передовой и не знаете, как воюют русские, – снисходительно заметил Сосновский. Он сейчас ничего не планировал, никакого перехода. Просто старался показаться в глазах этого гестаповца знающим офицером, опытным человеком, полезным группе. Может, Боэр в какой-то момент и не захочет рисковать и просто пристрелит неизвестного майора с обгоревшими документами. Не хотелось Сосновскому выпускать из поля зрения заместителя начальника гестапо. Как минимум его брать надо здесь, возможно, он знает, где архив. Но нельзя действовать, не посоветовавшись с Шелестовым. Сомнения рассеялись, когда Боэр развернул на столе немецкую, довольно точную крупномасштабную карту. Маршрут, которым он предложил двигаться на запад, и правда был максимально прямым. Более того, немец не собирался больше заходить в какие-то населенные пункты. Леса, балки, преодоление ночами открытых участков местности. Это могло сработать. Но все равно нельзя гарантировать, что архив гестапо не остался на освобожденной территории. Может быть, как раз через такой лесной массив или балку Боэр и проложил «прямой» путь, чтобы забрать документы, спрятанные кем-то из сотрудников, а может, и самим Альбрехтом. Начальник гестапо вполне мог предполагать, что ему не вырваться из окружения, и спрятал ценный архив в этом районе. День клонился к вечеру. Медленно, лениво, как будто тонул в медвяных луговых цветах и лесной паутине. Гулкие удары дятла в лесу, взлетевшая с озера утка, и снова тишина. Буторин поежился от наползавшей сырости, которая начинала забираться под гимнастерку, и плотнее запахнул плащ-палатку. Они лежали здесь и наблюдали за домом третьи сутки. Сутки до того, как пришел Сосновский, а потом, когда заявились немцы, ждали еще. Шестеро вооруженных гитлеровцев в нашем тылу, да еще в районе проведения операции, – это чрезвычайная ситуация. Буторин приказал сообщить по рации в управление, где сообщение передадут дежурному офицеру и, конечно же, Шелестову. – Виктор Алексеевич! Движение! – раздался горячий шепот Пети Зотова. – Спокойно, вижу, – отозвался Буторин, чувствуя, что его молодой помощник, старший лейтенант из Смерш-армии, нервничает. – Фиксируй направления, а я дом. От уверенного тона московского майора Зотов сразу успокоился. Наверное, и правда все идет так, как и ожидалось. И оперативник принялся определять направление движения группы немцев, которые выходили из дома по одному и сразу приседали возле кустов за развалившимся забором. Из дома вышли уже пятеро, и теперь от забора по двое немцы стали перебегать к опушке. Темнело, но пока фигуры людей было видно неплохо. А что потом? Зотову не терпелось услышать приказ к уничтожению группы немцев. Но такого приказа, скорее всего, не будет. Московская оперативная группа, говорят, подчиняется лично товарищу Берии. И они такими пустяками не занимаются. Подумаешь, шестеро немцев пытаются выйти из окружения. Ну, навели они нас на очередного пособника-полицая. Так это мелочь. Вот если бы группа диверсантов-парашютистов попалась, тогда было бы понятно, почему используются такие силы. Вот уже к лесу перебежали шестеро. Был с ними и высокий худощавый в гражданском костюме. Буторин стиснул зубы, вглядываясь в фигуру Сосновского. Он пытался по его поведению, по походке, по жестам, осанке понять: его ведут или ему доверяют и взяли с собой. Договоренность или он пленник? Правильно, Миша, иди с ними, иди. А мы будем пасти все стадо. Черт, рано сорвались гады, можно было бы встретиться с Сосновским и поговорить. Теперь только надеяться на его находчивость и опыт. – Петя, – позвал Буторин оперативника. – Я иду за немцами. Следующая моя точка наблюдения вон у той березы на краю балки. Видишь? Оттуда за ними можно часа два наблюдать, пока не стемнеет. – А потом? – насторожился старший лейтенант. – А потом, по-видимому, придется идти за ними! – проворчал Буторин. – Давай, возьми двоих и дуй к дому. Не стрелять, не шуметь! Посмотреть, что там с хозяином. Взять его тихо и готовым к беседе. Попробуй только опростоволоситься! Потом за мной, доложишь ситуацию. – Есть, – едва скрывая радость, отозвался Зотов и стал медленно отползать назад. Мотыля надо брать, понимал Буторин. Тут и не надо бежать советоваться. Пришли одни, могут прийти и другие. И эти знали, куда идти, что их там ждут. Засаду там устраивать обязательно, иначе в этих лесах мы долго будем лазить и чистить их от фашистов. А тут с доставкой на дом! Может, и нужные нам люди клюнут на этот адресок. Стараясь прикрываться кустами, так чтобы его не увидели немцы, а заодно и не было видно из дома, оперативник стал пробираться в сторону