Давешний конюх Демьяну обрадовался, как родному. - Живой! – заорал он так, что толстые голуби, обретавшиеся тут же, под крышей, заволновались. Пара поднялась даже, чтобы опуститься рядышком, заворковать с новою силой. – Живой! Как есть живой… - Живой, живой, - подтвердил Демьян, отрывая от себя заботливые руки, ощупывавшие его. – И целый. И конь… - Вернулся, барин. Пару часов как. Он порядок знает. Прозвучало упреком. - Мы уж думали на поиски кого рядить, да только… - конюх обвел конюшни. – Людно сегодня, будто весь город решил вдруг верхами проехаться. - Благодарю за беспокойство, - Демьян вытащил еще один рубль, подумавши, что этак от содержания ничего-то не останется. – А скажи, любезный, отчего жеребчик так выстрелов боится? - Стреляли, стало быть? – рыжеватые брови конюха сошлись над переносицею. – Тогда оно понятно… а чего боится, того не знаю. Только прямо аж до усмерти. Его из-за этого страху и продали. И главное, шельмец этакий, на слух различает. Наши думали отучить, кнутом хлопать стали, так он даже ухом не повел. Одного разу мы ехали, так телега со скобяным товаром перевернулась, грохоту было, а ему хоть бы хны. А чуть стрельбу заслышит, прямо-таки разум теряет. - И не боитесь держать? - Ну… - взгляд конюха заметался. – Когда б наше дело… а хозяин купил задешево и… …дороже вряд ли продаст, если торговать честь по чести. А иначе лучше бы и не торговать, места тут малолюдные, все на виду. Верно, надеялся избавить жеребчика от этого страха, а когда не вышло, то и рукой махнул. - Стреляют-то у нас редко. Это вам вот… не повезло. Вы б, барин, сходили к хозяину… эту… как его… тензию выставили, как та барышня, которая утром Ласку взяла, а после стала ругаться, что кобыла неходкая. Только кто ж чахоточной ходкую-то даст? Мы себе, небось, не враги. Ласка немолодая уже, спокойная, такая, может, и галопом не поскачет, но и не понесет от шороха… - Погоди, - Демьян удержал конюха и протянул еще рубль. – Что за девица? Он описал Пахотину парой фраз, и конюх пожал плечами. - Да… навроде она. - И когда явилась? - Аккурат после вас. Я еще, признаться, грешным делом подумал, что она это… из тех, которые… ну… за мужиками… - оттопыренные уши густо покраснели, и конюх шмыгнул носом. – Туточки такие барышни бывают, что просто мамочки мои родные. Вся сама такая приличная, а на коня сядет и усвистает за кавалером. Там уж глядишь, и вместе ворочаются, и потом уже катаются, ну, если оно сладится… вот и… - И не боятся по одиночке? - А чего тут бояться? – вполне искренне удивился конюх. – Места у нас тихие, жандармерия свое дело знает. Тут и воровать-то не воруют. В это Демьян точно не поверил, а вот в остальное, пожалуй, на правду походило. Если на той же вилле лечили нужных ведомству людей, то и о покое их оно бы позаботилось, и не только их. - Значит, уехала за мной, а вернулась? - Ну… - он поскреб рыжую лохматую макушку. – А вот до полудня и вернулась… только, барин, вы с нею не водитеся. Злая она. Вон, Ласку всю кнутом исходила. А чего? Понятно же ж, что кобыла старая, шла, как могла. В другой раз Вороницу дадим, пускай ей уже норов показывает. Сказано это было с нескрываемым злорадством. - А он ничего-то, - Ляля вертелась, изнывая от любопытства. – Откудова родом? - Понятия не имею. - А и вправду, - всплеснула Ляля руками. – Откудова бы ни был, нам-то какое дело? Вы сидите смирненько, барышня, а то ж вздумали тоже… гулять-то… я уж Акиму сказала, чтоб следующим разом ворон не ловил, а ехал… Щетка из свиной щетины скользила по гладким волосам. Ляля что-то говорила, про кавалера, который всенепременно вернется, потому как по лицу видно, что человек серьезный, а не хлыщ какой-нибудь. Про Акима – вздумалось ему Ляле перечить, мол, не хозяйка она ему тут. Про саму Василису, которая по солнцу прогулялась и теперь точно посмуглеет, про волос ее, Василисы, тяжеленный, такому все завидуют и даже Марья, потому как сама бледна и немочна… Василиса, кажется, даже придремала слегка, очнувшись лишь, когда Ляля заплела влажные еще волосы в косу. - Тут, пока вас не было, Сергей Владимирович телефонировать изволил, - доложилась она, подвигая зеркальце так, чтобы Василиса увидела: коса не простая, а на семь прядей. Укрась такую жемчугами – не хуже прическа выйдет, чем придворного