— Звучит здорово, — откликается дядя Арчер. Обри застенчиво улыбается. — Может, заедете к нам как-нибудь? Если захотите. Они теперь много времени проводят друг с другом, после совместного спасения из Кэтминт-хауса. Я знаю, что ей всегда будет не хватать отцовской любви, на которую дядя Адам не способен, но, может быть, это сможет в какой-то степени ее заменить. — Обязательно, — кивает Арчер. — Но только вряд ли скоро. У Обри вытягивается лицо, и он поспешно добавляет: — Я на следующей неделе отправляюсь в реабилитационный центр на Кейп-Коде. Не знаю, сколько я там пробуду, но точно не меньше двух месяцев. — Отличная новость! — в один голос восклицаем мы с Обри. — Это давно нужно было сделать, — замечает тот. Его красный стаканчик стоит на месте, как и всегда, но все время готовки остается нетронутым. — Что потом — пока не знаю. Буду решать проблемы по мере поступления. Дядя Арчер тяжело поднимается, словно на него вдруг навалилась страшная усталость. — Закончите без меня, ладно? Я пойду вздремну немного. Мы бормочем: «Да, конечно», и он выходит. На несколько минут в кухне повисает тишина, потом Джона спрашивает: — Чем займетесь, когда вернетесь домой? — Буду восстанавливаться после травмы, — без раздумий отвечает Обри. — Плавание — отличная терапия при растяжении лодыжки. Так что я не собираюсь бросать. — Она берет зубчик чеснока и начинает чистить. — Может, даже вернусь обратно в команду. От изумления я выливаю в блендер слишком много оливкового масла, приходится вычерпывать ложкой. — Серьезно? — Там теперь новый тренер, — объясняет Обри. — Старой пришлось уйти в отпуск по беременности… По ее лицу на секунду пробегает тень, но тут же рассеивается. — Эта женщина как-то вела у нас занятия летом. И сейчас сама мне написала, что надеется на мое возвращение. Мне она всегда нравилась. — Обри подталкивает меня плечом: — А что насчет тебя? Как будешь проводить время с отцом? Он ведь у тебя тоже в Нью-Йорке? — Да, — откликаюсь я, закрывая бутылку с маслом. — Мне велено спрятаться и не высовываться. Обри с притворным простодушием распахивает глаза. — Это что же, папарацци больше не удастся заснять тебя целующейся на пляже? — Один раз! — говорю я, вспыхнув. Здесь свой частный пляжик, но в небе так и рыскают вертолеты в надежде заполучить удачный кадр. И как-то нас с Джоной действительно сфотографировали в океане, причем крупный план вышел на удивление четким. — Это было один раз! Джона откашливается. — В каком-нибудь людном месте такого не случилось бы. Мы бы просто слились с толпой. — Я непонимающе приподнимаю брови, и он поясняет: — В большом городе, например. Провиденс и Нью-Йорк не так уж далеко друг от друга. Мне где-то попадалось, что билет на автобус стоит всего тринадцать долларов… — На сайте междугородней автобусной компании, наверное? — лукаво спрашивает Обри. Он пожимает плечами: — Возможно. Я с трудом подавляю улыбку. — Тебе ведь вроде все лето придется работать? — Ну, не все. — Джона вдруг мрачнеет. — Правда, вы ведь теперь практически богатые наследницы, так что… Не знаю, как это будет выглядеть. Мы практически не говорили о состоянии семьи Стори с самого разоблачения Терезы и Дональда, но оно с тех пор вечно маячит в наших головах. Мама привезла с собой на остров обещанное мне ожерелье, но я его только раз и примерила. И оказалось, что не так уж потрясающе оно на мне смотрится, как я думала. Дедушкины часы я тоже сняла. Даже странно, насколько легче без них руке — и это приятное ощущение. Вообще, наше богатство кажется пока каким-то нереальным. А Джона — вот он, рядом, и я так же не готова с ним распрощаться, как и он со мной. — Все будет выглядеть нормально. Более чем, — отвечаю я. Он широко улыбается, однако я, указывая на него для весомости ложкой, добавляю: — Только в автобусе я не поеду. Ни за что. Это не обсуждается. Несколько часов спустя, когда Обри уже отправилась спать, а Джона рубится в какую-то видеоигру с друзьями по школе, я выхожу во двор. Мама и дядя Арчер сидят на берегу в деревянных садовых креслах. Я не хочу мешать и уже собираюсь вернуться обратно в дом, однако мама, заметив меня, приглашающе машет рукой. — Давай я принесу тебе кресло, — приподнимается дядя Арчер, но я жестом усаживаю его обратно. — Не надо. Они мне все равно не нравятся. На мамином висит полотенце, и я расстилаю его на песке. — Я как раз говорила Арчеру — так здорово, что вы с Обри сдружились, — говорит мама. Она берет со столика между ними бокал с вином — второго там нет, — и делает глоток. — Она просто сокровище. Просто не могу поверить, что столько лет почти ничего не делала