балки. Коровья балка, так ее здесь называли. Название настораживало. Ползать по траве в тех местах, где местное население испокон веку пасет свои стада, – занятие не из приятных. Избегая задевать большие кусты, которые могли бы выдать его присутствие, Буторин передвигался зигзагами, старался держаться небольших деревьев, в обилии растущих на поле между деревней и опушкой. Немцы то показывались, то исчезали. И тогда Буторин тоже замирал и прислушивался. Тишина погожего вечера была удивительной, слышен был каждый всплеск на пруду, хлопанье крыльев пичужки на опушке леса. И конечно, хруст сухой ветки под ногой выдаст его. Да еще на расстоянии в сотню метров. А Буторину нужно подобраться к немцам гораздо ближе, чтобы не потерять их в темноте. Старший лейтенант Зотов вместе с двумя оперативниками из соседней дивизии, присланными для усиления группы, подошли к дому Зенона Мотыля. В доме ни звука, и только заходящее солнце отражалось расплавленным золотом в пыльных стеклах окна. Отражение было красивым, но из-за него нельзя определить, есть кто за окном или нет. Не наблюдает ли хозяин за двором и подходами к дому. Зотов, присев на корточки у поломанного забора, обильно поросшего вьюном и колючками, сделал знак своим помощникам обойти дом с двух сторон и занять позиции возле двух окон. Сам он намеревался войти в дом или ворваться, это уж как получится, и взять предателя живым. Перейти двор удалось без звука. Покосившийся сарайчик помог подойти к самым ступеням незамеченным. Старший лейтенант с сомнением посмотрел на почерневшие от времени и потрескавшиеся ступени. Наверняка скрипят. Входная дверь закрыта неплотно. Зотов наклонился вперед и заглянул в узкую щель. Странно, там виднелась полоска света. Это значит, что не закрыта плотно и дверь из сеней в горницу? Выбрав место, куда поставить ногу, так чтобы ступенька не скрипнула, оперативник перенес тяжесть тела на эту ногу, потом очень осторожно потянул на себя входную дверь. Она не скрипнула и поддалась. Еще немного, прикусив губу, он потянул дверь и замер, когда узкий проход был достаточным, чтобы оперативник смог протиснуться в него. Рука с зажатым в ней пистолетом вспотела. Зотов осторожно взял оружие в левую руку, а правую ладонь старательно вытер о штанину. Ну, все! Самый решительный момент! «Ничего, москвичи зря сомневаются во мне», – подумал Зотов, но потом поймал себя на мысли, что майор Буторин не послал бы его брать Мотыля, если бы сомневался в своем молодом помощнике. Неопытный, но горячий оперативник даже не догадывался, что московский коллега был уверен на все сто процентов, что в доме Зотову сопротивления никто не окажет. Но сам Зотов этого еще не знал. Наступая на половицы возле самой стены, в тех местах, где они не будут скрипеть, он тихо дошел до двери, ведущей из сеней в дом, и приник глазом к щели. Первое, что увидел оперативник, это босые ноги с грязными пальцами и тесемками серых застиранных кальсон. Кроме Мотыля, в доме никого быть не должно. Зотов и Буторин наблюдали за домом всю ночь, все подходы были тоже под наблюдением оперативников усиления. Может быть, кто-то и умудрился пробраться в дом, но это было невероятно. И все же Зотов действовал осторожно. Держа пистолет прямо перед собой и стараясь, чтобы его взгляд и ствол оружия всегда смотрели в одну и ту же сторону, он носком сапога, а потом плечом медленно открыл дверь. Наконец Зотов сделал шаг вперед и быстро осмотрелся по сторонам, поводя оружием из стороны в сторону. Пусто. И кровать пуста, и лавки. Много мусора и старого тряпья. Но людей не было. На старом полушубке у печи лежал лишь труп Мотыля. Немцы ликвидировали своего помощника и ненужного свидетеля под утро, когда собирались уходить. Его просто убили одним точным ударом ножа или штыка от карабина в грудь в область сердца. Оперативник опустил оружие и подошел к телу. Предатель лежал на спине, испуганно вытаращив мертвые глаза. «Все, – с сожалением подумал Зотов. – Не будет информации, не будет новых гостей, не будет операции по выявлению сети агентов и связей. Гестаповец одним ударом отсек единственную реальную ниточку, ведущую к немецким агентам. Что теперь будут делать москвичи? Почему Буторин хочет идти следом за группой немцев, если их просто блокировать в этом лесу и перебить. Что они расскажут нового? Обычные «окруженцы». Хотя один из них гестаповец, а то уже важно для контрразведки». То, что началось грандиозное наступление в Белоруссии и Прибалтике, в партизанском отряде узнали, когда по рации поступил приказ из штаба партизанского движения. Отряд «Победа» действовал на территории