куафера. Так, во всяком случае, Ляля считала. А Василиса не спешила ее разочаровывать. - Сказал, что к вечеру придет с визитом. Очень просил, чтоб вы его дождались, - Ляля выглядела до крайности довольной, то ли собою, то ли Василисой. – Какой-то он был… растревоженный, что ли? - Тогда надо его успокоить. Настроение было пречудесным. Душа пела. И хотелось танцевать, закружиться, пройтись по комнатам, заглянув в каждую, даже в ту совсем махонькую, подвальную, в которой некогда молоко хранили. Давно. А теперь там что? Василиса спустилась на кухню. Такое настроение не грех было использовать. И что приготовить? Сергей Владимирович был человеком степенным, устоявшихся привычек и ко всему новому относился с немалым подозрением. Стало быть… Утиная грудка? Или все же курица? Нет, грудка… в медовой глазури и с клюквенным соусом. Знать бы еще, когда он явится. Хотя… если он возвращается тем же поездом, что и Василиса, то прибыть уже должен. Сразу он не поедет, заглянет к себе, примет ванну, переоденется… А на гарнир… картошка уже старовата, вяловата, такую ни чистить, ни есть удовольствия нет. Разве что в пюре? Со сливками? Или со сливками и жареным луком? Или лучше чеснок? Она задумалась ненадолго. Лук. Определенно, лук. Чеснок имеет слишком уж выраженный аромат, и в сочетании с клюквой да глазурью может получиться совершенно несъедобно. - Дайте я хоть картошку почищу, - Ляля спустилась следом за хозяйкою. – А то ручки замараете… Василиса была не против замарать ручки, но Ляле уступила. Сама же занялась приправами, которые со вчерашнего дня так и стояли на широком подоконнике этаким молчаливым упреком. Василиса выбрала пару горошин черного перца. И зеленую. Подумала, но все же отказалась от мысли брать душистый, вновь же из-за чересчур уж резкого аромата. Вот в бульоне он будет хорош… нет, бульону надобно время настояться, его она сварит на завтра. А сейчас… Василиса растолкла перец в ступке, там же размяла чересчур уж крупную – вот как чуяла, что свою надо было брать – соль, а после натерла смесью утиные грудки. Глянула на Лялю, которая с пресосредоточеннейшим видом чистила картошку, и улыбнулась. …надо будет пригласить Демьяна Еремеевича на ужин. Или на обед? И приготовить что-то такое, особенное, из того, что она давно хотела, но все как-то случая не выпадало. Загудел живой огонь на конфорке, и старая чугунная сковородка заняла свое место. Толстый слой окалины покрывал ее бока, и сама она гляделась столь древней, что просто-таки удивительно было, как не сменили ее другой, поновее. Василиса уменьшила пламя. - А женат, не знаете? – Ляля все же не выдержала. - Не знаю. Как-то не спросила. - Это вы зря, - Ляля стряхнула с пальцев тонкую полоску кожуры. – Это всегда надобно спрашивать, а то будет, как с Матренкой. Она вот тоже одного встретила, из белой прислуги. Лакей. И говорил, что того и гляди старшим поставят. Утка легла на чугун, прижавшись шкуркой к маслянистому дну сковородки. Слегка зашкворчала, но тут же успокоилась. А Василиса прижала ее лопаточкой, и огонь убрала до самого слабого. Рядом положила и вторую. - Совсем девке голову задурил. Она уже и в лавки забегала, примерялась, какой ткани на платье купить, даже заказать подумывала… - Ляля раздраженно – кажется, Василисина непредусмотрительность изрядно ее расстроила. – А что после? - Что? – послушно спросила Василиса. - Женатым оказался, подлец этакий! – воскликнула Ляля чересчур, пожалуй, эмоционально. – Представляете? - Ужас какой. Жир медленно вытапливался, утки не собирались сгорать, а огонь гаснуть, и Василиса кивнула. Соус… клюквенный хорошо, но клюквы нет, разве что сушеная, а это все ж не то. Зато в стазис-ларе обнаружилось целое ведерко черной смородины, что тоже весьма неплохо. Может, даже лучше, чем клюква будет? Менее кислая, терпкая и почти по сезону. Она не удержалась и кинула в рот ягодку. Зажмурилась. Так и есть, сладкая, прогретая на солнце, с тонкою кожицей и сочным нутром. - Хоть бы помыли, барышня. А то как дитё малое… вы у своего-то спросите, всенепременно… - Он не мой. - Это пока ещё. - И совсем ещё, - возразила Василиса, выставляя на плиту махонькую медную кастрюлю со слегка подгоревшим боком. Она погладила пятно, которое так и не отошло, оставшись напоминанием о ее, Василисиной, неудаче…