Всё, что накапало… Ладно, прорвёмся. Чай, не впервой, старина? Нет, не впервой. Ящик с гранатами? Нет, он пустой. Одна… Личная? Личная. Не обезличенная. Девушка есть у меня. Светлая, стройная, слегка — веснушчатая… Ты уходи, старина… Вон — вертолёт. Он гудит на севере. Точка — всего полчаса. Ты — извини, но ноги прострелены. Ты извини — навсегда… Времени нет. Всё, тихонько прощаемся. Замерли — звуки — вдали. Только свирель — всё поёт — на израненном, Дальнем краю Земли. Только свирель — всё поёт — на израненном, Дальнем краю Земли… «Красивое стихотворенье. Откровенное и правильное», — мысленно признала Юлька. — «А, вот, сам очкастый парнишка особого доверия не вызывает. Лет двадцать с небольшим, цыплячья кадыкастая шея, реденькая-реденькая короткая бородка. Хиппи натуральный, если коротко. Не верится, что такой индифферентный тип принимал участие в активных боевых действиях…. Кстати, Главная героиня этого стишка очень напоминает меня. Светлая, стройная, чуть-чуть веснушчатая…». Девушка мельком взглянула на крохотные наручные часики и ускорила шаг — было уже девятнадцать тридцать, до назначенной встречи оставалось сорок пять минут. — Не стоит опаздывать, — тихонько прошептала Юлька. — Мнительный клиент может заподозрить неладное и соскочить… Трамвай, громко и надсадно дребезжа на стыках рельсов, сделал широкий полукруг и остановился возле длинного серого здания. — Роддом, кольцевая! — объявил вагоновожатый. — Выходим, граждане и гражданки! Выходим, не задерживаемся….Разбудите, пожалуйста, мужчину на заднем сиденье. Девушка в джинсовой куртке! Я вам говорю! Юлька прошла в хвост вагона и, слегка прикоснувшись ладонью к плечу неизвестного гражданина, сообщила: — Приехали, уважаемый! Конечная остановка…. Да, просыпайся уже, деятель! — А, куда? — мужчина открыл глаза и непонимающе завертел головой. — Где я? Почему? Что происходит? — Ничего странного и непоправимого не происходит, — заверила добросердечная Юлька. — Приехали на кольцо. Роддом. — Зачем мне — роддом? — Я не знаю, дяденька. Пить надо меньше. Поднимайся и вылезай наружу, пока вагоновожатый ментов не вызвал. То есть, полицейских. — Ой, боюсь, боюсь, — дурашливо заблажил мужчина. — Повяжут, ведь, волки позорные. Оберут до последней нитки, суки рваные и алчные. В холодную камеру бросят…. Как думаешь, красотка? «Лет тридцать пять, наверное, собеседнику», — машинально отметила Юлька. — «Лысоватый, мешки под глазами, лёгким перегаром пахнуло. Вернее, недавно выпитым пивом…. Но, вместе с тем, чувствуется, что мужичок крепкий и физически неплохо подготовленный. Одет, кстати, в мешковатую холщовую куртку с ободранным правым плечом. То есть, не по сегодняшней жаркой погоде…. Дырочка-то на плече свежая — нитки свисают, края испачканы в крови. Ладно, его дела. Бывает…». Так и не ответив на заданный вопрос, Юлька, гордо тряхнув светлой чёлкой, покинула выгон. Выбралась наружу и внимательно огляделась по сторонам. Ленивое вечернее солнышко, разбрасывая вокруг себя нежно-малиновое марево, неподвижно висело в западной части небосклона. Высоко в блёкло-голубом небе, обещая хорошую погоду, отчаянно носились — крохотными чёрными точками — бодрые стрижи. Справа — относительно трамвая — возвышалось серое скучное здание роддома, к которому направились все остальные пассажиры — человек семь-восемь, не больше. Слева, примерно в полукилометровом отдалении, наблюдался полуразвалившийся деревянный забор грязно-синего цвета, за которым угадывалась приземистая бетонная коробка неизвестного долгостроя. В ту сторону никто не шёл. Удовлетворённо улыбнувшись и насвистывая что-то неопределённо-легкомысленное, Юлька зашагала налево. Отойдя метров на сто пятьдесят, она — как и полагается в таких случаях — резко обернулась. Лысоватый пассажир, выбравшись из трамвая с мятой сигаретой, зажатой в зубах, пытался прикурить, бестолково щёлкая зажигалкой. — Надо развернуться на сто восемьдесят градусов, — насмешливо хмыкнула девушка. — То бишь, чтобы прикрыть зажигалку от порывистого ветра. А так-то можно долго упражняться. Пьяницы эти горькие — сплошная ошибка природы… Пыльная дорога привела её к воротам, одна из створок которых лежала в широкой канаве, заполненной до краёв буро-чёрной водой. «Странное дело», — непонимающе пожала плечами Юлька. — «Говорят, что в нашей любимой России — окончательно и бесповоротно — победил рачительный капитализм. Мол, кругом сплошная частная собственность…. Почему же данный недостроенный объект не охраняется? Может, это какой-то государственный заказ-объект? Например, второй корпус купчинского роддома? Мол, вороватый частный подрядчик получил сто процентов предоплаты и, долго не раздумывая, подло свинтил в неизвестном направлении? Вполне реальная версия, вполне…. Так, а куда дальше? В последнем электронном послании дядечка написал: — «От ворот надо повернуть направо. Через сто двадцать метров дошагаешь до бетонной полукруглой арки. По ней пройдёшь во внутренний дворик. Увидишь дверь парадной, на которой нарисован маленький красный крест. Там, внутри, я тебя, сладенькая моя, и буду ждать. Стол уже будет накрыт, а кроватка застелена чистым постельным бельём. Твой истосковавшийся и неутомимый пупсик…». Тварь грязная и похотливая! Кровью, сволочь, умоешься! Убивать, конечно, не буду. Но яйца подонку отобью качественно, чтобы ничего сделать — в сексуальном плане — никогда уже не смог…. Сто двадцать метров? Это сколько же шагов? Надо думать, что в районе ста пятидесяти…». Девушка свернула под бетонную арку и, пройдя по узкому коридору порядка сорока-пятидесяти метров, оказалась во внутреннем дворике, захламлённом разнообразным строительным мусором: полусгнившими деревянными рамами, кучами битого стекла, пустыми банками из-под краски и беспорядочно разбросанными чёрными цилиндриками битума. — Бардак и бедлам, блин горелый…. Где же эта дверь с красным крестиком? Ага, вижу, — машинально нашаривая ладонью в кармане кастет, тихонько пробормотала Юлька, после чего громко позвала — приторно-игривым голоском: — Семён Семёнович! Ау! Я пришла, встречай! Дверь, тревожно проскрипев ржавыми петлями, широко распахнулась, и сутулый лохматый человечек неопределённого возраста, украшенный характерной «чеховской» бородкой, посоветовал: — Не стоит так громко кричать, звезда очей моих. Нам же с тобой, Матильдочка, огласка не нужна, верно? — Не нужна, — покладисто подтвердила Юлька. — Тогда, птичка моя изящная, заходи. — Ну, не знаю, право… — Изображаешь трепетное девичье смущение? — криво улыбнувшись, прозорливо предположил человечек. — Цену себе набиваешь? Хочешь, чтобы тебя поуговаривали? Оно, если вдуматься, и правильно. Девственность — товар ценный, хотя и одноразовый…. Хи-хи-хи! Сзади послышалось размеренное пыхтенье: — Хы-хы-хы… Юлька торопливо обернулась и досадливо поморщилась — на выходе из коридора, по которому она пришла во внутренний дворик, сидела, смешно вывалив розовый язык на сторону, большая чёрно-пегая овчарка. На шее собаки располагался широкий кожаный ошейник, усыпанный пирамидальными солидными шипами, а неподвижные круглые глаза отливали равнодушным балтийским янтарём. Опять заскрипело — тревожно и глумливо. — Привет, бикса расписная! — известил хриплый басок, в котором с лёгкостью угадывались похотливо-сальные нотки. — Ножки у тебя — закачаешься. Не обманул Интернет… «Два молодых широкоплечих облома вышли из соседней, самой обычной двери, не отягощённой всякими крестиками», — загрустила Юлька. — «Три мужика и здоровенная овчарка в придачу к ним? Многовато будет. Ладно, ещё не вечер. В том смысле, что побарахтаемся…». Она извлекла из одного кармана кастет и ловко надела его на костяшки правой руки. После чего достала из другого кармана баллончик с газом и замерла в оборонительной стойке. «Надо их слегка удивить», — шустрой мышкой пробежала в голове здравая мысль. — «А потом — отработанными пируэтами — ненавязчиво переместиться к коридору, «познакомить» собачку с качественным израильским газом и задать дёру…. Обидно, конечно, что дельце сорвалось, но, как говорится, не до сантиментов. Достану Семёна Семёновича, гниду штопанную, в следующий раз…». Глава первая Любитель пива и вечер, богатый на события День не задался с самого утра. Из знаменитой серии: — «Похмелье — штука тонкая…». Вчера праздновали день рожденья Серёги Данилова, Гришкиного закадычного приятеля детских и юношеских лет: тридцать семь лет — дата очень серьёзная и знаковая. Помните, у незабвенного Владимира Семёновича? Мол: — «На цифре тридцать семь — с меня слетает хмель. Вот, и сейчас — как холодком подуло. Под эту цифру Пушкин — подгадал себе дуэль. И Маяковский — лёг виском на дуло…».