Вещерский огляделся. Ванная комната также порадовала беспорядком. Стекло на полу. Резкий запах, заставивший поморщиться. И запах весьма знакомый, однако, смешанный с вонью гвоздичного масла и розовой воды, он стал неуловим, неразличим. Салфетки. Пустой футляр от бритвенного станка. Пара перчаток, брошенных на край ванны. Вновь отпечаток ноги, на сей раз босой. И чем-то он привлек Демьяна. Будь он здоров, как прежде, сразу бы сообразил. А тут пришлось присесть. - Двое, - Демьян наконец понял, что ему не нравилось. – Здесь были двое. Вещерский, разглядывавший полку, заставленную склянками разных форм и размеров, повернулся. - Этот след слишком велик. Взгляните, - Демьян поставил свою ногу рядом, для примеру. – А сапоги… - Были обыкновенными. Интер-р-ресно. Он вернулся к шкафу, который теперь изучал со всем возможным тщанием. Но вряд ли нашел бы хоть что-то. А вот Демьян, заглянувши под кровать, вытащил оттуда старенький, видавший виды чемодан. Деревянная основа его треснула, а желтая шкура дурной выделки пошла пузырями, местами и вовсе порвалась. Правда, внутри обнаружилась лишь пара брюк того вида, который носят рабочие, да разваленные ботинки преогромного размера. - Двое… как минимум, - Вещерский поднял ботинок. – И одного я точно знаю. Редко у кого этакие лапищи да при обычном-то росте… Глаза его нехорошо блеснули. - Что ж, Демьян Еремеевич… нам тут дальше делать нечего, - ботинок он вернул в чемодан. – Скажу своим людям, пусть занимаются… это ж надо было… Он покачал головой. - Под самым носом… в Гезлёве… тоже, небось, отдыхали… хотя… конечно… у него ж чахотка. - У кого? - Сеньки Завьязина. Слыхали, небось? Еще знают, как Сеньку-Медведя. Давненько про него не слыхивал. Надеялся грешным делом, что и не услышу. Жизнь у людей подобного складу, пусть и бурная, но, как правило, весьма короткая. А он объявился… и где, спрашивается? И главное, когда он с бомбистами спутаться успел? На сей вопрос у Демьяна ответа не было. Глава 30 Глава 30 Одну Василису на конюшни не пустили. - Еще чего, - сказала Марья. – Мне тоже любопытно. Она, переодевшись в костюм мятного колера, была свежа и по обыкновению прекрасна. И почему-то именно сейчас эта холодная совершенная красота Марьи задевала за живое. А ведь никогда-то, даже в юности, когда пришло осознание собственного несовершенства, Василиса ей не завидовала. И сейчас не собиралась. Но вот… рядом с Марьей она чувствовала себя неуклюжей. Неправильной. Чрезмерно худой, по-мальчишечьи угловатой. Смуглой. Темной. Да и вообще… - Надо будет в город заглянуть, - Марья, оглядев коляску, по всему было видно, что мучили ее сомнения, все же взобралась на место кучера. – А то ведь и не собралась, почитай… переодеться и то не во что. - Можно и в город, - покорно согласилась Василиса. - Потом. Надо же понять, что нам в городе, кроме платьев, понадобится… к слову, тебе тоже не мешало бы обновить гардероб. Не поможет. Василиса точно знает. Да, было время, когда она искренне надеялась, что станет красивой, если не как Марья, то хотя бы по-своему, но… - Правда, сомневаюсь, что в этой глуши найдется по-настоящему приличная портниха… - Марья перехватила поводья и цокнула, на что лоснящийся жеребчик только дернул ухом. – Вот зараза копытная! Марья привстала и свистнула. - Что? Или может… - она посмотрела на Василису так жалобно, что обида разом куда-то ушла. Да и стоило ли обижаться? Господь постановил Марье красоту, Настасье достались ум и упорство. А Василиса просто неудачненькой получилась. Зато она с лошадьми ладит. И готовит неплохо. - Давай я, - предложила Василиса и подала руку, помогая сестре спуститься. На сиденье экипажа, с зонтом в руках, Марья выглядела именно так, как подобало выглядеть княжне. Свежа. Прекрасна. И… И Василиса поняла, что ей совершенно не хочется знакомить Марью с Демьяном Еремеевичем. И вовсе не потому, что он Марье не понравится. Наверняка ведь не понравится, ибо сестра предпочитала мужчин совсем иного складу и характеру. Но вот… она ему понравится. Она нравится всем мужчинам. Прежде Василиса воспринимала это как должное, а теперь вдруг обидно стало. Василиса подобрала вожжи. - И с прислугой надо что-то решить. Виданое ли дело, одного конюха держать… а вот отбыл он, и что теперь? - Надо, - согласилась Василиса. Мужчин Марья очаровывала. Завораживала. Манила этой ледяною своей красотой. И нисколько-то не останавливало их, что сама Марья была замужем, и в замужестве этом вполне счастлива. Василиса щелкнула поводьями, и жеребчик, недовольно тряхнув головой, перешел на рысь. Дорога была легка. Утро дарило приятную прохладу, но в воздухе нет-нет, да чудился запашок гари. И заставлял он морщиться, заодно уж отвлекая от прочих, не самых приятных мыслей. Добрались быстро. И Василиса едва не расплакалась, до того разоренными выглядели конюшни. Пепел. Уголь. Обвалившаяся крыша. Манеж, который практически сложился. - Отстроим, - тихо сказала Марья. И Василиса кивнула. Отстроит. И… и леваду все одно расширять надо. Одной маловато, а вторую, большую, разобрали. И она даже не сразу вспомнила, что та была. А потом, уже разглядев план, переданный Сергеем Владимировичем, и поняла, и вспомнила, и… Внизу запах гари мешался с иным. Моря, хотя поблизости его не было, но вот ветер принес этот йодисто-гнилостный аромат, будто спеша им затереть иные. Горелым камнем. И железом. Людьми. Аким поспешил подхватить конька, внимательно оглядел упряжь, показалось, что нахмурился недовольно, но все ж кивнул, будто сам с собою согласившись. - Мда… - только и сказала Марья. А кружевной зонт в руках ее крутанулся. Сложился. И отправился в коляску, как и кружевные же, короткие, по последней моде, перчатки. Марья размяла пальцы и прикрыла глаза. Постояла, прислушиваясь к себе. Василиса посторонилась. Марьина сила ощущалась, как глубоко в детстве, теплым весенним ветром, что пронесется, окутает, успокаивая, утешая. И теперь, как прежде, задышалось легче. Пришло понимание, что, пусть конюшни и пострадали, но ведь остались целы. И люди тоже уцелели. Что было бы, если б сгинул в огне Аким или же его племянник, смешной вихрастый мальчишка. Или вот лошади? Лошади, конечно, не люди, но и их смерть Василиса переживала бы тяжко. А они живы, бродят и выглядят, если не лучше, чем вчера, то всяко не хуже.