Сознание заволокло ласковой паутиной, когда она различила болезненно родной запах – искристый пурпур пряного ириса. Мама. Живая. Как?.. Таша ведь сама видела тело, сама копала могилу, сама… …это висп, Таша! Висп, нежить, болотная тварь! – Таша, хватит. А то обижусь. Уши помимо воли виновато прижались к голове. Всё хорошо. Мама жива. Таша ведь сама думала, что всего этого не может быть, что кровь, могила, мёртвое тело – только кошмар… …это! Не! Твоя! Мать! Голос разума едва пробивался сквозь тёплый убаюкивающий шепоток, проникший в каждый уголок сознания. Она попыталась вновь оскалиться – тщетно. Она не могла навредить матери. Не могла бороться с тем, что чарующим паразитом проникло в мысли, сладкой дрёмой растекаясь в голове. Мог только зверь, бешенство которого Таша чувствовала даже сейчас. – Таша… Вкрадчивые щупальца тянули за кромку здравомыслия. Зверя не обманешь личиной. Зверь видит суть. Если отпустить разум, если довериться инстинктам: без страха, без предрассудков, без знаний… На грани отчаяния, самой кромкой засыпающего ума Таша осознала, что мышцы на львиной шее натягивают цепочку с корвольфом – мамину памятку, что она никогда, никогда не должна делать того, что собирается сделать. …«иначе зверь потом не уступит тебе»… Львица обречённо прикрыла серебряные глаза… …и открыла – серые, стекленеющие в бездумной ярости. Львица взвилась в прыжке. Секундное промедление не ждавшей этого твари позволило ей обрушиться на виспа, повалив монстра на землю, вонзив когти до самых подушечек лап. Львица сомкнула челюсти на чёрном горле, и холодная зелень померкла: в белых звериных лапах корчился бесформенный монстр – огромная лужа расползающейся болотной тьмы, где лишь лицо сохранило человеческие черты, резкие, неправильные, страшные. Два длинных щупальца били по земле; в одном из них, среди полупрозрачной сгущённой черноты, остро сиял зелёный огонёк. Этим щупальцем висп и впился в звериную шкуру, в правое плечо – так, что хрустнула кость, кровью запачкав светлую шерсть. Мир львицы взорвался жгучей болью. Она застыла, не в силах сопротивляться, не в силах высвободиться, взвизгнуть, вдохнуть. Жмуря затуманенные глаза, стиснула клыки, сильнее сжав челюсти, и сквозь острую, ослепляющую боль пульсом билось в висках одно желание: убить. Убить, защитить, не отпускать – ни за что, пусть ценой жизни, пусть боль изнуряет, выжигая огнём изнутри… Шар белого света врезался виспу в то, что больше ничем не походило на женское лицо. Ошеломлённая, ослепшая тварь ослабила хватку. Отступившая боль вернула силы – и львица рванула морду вверх; крик виспа, рассёкший ночь, походил на хриплый медвежий рёв. – Таша, в сторону! – завопил Джеми, вскакивая с колен. – Я боюсь тебя задеть, в сторону, я его прикончу! Львица либо не слышала слов, либо не понимала смысла. Забыв о боли, вцепившись когтями намертво, она рвала и рвала клыками зыбкую плоть монстра, извивавшегося в её лапах. Тот зашёлся в судороге, обмяк, ослаб – но, из последних сил хлестнув львицу щупальцем по глазам, заставил её отпрянуть. Следующий удар пришёлся уже в грудь. Львицу отшвырнуло с такой силой, что она кубарем покатилась по пыльной деревенской дороге. Вжав когти в землю, остановилась, пытаясь встать, и не смогла. Изломанная, скрюченная тварь за частоколом уже ползла в топь, из которой пришла, – тьму рассекла новая вспышка, и другой шар света, взорвавшись, окутал виспа белым пламенем. – Как тебе, а? – выкрикнул Джеми, выбегая за ворота, пока ещё один шар сгущался в его ладонях. Судя по рёву, висп не был в восторге. – Как тебе это, ты, гнусь мерзкая… Незаметно протянувшись средь вереска и травы, чёрное щупальце обвило щиколотку мальчишки, дёрнуло, подсекло – и Джеми, вскрикнув, рухнул наземь. Сгусток света вырвался у него из