Я сдерживаю смех. Чего она ожидает? Что после затяжного лечения я повезу ее лазать по горам или сплавляться по реке? Ей через многое пришлось пройти, а я подчас чрезмерно ее опекаю, но мало-помалу нам удается возвращаться к прежней жизни. Невозможно, пережив подобное потрясение, немедля обрести прежнюю жизнерадостность, и нам еще многое предстоит, но я убежден, что со временем все вернется на круги своя. Лейла достает телефон из сумочки и убирает ее под сиденье. — Надо снять тебя в самолете и выложить фото, — говорит она, наводя на меня камеру. Я улыбаюсь, но Лейла качает головой, давая понять, что сейчас мне улыбаться не нужно. Сделав снимок, она загружает его в фоторедактор. После случившегося мысль о славе неизбежно отзывается горечью. Лейла бы не пострадала, если бы не соцсети. Закончив обрабатывать фотографию, Лейла показывает ее мне. Я всегда одобряю ее снимки. Честно говоря, мне все равно, что она выкладывает. Я реагирую на фото одобрительным кивком, но, заметив хэштеги, издаю непроизвольный стон. «Певец», «музыкант», «ЛидсГабриэль», «модель». — Модель? Лейла, ты серьезно? Я музыкантом пытаюсь стать или инфлюенсером? — В наши дни одно без другого никак. — Она выкладывает фотографию со всеми хэштегами. — Раньше MTV называли погибелью для уродливых музыкантов, — бормочу я. — Ничего подобного. Инстаграм — вот настоящая старуха с косой. — Тем лучше, что ты обладатель такой внешности, — отвечает она и, чмокнув меня в нос, убирает телефон обратно в сумку. Я перевожу свой в автономный режим и кидаю в карман на спинке стоящего впереди кресла. С ужасом жду неизбежную череду снимков, которые Лейла заставит меня сделать до конца дня. Понимаю, что должен быть благодарен ей за то, что она желает мне успеха. Вот только теперь это вызывает мерзкие ощущения. Новость о случившемся с нами попала в газеты и облетела весь Нэшвилл, принеся мне небольшой рост продаж и большой приток подписчиков, коих стало больше десяти тысяч. Но я невольно чувствую, будто зарабатываю на случившемся с ней несчастье. Чувствую себя продажной шкурой, которой и продавать-то нечего. Самолет приходит в движение, и Лейла начинает нервно теребить подол юбки. Она уже выпила обе бутылки воды. Нападение сильно изменило ее. Оно изменило нас обоих. Она многого лишилась из-за меня. Потеряла несколько месяцев жизни. Уверенность в себе и чувство безопасности. А взамен получила тревожное расстройство, зависимое положение, ночные кошмары, панические атаки и потерю памяти. Больше нет беззаботной и уверенной в себе девушки, в которую я влюбился. Теперь рядом со мной сидит та, кому будто бы не по себе в собственном теле. Будто все ее душевные силы погребены под слоями зарубцевавшихся шрамов. Быть может, именно по этой причине я отвел Лейле роль менеджера, пока она выздоравливает. И делаю все, что она скажет, потому что лишь моя карьера придает ее жизни смысл. Позволяет отвлечься от произошедшего. Возможно, она пытается пережить случившееся с ней несчастье, оборачивая во благо то, что послужило ему причиной. Пострадали все сферы нашей жизни, кроме моей карьеры. Лейла считает, что нам повезло иметь эту кроху позитива. Мне не хочется лишать ее этого, но вместе с тем я тоскую по тем дням, когда она не относилась к моей карьере так серьезно. Когда подговаривала меня уйти из группы и стать счастливым по-своему. Когда забирала у меня из рук гитару, чтобы забраться ко мне на колени. Мне не хватает тех дней, когда ей было безразлично, что публиковать на моей странице в инстаграм. Но больше всего мне не хватает возможности быть самим собой рядом с ней. В последнее время я ощущаю, что все больше отдаляюсь от того, кем был, и становлюсь тем, в ком она нуждается. — Уже можно отстегнуть ремень? — уткнувшись в рукав моей рубашки, спрашивает Лейла. Она крепко сжимает мою руку. Признаться честно, я даже не заметил, как мы тронулись с места. В последнее время я больше пребываю в собственных мыслях, чем в реальности. — Еще нет. Как же сильно она, должно быть, нервничает, раз не может сама посмотреть на знак «Пристегнуть ремни безопасности». Обхватив ее лицо ладонью, я целую ее в волосы. Лейла пытается не подавать виду, но приступ тревоги не проходит незаметно. Я все вижу в ее поведении. В том, как она сжимает ткань платья. Как стискивает челюсти. Даже в том, как мечется ее взгляд в общественных местах, будто она ждет, что кто-то набросится на нее из-за угла. Она отпускает меня, едва раздается сигнал о том, что можно отстегнуть ремни безопасности и свободно перемещаться по салону самолета. Лейла взволнованно обводит взглядом салон, мысленно оценивая обстановку. Подняв шторку, она рассматривает облака через иллюминатор, машинально касаясь рукой шрама на голове. Она постоянно его трогает. Порой я размышляю, о чем она думает, когда прикасается к шраму. Она не помнит событий того вечера. Только с моих слов, но редко спрашивает об этом. Честно говоря, она вообще никогда об этом не спрашивает. Лейла дергает ногой. Поерзав в кресле, она оглядывается в зону бизнес-класса. Ее глаза широко распахнуты, будто вот-вот