для сближения младшего поколения Стори. — Ну, в случае с Джей-Ти это было к лучшему, — стараюсь отшутиться я, потому что не хочу даже думать, что завтра Обри улетит на другой конец страны. Сообщения между нами так и будут носиться туда-сюда. Дядя Арчер качает головой: — Насчет этого парня у меня все еще есть надежда. По крайней мере, он преследовал свою цель. Держу пари, хоть немного, но он жалеет о том, что случилось. — Если только очень маленькая его часть, — откликаюсь я. — Мочка уха, например. — Ты всегда видел в людях только лучшее, Арчер, — замечает мама. Так странно видеть их общающимися по-старому — как когда-то в юности, много лет назад. В моем детстве отношения между ними были натянуто-вежливыми, не более. Только на старых видеозаписях они выглядели по-настоящему близкими людьми, и я почти поверила, что дело всего лишь в магии камеры. Однако нет. — Думаю, это у нас общее. — Дядя Арчер легонько толкает маму кулаком в плечо. — Мы даже в родных братьях не хотели рассмотреть плохого. Она неуютно ерзает в кресле. — Я, наверное, уже использовала все «обсудим это позже», да? — Тебе необязательно говорить о том, о чем не хочешь. Я со своей стороны хочу только сказать — мне очень жаль, что тебе пришлось через столько пройти тем летом. Беременность и так далее. Я чувствовал — что-то не так, но не понимал, в чем дело. — Ну да, откуда же ты мог знать… Я ведь тебе не рассказывала. К тому же все закончилось, едва начавшись. — Мама делает еще глоток вина. — Я ощущала и тоску, и облегчение. Какое-то время мне казалось, что я ненавижу Мэтта, но на самом деле просто злилась на то, как он себя повел. И потом, когда он так ужасно погиб, а Андерс сказал мне, что это его рук дело… Я просто не знала, как поступить. Дядя Арчер, подождав секунду и видя, что она молчит, негромко спрашивает: — Ты не думала кому-нибудь рассказать обо всем? — Постоянно. — Ее пальцы сжимают ножку бокала так, что та, кажется, вот-вот переломится. — Я просто разрывалась на части. Винила себя: я же сказала тогда про Мэтта и Кайлу — получается, спровоцировала Андерса. Он намекнул, что сделал это ради меня, и я мучилась — неужели я как-то дала понять, что хотела бы чего-то подобного?! Все из-за меня?! Понадобилось больше года, чтобы понять — он, как всегда, действовал только в своих собственных интересах. К тому времени, казалось, уже было поздно что-то предпринимать, да и что хорошего из этого бы вышло? А потом пришли те письма от Дональда Кэмдена… Опрокинув бокал одним глотком, мама ставит его на стол. Ее рука дрожит. — Мне тогда показалось, что мы все это заслужили. Ну, кроме тебя, конечно. Хотя я не представляла, чтобы матушке могло стать известно про Мэтта. И как оказалось, она действительно не знала… — Мама невесело усмехается. — Я последнее время все думаю — что, если бы я тогда рассказала? Все могло бы пойти иначе. И матушка до сих пор оставалась бы с нами… — Аллисон, — прерывает ее дядя Арчер. — Этого бы не случилось. У нее была болезнь сердца. — Не знаю… Кажется, все тогда посыпалось, как костяшки домино. — Голос мамы становится невнятным. — Особенно теперь, когда я знаю, что и Кайлы больше нет тоже из-за меня… — Ее нет, потому что Дональд Кэмден — жадный бессердечный ублюдок, — возражает дядя Арчер. Впервые за вечер в его голосе звучит гнев. — И если кто и толкнул тогда первую костяшку, то это Андерс. Ужасная ирония: я думаю, он ведь на самом деле любил Кайлу — насколько вообще на это способен. Полагаю, сейчас ему больно осознавать, что она умерла из-за того, как он поступил с Мэттом. Дядя Арчер перебирает пальцами, постукивая по деревянному подлокотнику кресла, сначала от указательного к мизинцу, потом наоборот. Раз-два-три-четыре. Четыре-три-два-раз. — Я не осуждаю тебя, Аллисон. Мне есть за что злиться на Адама — он не сказал ни слова, когда это все могло бы изменить. Но не на тебя — если бы ты и заговорила, было уже поздно что-то исправить. Не знаю, что сделал бы я на твоем месте. Как говорил отец — семья прежде всего. Мама едва сдерживает слезы. — Он пришел бы в ужас, если бы узнал. — Да — от их поступка, не от твоего. — Голос дяди Арчера смягчается. — Ты никому намеренно вреда не причиняла. Прости себя, Аллисон. Двадцать пять лет — достаточно долгий срок. Пора прекратить казнить себя. — Я пытаюсь… Телефон, лежащий на столике между ними, начинает звонить. — Кто это — Шарлотта? — спрашивает мама, взглянув на экран. — Она работает в офисе Дональда Кэмдена, — поясняет дядя Арчер. — Я просил ее выйти на связь, если узнает что-нибудь интересное. Чтобы никто не узнал, конечно. Так что никому ни слова.