рук, взорвавшись среди пушицы. Белые заросли полыхнули огнём, ярко озарив виспа, волочащего мальчишку за собой в болото. Джеми отчаянно цеплялся за вереск, с корнем вырывая побеги, царапая ногтями землю – но щупальце, огонь в котором пульсировал сердцем из светящегося малахита, безжалостно впивалось в кожу и тянуло прочь от домов, частокола, жизни… Львица прыгнула плавно, стремительно, бесшумно, как снежная тень. Одним движением перекусила щупальце – там, где бился мёртвый малахитовый свет. Вопль твари был таким низким, что скорее чувствовался, чем слышался. Казалось, рокочет сама земля; звук отдался эхом в траве, дрожью в костях, ноющей болью в барабанных перепонках. Зелёное сияние пронзило ночь – волна света, словно взрывная, швырнула львицу назад, пронеся над вереском и мхом, ударив спиной о частокол. Слепящий свет выжигал глаза, опалял лицо ледяным пламенем… И вдруг, вмиг – померк. Джеми, уткнувшийся в вереск, чтобы не ослепнуть, с трудом поднял голову. Посмотрел на свою лодыжку, которую больше ничто не держало. Проследил, как тает, распадаясь на клочки вязкой тьмы, остаток щупальца, где больше ничего не светилось. Чуть поодаль, отчётливо различимый в свете горящей пушицы, чернел на земле выжженный мох: бесформенным силуэтом очертив место, где нашёл свой конец висп из Белой Топи. Джеми промокнул рукавом кровь под носом. – Тихая ночка выдалась, ничего не скажешь… Сбоку почудилось движение. Он дёрнулся, вглядываясь во мрак, но там никого не было. Взглянул на кольцо: острое фиолетовое сияние, сигнализирующее о нечисти, уступило место мягкому зеленоватому свечению, извещавшему о близости оборотня. Никаких признаков красного, указавшего бы на присутствие других колдунов. Странно, а силуэт человека в чёрном плаще казался таким реальным… Джеми тряхнул головой. Оглянулся на львицу, сломанной игрушкой белевшую у деревенской ограды. – Таша! Он вскочил – и тут же рухнул, вскрикнув от боли. Вскочил снова и, отчаянно хромая, едва касаясь земли раненой ногой, заковылял вперёд. – Таша! Львица вяло ударила хвостом по мху. Тряхнула ушами. Приподняла голову – позволив Джеми, притормозив, облегчённо перевести дыхание. – Жива… Оглядевшись, он подошёл к Арону. Тот так и сидел на дороге перед воротами, глядя в пустоту перед собой: руки опущены, выражение лица бессмысленно, потускневшие глаза пусты. – Святой отец? Не дождавшись никакой реакции, Джеми осторожно потряс дэя за плечи. – Что с ним? – спросил Алексас. – Не знаю. Ушёл… в себя. Наверное, чары виспа. – Джеми растерянно смотрел на дэя, оставившего его оклик без ответа. – Он сопротивляться должен был больше нашего, наверное, по нему и шарахнули крепче… – Пусти меня. – Зачем? – Приведу его в чувство. Обещаю. – И только? – уточнил Джеми подозрительно. – Ты мне не веришь? Младший из братьев Сэмперов покорно закрыл глаза. – Верю… – А зря, – сказал открывший их Алексас. Он посмотрел на львицу, которая как раз плелась мимо них обратно к дому. Вновь перевёл взгляд на дэя. – Заботливый ты наш папочка, живая легенда… – он сплюнул в сторону. – Тоже мне. Удар кулаком по челюсти вышел такой силы, что дэй срезанным колосом рухнул в пыль. – Ты что творишь?! – Прости, Джеми. – Алексас потёр ушибленные костяшки. – Я же обещал привести его в чувство? – Это ты называешь «привести в чувство»?! – Это выдернет его оттуда, где он застрял. – Ты! Ты нарочно, я знаю! – По-другому бы не… – Нарочно! – А ты не считаешь, что он заслужил трёпку за то, что затащил нас в Белую Топь, да ещё заставил двух детишек драться с виспом, пока он прохлаждался за вашей спиной? Не говоря уже о его лютом нежелании советоваться хоть с кем-то, не бросать нам отговорки, как косточку псу, и объяснять решения, которые имеют прямое отношение к нашим судьбам и нашему выживанию?