начнется паническая атака. За один только прошлый месяц у нее было две панические атаки. И обе начинались именно так. Она прикасается к шраму. Ее пальцы начинают дрожать. Глаза наполняются страхом. Дыхание становится тяжелым. — С тобой все хорошо? Она кивает, но избегает смотреть мне в глаза. Делает несколько тихих глубоких вдохов, будто пытается скрыть от меня собственные попытки успокоиться. Закрыв глаза, Лейла откидывает голову на подголовник. Вид у нее такой, будто ей хочется забиться под кресло. — Мне нужны таблетки, — говорит она шепотом. Так и знал, что ей нехорошо. Я тянусь в ее сумочку за таблетками от тревожного расстройства, но никак их не нахожу. Там лишь кошелек, пачка жвачки и ролик для чистки одежды. — Ты сдала их в багаж? — Черт, — бормочет Лейла с закрытыми глазами, крепко вцепившись в подлокотники и морщась, будто от боли. Я не стану делать вид, будто знаю, каково бороться с чувством тревоги. Она пыталась объяснить мне на той неделе, когда я спросил у нее, на что похож приступ тревоги. Она ответила: «Будто дрожь бежит по венам». До недавнего времени я считал приступ тревоги чем-то вроде повышенного волнения. Но Лейла объяснила, что он ощущается на физическом уровне. Она чувствует, будто по всему ее телу проходят крохотные удары электрического тока. Я лишь обнял ее, когда она рассказала мне об этом. Почувствовал себя беспомощным. Теперь я всегда чувствую себя беспомощным во всем, что касается Лейлы, поэтому изо всех сил стараюсь, чтобы с ней все было хорошо. А сейчас ей нехорошо. — Хочешь выйти и переждать в туалете? — предлагаю я. Лейла согласно кивает, и, взяв за руку, я помогаю ей подняться. Оказавшись в носовой части салона, я наклоняюсь к стюардессе. — У нее паническая атака. Я побуду с ней, пока она не пройдет. Стюардесса бросает беглый взгляд на Лейлу, и на ее лице тотчас отражается сочувствие. Она задергивает шторку, разделяющую туалет и салон первого класса, чтобы скрыть нас от посторонних глаз. Едва я закрываю за нами дверь, в помещении становится негде повернуться. Обняв Лейлу за талию, я прижимаю ее к груди. Свободной рукой я смачиваю кусок бумажного полотенца водой и прижимаю к ее затылку. На той неделе она сказала, что мои объятья помогают лучше, чем ее тяжелое одеяло. Сам не понимаю, какие чувства во мне вызывает то, что я один способен успокоить ее панику. Хотелось бы, чтобы она нашла способ справляться без моей помощи. Я не смогу всегда быть рядом и беспокоюсь, как она перенесет приступ без меня. Я обнимаю ее, чувствуя, как дрожит ее тело. — Хочешь, я расскажу, куда мы летим? — предлагаю я. — Может, неизвестность усиливает твою тревогу. Она мотает головой. — Не хочу портить твой сюрприз. — Я и так собирался рассказать тебе, как только мы поднимемся в небо. — Я слегка отодвигаюсь, чтобы видеть ее лицо. — Мы летим в Corazón del País. Я забронировал ее на две недели. Сперва она никак не реагирует. Но пару секунд спустя ее лицо приобретает озадаченное выражение. — Куда? Я стараюсь скрыть собственное беспокойство, но такое стало происходить часто. Она не сразу вспоминает то, что должно легко всплывать в ее памяти. По словам врача, это нормальное явление после черепно-мозговой травмы, но меня всякий раз потрясает, сколь многого она лишилась. Мне не сразу удалось принять, что у нее была травма мозга. Несильная, но заметная. Особенно, когда она подолгу вспоминает моменты, которые имеют огромное значение для меня. Для нас. Я не принимаю это близко к сердцу, но все равно испытываю боль. — Это гостиница а-ля «постель и завтрак», — отвечаю я. По ее лицу видно, что она начинает вспоминать. — Ах да. Свадьба Аспен. Дерьмовая группа Гаррета. — Ее глаза горят волнением. — Завтрак. — На самом деле, это больше не гостиница. Ее закрыли три месяца назад и выставили на продажу. Я связался с риелтором и спросил, можно ли арендовать ее на пару недель. — Мы будем там одни? — Только ты и я, — киваю я. — А как же повара и горничные? — Официально они прекратили работу, поэтому готовить будем сами. Я уже заказал доставку продуктов. — Я вижу, что она все еще пытается преодолеть небольшую паническую атаку, и продолжаю отвлекать ее разговорами. — Аспен с Чедом хотят приехать с ночевкой. Им всего пара часов пути из Вичиты. Планируют приехать в пятницу. Лейла кивает и прижимается щекой к моей груди. — Было бы здорово. Я обнимаю ее еще несколько минут, пока не проходит дрожь в ее теле. — Тебе лучше? — Да. — Хорошо. — Я провожу ладонью по ее волосам и целую в макушку. — Надо возвращаться на места. Весь салон начнет обсуждать парочку, вступившую в клуб любителей заниматься сексом в туалете самолета. Лейла не отпускает меня из объятий. Напротив, она тянется к моим губам и проводит ладонью по груди прямиком к застежке джинсов. — Так пусть они окажутся правы, — она встает на цыпочки, пока не дотягивается до моих губ в поцелуе. Наверняка Лейла думает, что это одна из моих фантазий, и не стану лгать, так и есть, но не сейчас. Она едва пришла в себя после панической атаки. Это неправильно. Я обхватываю ее лицо ладонями. — Не здесь, ладно?