Глава одиннадцатая Белая Топь Таша бежит между прилавками по площади, полной людей, снеди, запахов и прохладного осеннего света. Под ногами шуршат редкие сухие листья и изредка хлюпают ошмётки фруктов и овощей, неосторожно сваленные с лотков. Кажется, кто-то оглядывается вслед маленькой девочке, которая в одиночестве мчит по ярмарочному ряду, едва не сбивая прохожих, но ей их расспросы и помощь не нужны – пусть считают её просто разбаловавшимся ребёнком. Надо же так глупо, глупо, глупо потеряться!.. Прежде они с мамой бывали на рынках Нордвуда, но Осенняя ярмарка не шла ни в какое сравнение. От столпотворения и гама, тесноты ларьков и прилавков голова шла кругом. Они с мамой не отходили друг от друга ни на шаг, пока та не задержалась у палатки с тканями. Мама, конечно, сотню раз говорила Таше оставаться рядом и никуда не уходить, но ткани Таше были совершенно не интересны, а Мариэль возилась так долго… И пока девочка озиралась со скуки, мимо прошёл парень с настоящим леогрифом на плече. Таша никогда не видела живых леогрифов, только в книжках, а парень шагал так быстро, сразу свернув в проход между рядами – она только и успела заметить пышную гриву да блеск серебряного поводка. Вот и прошла совсем немножко за ними, рассматривая крохотного крылатого льва, рыжего, как лисица, угнездившегося на плече продавца. И вроде бы отошла недалеко, и двинулась потом в ту же сторону, откуда пришла, и запомнила нужный ряд – но там не нашлось ни палатки с тканями, ни мамы, ни чего-либо знакомого. И в соседнем ряду, и в следующем, по которому теперь она бежит, – тоже… Она несётся вперёд, пока прилавки не заканчиваются, утыкаясь в переулок меж домами: трёхэтажные здания с незатейливым кирпичным узором на фасадах опоясали площадь ровной рамкой. Таша кидается в переулок – там тихо и спокойно, и душная мешанина запахов не так бьёт в нос. Прежде чем искать маму дальше, нужно пару моментов постоять в тишине, успокоить кошку, которая рвётся наружу (Таше слишком знакомо ощущение, когда звериная ипостась словно щекочется в голове изнутри). Внезапно перекинуться сейчас будет совсем ни к чему… А ещё здесь можно поплакать так, чтобы никто не видел. Отбежав вглубь пустого переулка, Таша приваливается к каменной стене дома слева, смаргивая слёзы – больше растерянные, чем испуганные. Оглядывается через плечо, но площадь заслоняет чёрный бархат чужого сюртука. – Тихо, девочка. – Незнакомец поднимает руки, когда она отшатывается. Жест, столь же повелительный, сколь успокаивающий, заставляет её замереть. – Потерялась, я вижу. Она настороженно следит, как он опускается на одно колено прямо на пыльную брусчатку, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. У него смуглое лицо, тёмные волосы – они слегка вьются – и серые льдинки в глазах. Одежда простая, сюртук поверх чёрной рубашки, но бархат и шёлк ясно дают понять: он слишком богат, чтобы быть бандитом с большой дороги. Хотя плохие люди бывают не только бандитами с большой дороги… – Позволь угадать, – произносит он, когда молчание затягивается. – Мама запретила тебе говорить с незнакомцами. Таша молчит, и мужчина протягивает ей руку: – Меня зовут Шейли. Теперь мы знакомы. Она колеблется, прежде чем коснуться его пальцев своими – тоньше и короче раза в два. Её ладонь пожимают осторожно и одновременно цепко: так держат вещь из хрупкого стекла, норовящую выскользнуть. – Мама меня ищет, – предупреждает Таша. – Она недалеко. – Не сомневаюсь. – Тёплая рука выпускает её пальцы. – Где ты видела её в последний раз? – Лавка с тканями… – Лавок с тканями на ярмарке немало. Но что-нибудь придумаем. – Он встаёт. – Тебе говорили о негласном правиле встреч на людной площади? Таша хмурится. Они не так часто выбирались в Нордвуд, и мама точно не предполагала, что их с дочерью