- А вы? Василиса поглядела в окно, но увидела лишь пыльный перрон да людей на нем. - Как-то не в настроении гулять. Да и бросать вас в одиночестве показалось неправильным. - Спасибо. Она все же поднялась, жалея, что здесь, в вагоне, нельзя помахать руками или сделать пару приседаний, не говоря уже об иных упражнениях, безусловно, полезных для кровотока и тела, но все ж таки не совсем приличных вне гимнастической залы. - Не за что. Если хотите… - Демьян Еремеевич указал на дверь. – Мы только остановились… - Нет, пожалуй, - через окно Кастрополь не вызывал ни малейшего желания прогуляться. Скорее уж напротив – казался он унылым, серым и донельзя суетливым. Вдоль поезда сновали грузчики со своими тележками, мальчишки-газетчики, разносчики и разносчицы съестного, лоточники и прочий донельзя занятой люд. – А… вы не знаете, здесь есть ресторан… Спросила и покраснела. Получается, будто Василиса напрашивалась, а она просто голодна. И вновь же сама в том виновата. Утром кусок в горло не лез от волнения, а к обеду времени не осталось, вот и… - Есть. Вас проводить? - Если… вас не затруднит, - у нее никогда не получалось держаться с людьми так, как у Марьи, – с холодной приветливостью, с отстраненностью, которая, однако, не позволяла бы упрекнуть в презрении к собеседнику. - Ничуть. Я бы и сам, но как-то… вот… - показалось, что Демьян Еремеевич слегка смутился, чего быть не могло, потому как мужчины не смущаются. С другой стороны, следовало признать, что о мужчинах она знала не так и много. - Буду рада, - она бросила взгляд в зеркало, убеждаясь, что коса, если и растрепалась, то не настолько, чтобы выглядело это совсем уж дурно, что платье, конечно, измялось, несмотря на обещанную особую обработку ткани. Что сама она, Василиса, не стала сколь бы то ни было симпатичнее. Все то же чересчур округлое лицо с пухлыми щеками и крохотным носом. Брови дугами. Крупные губы. И глаза раскосые, напоминающие о дурной крови степняков, о которой Радковские-Кевич и рады были бы забыть. - Прошу, - Демьян Еремеевич предложил руку. И Василиса ее приняла, а после спохватилась, что, возможно, не следовало бы делать этого, что Марья точно не одобрила бы подобной вольности, и Настасья тоже не одобрила бы, пусть и по иной причине: женщина вполне себе сама ходить способна. Так бы она сказала. Но ни Марьи, ни Настасьи в вагоне не было. А Демьян Еремеевич был. И от него пахло камфорным спиртом, травами и самую малость – целительской магией. Этот едва уловимый, пряный аромат заставил Василису принюхиваться, выискивая малейшие его оттенки. Вагон-ресторан располагался не так и далеко. Пара узких коридоров и еще более узких мостиков, переступать по которым было страшновато, хотя Василиса и понимала, что поезд стоит, что, даже если бы он ехал, никакой бы опасности не существовало, но вот… она с трудом удерживалась, чтобы не вцепиться в руку Демьяна Еремеевича. А тот делал вид, что не замечает ее страха, за что Василиса ему была несказанно благодарна. Пахло съестным. И запахи эти окружили, привычно успокаивая, отвлекая, заставляя разбираться в них. Вот терпкость бадьяна, довольно агрессивного, и мало кто из поваров рискует пользоваться им. А вот мягкая свежесть мяты, ее, напротив, суют, кажется, всюду, порой изводя совершенно безо всякого смысла, но исключительно по моде. Горьковатый анис. И тонкий, едва уловимый флер тимьяна. Розмариновый букет на мясе, которое пронесли мимо них, заставил Василису обернуться и сглотнуть. Мясо выглядело приготовленным если не идеально, то к тому близко. [1] Санаторий «Таласса» - один из первых российских санаториев. [2] В нашей реальности ни один из проектов железной дороги, которая должна была бы связать Крым с Империей, так и не был реализован до революции. [3] Название вагона первого класса. [4] Одна из станций железной дороги, которая планировалась Ф.