Кобылы караковой масти, выпряженные из коляски, были хороши. Тонкокостные изящные, они танцевали, всем видом показывая, что готовы сорваться в полет. И Хмурый гнул шею, красуясь, всхрапывал, шел боком, норовя подобраться поближе. - Какой он… уж в твои-то годы надо вести себя приличней, - сказала ему Алтана Алексанровна и пальцем погрозила, на что Хмурый оскалился и тоненько заржал. – Ну-ну, только попробуй… дорогой? Константин Львович молча подсадил супругу в седло. И та слегка поерзала, устраиваясь поудобнее. И распрямились плечи, вытянулась спина. Тонкая ножка оперлась на крюк, к седлу прикрепленный. Руки подобрали поводья. Константин Львович в седло взлетел, а Марья… дважды обошла соловую кобылку, которую обычно брал Аким. Кобылка отличалась смирным нравом и необычайною покладистостью, но Марья, похоже, ей не слишком доверяла. Тяжко вздохнув, она пробормотала: - Два года… за то, что верхом поеду… два года оперы… Вещерского стало жаль. Немного. Глава 28 Женщина, которую Аполлон почтительно именовал матушкой, несомненно, когда-то была красива. И мутный свет подчеркивал, что красота эта осталась в прошлом. Оплыло лицо, изящные некогда черты его давно уж утратили изящество. Раздобрела, расползлась фигура. Наметился второй подбородок. И морщины появились. И вся-то она сама была если не стара, то близка к тому возрасту, который принято именовать почтенным. - Доброго дня, господа, - голос ее был тих и печален, а взгляд преисполнен неизбывной тоски. И Демьян подумал, что уж от нее-то не ожидал подобного. – Вижу, что все ж не утерпели… Она вздохнула. И сняла перчатки. Коснулась виска, слегка поморщившись. - Мигрень замаяла… совершенно… видать, погода поменяется. Ныне-то тепло… - В этом году погода вовсе радует, - светским тоном поддержал беседу Вещерский. – В прошлом было куда как хуже. Дожди, помнится, шли постоянно… - Не люблю дождь, - сказала Ефимия Гавриловна. – Кости ныть начинают, особенно ребра. Знаете, вот со временем понимаешь, что истинная память, она в теле живет, что годы могут пройти, разум отпустит, а тело… тело нет… Она прошлась по комнате, тяжко ступая, и стало очевидно, что именно эта, неуклюжая, вразвалку, походка ей и близка. - Матушка, - Аполлон Иннокентьевич поспешил поставить стул. Старый, слегка облезлый, что не укрылось от внимания купчихи. И та поморщилась. - Я же тебе говорила, чтоб порядок навел… - Я и навел, как умел, матушка… а он сказал, что вы от меня избавиться желаете, - поспешил наябедничать Аполлон, и как-то получилось совсем уж по-детски. – А еще он с ними говорил! И рассказывал! И в шкатулку лез… косточки видел! - Трогал? – поинтересовалась Ефимия Гавриловна. - Нет, - Сенька покачал головой и подобрался. А ведь боится. Он, честный вор, не раз маравший руки кровью, действительно боится этой тихой немолодой уже женщины, которая просто сидит и смотрит. И оружия при ней нет. Разве что ридикюль. А в дамском ридикюле, как подсказывает опыт, не один револьвер потерять можно. Тот же, что был при Ефимии Гавриловне, отличался немалыми размерами. И поставив его на колени, она придерживала обеими руками. - И правильно… если трогать всякое, этак и рук лишиться недолго, - вздохнула она. – А ты, друг, не беспокойся… как я от тебя избавиться могу? Без тебя в нашем деле никак не обойтись. Теперь ее голос звучал мягко, ласково. И вправду матушка, что с сыном своим беседует, успокаивая. Протянув руку, она даже погладила склоненную голову Аполлона. - У нас с тобой есть куда таланты приложить… скоро княжна Радковская-Кевич лишится, что сестры, что мужа ее… здоровьицем с переживаний ослабнет. И надо будет поддержать несчастную. Справишься? - Конечно, матушка… я не подведу… - Не подведи, не подведи… - кивнула Ефимия Гавриловна и обратила свой взгляд на