может что-то разлучить; а на центральной площади Прадмунта даже на праздниках нетрудно найти знакомых… К тому же Таша не уверена, что мама, выросшая во дворце, сама это правило знает. – Если вы разминулись, встречаетесь в центре. – Он улыбается, впервые с момента, как они заговорили. Слегка, без намёка на заигрывание или фальшь, с какой так часто улыбаются взрослые, когда пытаются расположить к себе ребёнка. – Идём. Полагаю, ты не откажешься от яблока в карамели… пока мама тебя ищет. – Мама говорила не брать ничего… – У незнакомцев. Но мы знакомы. Если ты забыла. Они возвращаются к площади; её не ведут за руку, просто позволяют идти рядом, как взрослой. И разговаривают без тени сюсюканья. Это льстит. – Меня зовут Таша, – вспомнив, что так и не представилась в ответ, говорит она. Он кивает, отстранённо глядя перед собой. – Хорошее имя. Тебе подходит. На рыночных рядах по-прежнему суматоха и толкотня, но люди как-то сами расступаются перед мужчиной и девочкой, идущими бок о бок. Есть в этом Шейли что-то такое, что даже спешащих зевак заставляет притормозить, словно наткнувшись на хрустальную стену; та же сила и уверенность, что никто не посмеет встать на твоём пути, которые порой Таша замечала в маме. Наверное, все аристократы в этом схожи. Вокруг слишком шумно, чтобы разговаривать, и Ташин спутник явно не привык перекрикивать гомон, так что до самого фонтана в центре площади они доходят молча. В фонтане водяные струи разливаются по трём каменным чашам, из одной в другую, прежде чем достигнуть бассейна, где по белому камню вензелями вьётся резьба. Таша сидит на прохладном широком бортике, пока Шейли отходит к ближайшему ларьку со сладостями. Здесь, в центре площади, таких немало: в одних торгуют засахаренными фруктами и орешками, в других крендельками, в третьих – яблоками на палочке, облитыми хрустящей глазурью. Чуть поодаль высится деревянный помост; сейчас он пуст, а когда Таша с мамой проходили мимо в первый раз, там на столах рядком лежали огромные рыжие тыквы, а придирчивые судьи выбирали лучшую, чтобы наградить фермера. Говорят, с помоста на ярмарках ещё выступает Князь Нордвуда, но только на открытии и закрытии… Таша наблюдает, как продавец передаёт её яблоко мужчине в чёрном – хочет увериться, что добрый незнакомец не посыпал лакомство каким-нибудь особенным ингредиентом. Мама рассказывала, что в больших городах живут люди, которые торгуют даже девочками, такими, как она. А Таша читала достаточно, чтобы помнить: девочки могут громко кричать, так что проще всего украсть их, угостив чем-нибудь вкусным… с приправой из сон-травы. – Как вы угадали, что я люблю яблоки? – спрашивает Таша, когда ей вручают лакомство – словно орден, с шутливой торжественностью. – Мало кто их не любит. – Шейли стоит рядом, заложив руки за спину. – Как ты потерялась? Таша осторожно надкусывает сласть. Карамель на печёной мякоти хрустит, как ледок, который скоро можно будет поутру видеть на лужах. – На леогрифа засмотрелась… Она уже успокоилась. Если бы её пытались увести с площади, или тащили за собой куда-то, или даже просто не отпускали её руки, она бы дала дёру – но Шейли, кажется, будет совершенно всё равно, если она убежит. – Вот оно что. – Он всё-таки садится, ничуть не заботясь, что может замочить сюртук. – Удивительные звери, это верно. – Я читала, они когда-то были такими большими, что могли убить дракона, и говорить умели, как драконы. Но Ликбер заколдовал пару, и они стали крохами, а другие все умерли в Тёмное Время. Из той пары леогрифы и продолжили свой род. – Лишь выдав эту маленькую лекцию, Таша вспоминает, что собеседнику её содержание наверняка известно. Это Гаста и однокашников можно удивить такими историями, а аристократа из Нордвуда – вряд ли. – Если подумать, это было не очень-то