Ф. Баталиным, но так и не была построена. Глава 6 Г Глава 6 Демьян чувствовал себя до крайности глупо. Пора бы уже привыкнуть. Тот, чьего имени ему так и не сказали, собственное обличье Демьяна примерил легко, и видно было, что не испытывает он ни малейшего неудобства. А вот на себя Демьян со стороны смотрел и удивлялся, неужели он и вправду такой? Крупноватый. Неловкий какой-то. И двигается будто урывками, и имеет неприятную привычку замирать, уставившись взглядом куда-то за спину собеседника. И хмурится постоянно. Тот, другой, он ведь неспроста. Он сперва дня два подле Демьяна находился, почитай, неотлучно. Наблюдал. Повторял. Перенимал. Копировал столь тщательно, что под конец Демьян сам едва не поверил, что этот вот человек, сидевший напротив, и вправду он сам. Человек был определенно болен и за время болезни исхудал. И добротный, пусть и слегка поношенный костюм из собственных запасов Демьяна откровенно был ему великоват. Мешком повис пиджак, а брюки удерживались единственно на ремне, в котором пришлось для того дырки добивать. - Может… - робко предложил Демьян себе же, другому, - новый… - В Петербурге, - отмахнулся он сам. – Старые вещи придают облику достоверности. А нам нужно, чтобы все поверили, что в столицу прибываете именно вы. Он улыбнулся, чуть кривовато и неловко, будто извиняясь, что вынужден был взять облик, а собственный его оказался каким-то… Не таким? Пожалуй. Обряд прошел обыденно. Правда, после него Демьян почти сутки пластом лежал. И Марк Львович, вызванный в квартиру, долго качал головой, а во взгляде его виделась укоризна – все ж людям надо больше внимания уделять собственному-то здоровью. Впрочем, говорить ничего он не стал, и за это молчание Демьян тоже был ему благодарен. Никонов появился уже потом, после, и, оценив результат, хмыкнул: - Это лучше, чем вовсе ничего… Именно тогда Демьяну подали зеркало, и он понял, что обряд, если и прошел, то вовсе не так, как ожидалось. Отражение было… знакомо. Лицо гляделось одновременно и чужим, и своим, будто кто-то свыше взялся вдруг переменить привычные черты его, да после передумал, бросив дело на половине. Подбородок вот тяжеловат получился. А брови и глаза вовсе не переменились. Нос стал тоньше и горбинка на нем, бывшая, пожалуй, единственным, кроме дара, явным свидетельством иной, немещанской крови, переменилась. Теперь в ней виделся не этакий намек на высоких предков, а скорее след давнего неудачно сросшегося перелома. Волос посветлел, но опять же неровно, и пегая этакая шевелюра раздражала неимоверно. Руки стали тоньше и изящней, вот только смотрелось это с прежним массивным телом по меньшей мере нелепо. - Да, от пляжных костюмов вам лучше воздержаться, - вынес свой вердикт Никонов. – И амулет мы вам дадим, чтоб внимание рассеивать. Раз уж оно так… неудачно вышло. Хотя, конечно, странно, да… странно… Он обошел Демьяна кругом, потрогал даже, словно желая убедиться, что глаза не обманывают. Покачал головой. - Должно быть, ваше состояние тому причиной, да… Состояние не сказать, чтобы сильно изменилось. Огня в себе Демьян не ощущал, как и прежде, но и опустошенности не было, скорее ощущение этакой легкой неправильности, которая никак не исчезала, однако и объяснения, что именно было не так, он не находил. - Ничего, амулет возьмете, и ладно будет, - решил советник, амулет и выдавший. – Как оно вам? Не мешает? - Слабое поле я вовсе не ощущаю, - признался Демьян, который, чего греха таить, не удержался, полез эксперименту ставить, пусть и с простыми, слабенькими амулетами, коих в любой приличной квартире дюжина сыщется. – Если ненаправленное. Направленное хуже, но… терпимо. Целительские, выданные Марком Львовичем, воспринимались особенно неприятно. Ледяные. Колючие. И главное, цепкие донельзя. Сила, в них укрытая, так и норовила впиться в тело, расползтись, да и после долго еще мучила этакими льдинками, которые все не желали таять. Правда, после становилось легче, но все же само…