Белоруссии с конца 41-го года, пережил тяжелый 42-й и 43-й годы. Потери были такие, что казалось, отряд вообще перестанет существовать. В боях с карателями за это время погибли два командира отряда. Первым был Семен Матвеевич Полозов, секретарь райкома партии, который и организовал отряд. После его гибели отряд партизан возглавил инструктор районного Осоавиахима, бывший военный летчик Синельников. Два месяца назад в отряд пришел старший лейтенант Окунев, бывший пограничник, отбившийся от своей разведывательно-диверсионной группы, возвращавшейся с задания в тылу врага. Когда в отряде ему предоставили рацию и разрешили связаться с «большой землей», оттуда пришел приказ остаться и руководить боевыми операциями отряда. И через три дня Окунев сменил погибшего Синельникова. А потом начались операции, одна за другой. Партизаны под руководством пограничника рвали мосты, железную дорогу, взрывали склады с горючим, нападали на мелкие фашистские гарнизоны и продовольственные колонны. После нескольких удачных операций, проведенных почти без потерь, группа попала в засаду и была полностью перебита. Окунев понял, что вокруг его отряда сжимаются тиски, и принял единственно правильное решение. Нужно сменить место дислокации, изменить маршруты выхода на задание. Нести такие потери нельзя, иначе через месяц от отряда ничего не останется. Еще две операции проведены успешно, а третья снова принесла большие потери. Никто не мог ожидать, что в поселок, в котором дислоцировалось подразделение связи, двигавшееся на фронт, прибудет маршевый батальон немцев. Нападение на связистов сорвалось, фашисты стали окружать группу, и ей чудом удалось вырваться из клещей. Окунев правильно предположил, что немцы сообразят, что такие цели, как подразделение связи, тыловые службы, штабы, не могли стать целями неорганизованных партизан. Этими группами, как они понимали, руководят из-за линии фронта и передают эти цели для нападения. Значит, снова смена дислокации отряда. Но положение усугубляло то, что еще три группы были на задании, а сообщить им, что отряд ушел, возможности не было. Пришлось отправлять связников навстречу боевым группам для передачи нового маршрута. Всех боеспособных бойцов Окунев собрал в кулак на случай атаки фашистов по пути следования. Скорее всего, придется пробиваться с боем. Для связи с группами он послал двух подростков, которые могли не вызвать у немцев подозрения, и новенькую медсестру – вчерашнюю школьницу Зину Резанову. Девушка в отряде была недавно и почти никого не знала, хотя ее знали, по крайней мере, видели многие. Симпатичная, стройная девушка нравилась партизанам, на нее заглядывались молодые бойцы. Но участвовать в операциях Зине не приходилось, доводилось иметь дело лишь с ранеными. Юная партизанка вышла на опушку, где ей приказано было ждать группу партизан. Девушка очень волновалась. Ей доверили важное боевое задание, и она торопилась выполнить его как можно быстрее и точнее. И когда на опушке к ней из-за дерева вышли двое мужчин в старых ватниках и с немецкими «шмайссерами» на груди, она даже немного растерялась. Лица были незнакомыми, да и не знала Зина всех партизан в отряде. Она знала лично только командира группы Павла Горельникова, который ходил к ней лечить раненую руку. Но эти двое так добродушно улыбались и кивали ей, что девушка приняла их за партизан. Ведь не в немецкой форме и говорят по-русски. – Ты не нас вышла встречать, красавица? – улыбнулся старший бородатый мужчина. – А мы вот тут как тут! Передать нам что-то велели или ты в деревню? – Где ваш командир? – немного опешив, решилась спросить Зина. Девушка сжимала ремень немецкого автомата, который ей выдали в отряде, и настороженно вглядывалась в лица незнакомцев. Хотя вон тот, который помоложе, кажется, из второй роты. А у Горельникова не хватало людей, и он набирал в группу ребят из разных подразделений, кто был в тот момент на базе. – Да вон он идет, – кивнул молодой партизан куда-то в сторону проселочной дороги. – Сейчас все соберутся. Ты не переживай, все целы. Еле вырвались. Ух, насели на нас фрицы, думали, все, в кольцо возьмут, и не пробьемся. Эти слова всегда радовали Зину и других бойцов в отряде. Когда группа возвращалась с задания в полном составе – это был праздник. И она поверила по своей неопытности этим людям. И пошла с ними вдоль опушки. И через несколько метров очутилась вместе со своими провожатыми на полянке. Где на пнях и поваленных деревьях сидели люди, одетые как попало. На многих были кители, подпоясанные армейскими ремнями. Автоматы, карабины, гранаты. И ни одного знакомого лица, и