княжича. Усмехнулась этак, показывая, что видит его, Вещерского, как он есть, со всеми сомнениями, с хитростями, которые не помогут. – Самоуверенность не одного человека сгубила. И мне право слово жаль, княже, что и вас придется… но, видать, судьба такая. Она тяжко вздохнула, и покатые плечи опустились, шея же вытянулась совершенно по-гусиному, стали видны, что жилы на этой шее, что неровные полосы загару, что зоб, выдававшийся вперед этаким мешком. - Как вы в это вляпались? – поинтересовался Вещерский, а Ефимия Гавриловна лишь рукой махнула. - Это из-за дочери, я так думаю, - Демьян устал молчать. – Она на вас ничуть-то не похожа… в отца пошла, верно? - И кто у нас отец? – осведомился Вещерский. - Адольф Азонский. Он же Серп. - Надо же… сообразительный, - нижняя челюсть Ефимии Гавриловны выдвинулась, а на лице появилось премрачное выражение. – Но и ладно… так оно даже лучше будет. Она кивнула, соглашаясь со сказанным. - Определенно лучше… - Когда вы его встретили? – Демьян попытался ухватить взгляд мутноватых больных глаз. – Вы тогда уже были замужем? Но неудачно, верно? Ваш супруг оказался вовсе не тем человеком, с которым следовало связывать жизнь… - Ишь ты… красиво поешь, - согласилась Ефимия Гавриловна. – Сволочью он был. Первостатеннейшей. Но разве сироте есть из чего выбирать? Особенно, если до того совсем иное предлагали, да… все больше в содержанки. А он замуж… я и пошла… как же - купец… надоело копейки считать. Из ридикюля появился платочек, в который Ефимия Гавриловна громко высморкалась. - Он-то сперва ласковым был даже… недолго… потом уж… эх, тяжка бабья доля… - Вы его убили? – спросил Вещерский, разглядывая женщину с немалым интересом. - А если и так, то что? – Ефимия Гавриловна платок убрала. – Скотиной был… чем дальше, тем хуже… играл, проигрывался, а я виноватая… и ладно бы только меня, но… Она прикусила губу. - Вы были в положении, - Демьян вдруг ясно и четко увидел историю чужой искалеченной жизни. – И вовсе не от мужа. Вы завели любовника, верно, сперва желая просто отомстить за обиду. - Да не месть… просто… он все орал, что я потаскуха, хотя никогда-то не позволяла себе не то, что заговорить, глянуть на кого другого. А после уж решила, что пускай за дело, пускай… он хорошим был, мой Долюшка, добрым… он жалел меня. Когда же… - Вы сразу поняли, что ребенок, скорее всего, не будет похож на супруга, верно? - У него французска была. Вылечить вылечили, а вот детей сказали, что не будет… он бы, узнай, что я непраздна, забил бы. Так что… пришлось решать проблему. Она грузно повернулась к Сеньке и велела: - Иди экипаж готовь. - Но… как вы… - Справлюсь, чай не впервой. Да и княжич бузить не станет, он у нас ответственный. Не захочет, небось, чтоб в Гезлёве бонба случилась. А то ж людишки пострадают… оно нехорошо, когда людишки страдают. Верно, княже? Они-то к нашим делам непричастные… Бомба? Врет? Или… бомбы были, а с нее, безумицы, станется использовать бомбы, и вовсе не для того, чтобы Вещерского удержать. Хотя и для того сгодятся. - А пукалку свою сюда подай, - велела Ефимия Гавриловна. - Подай, говорю! Сенька молча протянул пистоль. - Ты же, голубчик, сейчас письмецо отнесешь… сам отнеси, - искомое письмецо, несколько помятое, появилось из ридикюля. – Вот во Вдовий дом. Скажи, что княжне Вещерской… хотя погодь… Она указала оттопыренным мизинцем на Вещерского. - Сними с него цацку какую… Аполлон, получивший поручение, придвинулся к княжичу бочком, тот же поднял руки, сунул под воротничок и вытянул цепочку с крестиком. - Не порви и не потеряй, - велел строго, цепочку эту протянувши. И разом потеряв интерес к человечку ничтожному, каким и был Аполлон, обратился к купчихе. - И что вам от моей жены надобно? - Деньги. Иди, Полечка, иди… и на конюшни возвертайся, ясно?