незнакомая одежда, и враждебные взгляды. И когда с пенька поднялся коренастый мужчина и, ухмыльнувшись, пошел навстречу, Зина поняла, что случилась беда. Она в руках врага. Непонятно какого, но врага. С плеча девушки сорвали автомат, и она даже не стала сопротивляться, кто-то толкнул в спину, она слышала голоса, до нее доходил смысл слов, вопросов, а в голове толчками, как удары колокола, билась мысль, что она у врагов, что нельзя говорить про отряд, нельзя говорить о задании. Будут пытать, бить, жечь каленым железом. «Эх, мамочка, – мысленно простонала девушка, – не поминай лихом… ребята…» Сунуть руку за пазуху, где была спрятана единственная граната, и выдернуть кольцо было делом одной секунды. Враги даже не успели понять, что сделала девушка. Ее схватили за локти, за плечи, не давая вытащить из-под фуфайки руку. Да это было уже и не важно. Взрыв разметал врагов, выкосив осколками нескольких человек вокруг и оглушив остальных. Зина Резанова не успела даже почувствовать боль. Просто мир вдруг вспыхнул перед ее глазами, как жаркое солнце, и погас. Группа успела вернуться, и Павел Горельников сообщил, что в стороне на опушке слышал взрыв. Окунев отдал приказ к бою, и почти сразу со стороны боевого охранения раздались автоматные и пулеметные очереди. Прибежавший боец доложил, что их атаковала большая группа украинских националистов, не меньше батальона. Командир отряда нахмурился, скрипнув зубами. Он видел, как Зина брала с собой гранату. Значит, девушка взорвала себя. Партизаны стали отходить в глубь леса, отстреливаясь, заводя врага на редкое, но все же надежное минное поле. Там было всего два десятка противопехотных мин, установленных в шахматном порядке в полосе почти ста метров. Когда мины стали рваться и националисты залегли, поливая лес пулеметным огнем, Окунев приказал бросить все пожитки, взять только немного продовольствия и патроны. И уходить. Никто из партизан в боевом охранении не отступил, погибли в неравном бою на своих позициях. Но отряд снова сумел выйти из окружения. Теперь у Окунева оставалось не больше двадцати бойцов, бо́льшая часть из которых была легко ранена. Глава 4 – Я хотел прилететь к вам сам, но Лаврентий Павлович против моего отсутствия в управлении даже на несколько часов. Шелестов сидел в отделе шифрования, где имелась ВЧ-аппаратура[2], и хмурился. Хорошо, если у Платова появилась новая информация, которой он решил срочно поделиться с группой. А если это просто требование результатов? А результатов-то особенно и не было. Нечем было группе похвалиться. Скорее, были неприятные провалы. Внедренный Сосновский и в то же время ликвидированный немцами агент гестапо, явно оставленный на советской территории специально. В остальном – лишь следы, которые уже никуда не вели, только информация о том, как действовал отдел гестапо в этом районе, сведения о том, что архив, содержащий данные об оставленных на освобожденной территории агентах, вывезен немцами. И то, что нахождение этого архива неизвестно. – Я слушаю вас, Петр Анатольевич. – Какие сведения у вас есть об архиве на настоящую минуту? – задал Платов неприятный вопрос. – Пока никаких. Разрабатываем предателей, бывших полицаев, кого успели взять и кто не ушел с немцами. Признаки агентуры есть. Правда, небольшая группа немцев, выходившая из окружения, которая явно имела этот адрес, уничтожила агента гестапо. Но мы изучаем его связи, контакты. – Обрубили, значит, ниточку, – проворчал комиссар госбезопасности. – Группу взяли? – Я приказал немцев пока не трогать. Они явно рвутся к фронту и, по их поведению, ничего на нашей территории их не интересует. Они могли убить хозяина дома из осторожности. Так с агентами не обращаются, если ты заинтересован в агентурной работе. Думаю, они большого интереса не представляют. Во всяком случае, понаблюдаем за ними. Этим занимается Буторин. – Хорошо, но имейте в виду, что эти немцы откуда-то знали адрес, а значит, кто-то среди них хорошо информирован. Торопитесь, иначе шансов завладеть архивом у нас будет все меньше и меньше. Вы ведь понимаете его значение для нашей контрразведки? Это десятки агентов гестапо, оставшиеся на освобожденной Красной армией территории. Это значит, что они будут взрывать, убивать и терроризировать местное население, которое и так натерпелось от гитлеровской оккупации. Они будут всячески мешать восстановлению народного хозяйства, налаживанию мирной спокойной жизни. Народ заслужил покоя после всего, что выпало на его долю. – Я все понял… – начал было Шелестов, приготовившись к самой неприятной части разговора, когда ему надо будет оправдываться.