хорошо, правда? Они же теперь почти беззащитные, да ещё дара речи лишены… – Ликбер делал много вещей, которые трудно назвать хорошими. Но от детей такое нечасто услышишь. – Зато он основал Школу, победил дамнаров и сверг амадэев. За это можно и леогрифов простить. Он снова улыбается; неслышный смех искрится и бьётся в льдинках его глаз, как в калейдоскопе. – Много читаешь, вижу, – говорит он, пока Таша сосредоточенно обкусывает яблоко. – И хорошо учишься. Она жмёт плечами: – Про подвиги Ликбера все знают. – И что из этого ты считаешь самым большим его подвигом? – Закрытие Бездны, конечно. И Школа. Всем нужны хорошие обученные маги. – Таша украдкой облизывает перепачканные сладким губы. – Хотя победа над амадэями – это тоже важно. Вряд ли их смог бы свергнуть кто-то кроме Ликбера. – Думаешь? Отвечать ему приятно. Таше часто наскучивает пустая болтовня со сверстниками, а взрослые редко общаются с детьми на равных, без менторства и бесящих снисходительных ноток – как будто они выслушивают откровения говорящего зверька, милого, но бестолкового. Новый знакомый же каждый вопрос задаёт с искренним интересом и ответы воспринимает с ним же. – Они же очень сильные были. Кристаль не стала бы оставлять нам слабых хранителей. Жалко только, что они оказались такими порочными и злыми. Наверное, если бы они и дальше хранили королевство, люди избежали бы многих бед. Талира Чёрного, например, они бы без труда победили… – Может быть. – Шейли глядит не на неё, а куда-то вдаль. В глазах его больше нет смеха. – А что ты думаешь про свержение Бьорков? Оно тоже было к лучшему? Таша исподлобья смотрит на него. Не сомневаясь, что вопрос с подвохом. С другой стороны, она прекрасно знает, какой ответ грозит ей неприятностями, а какой – лишь разочарованием собеседника, если тот вдруг сторонник сверженной династии. Даже мама не стала бы её осуждать. Таша лучше всех знает, как нервно Мариэль Фаргори относится к этой теме, но мама сама учила её, как отвечать посторонним на такие вопросы. К Ташиному стыду, чем старше она становится, тем отчётливее понимает – этот ответ не сильно расходится с её собственным мнением. – У нас сейчас хороший король. По крайней мере, многие взрослые это говорят. В смысле, я не так хорошо разбираюсь в политике и таких вещах, чтобы судить, – быстро добавляет она, – но… если бы он не был хорошим королём, нам не жилось бы сыто и спокойно, верно? Я читала про плохих королей, и при них обычно случались… всякие вещи, которых сейчас не случается. Которые случались при Бьорках. С губ мужчины срывается смешок: почти неслышный, как звук, с которым ветер гонит к фонтану жёлтые листья, теряющийся в людском гуле. – Умная девочка. – Он встаёт. – Мама найдёт тебя здесь. Мне пора. Многие взрослые на прощание потрепали бы ребёнка по голове, но он лишь легко касается её плеча. Кажется, прибавляет ещё пару слов, но слишком тихо, чтобы Таша расслышала. Когда он растворяется в толпе, Таша понимает, что не поблагодарила его за яблоко. Она успевает доесть сладость, выбросить палочку и вымыть липкие руки в фонтане, когда мама – бледнее белого бортика – подбегает к ней. Не ругается, просто обнимает так крепко, что у Таши перехватывает дыхание. – Больше никогда так не делай, – говорит Мариэль. И только. Таша привыкла, что мама не ругает за такие вещи. И всё равно радуется, что успела выбросить палочку. Тому, что дочь нарушила сразу несколько запретов касательно незнакомцев, мама точно не обрадовалась бы. У прячущейся фрейлины, служившей сверженной королевской династии, есть основания как можно меньше общаться с чужаками. Особенно аристократами. Пока они идут обратно к торговым рядам, с помоста за их спинами зычно кричат, что дорогим гостям сказочно повезло, и Большую Осеннюю ярмарку посетил высочайший гость. Потом оглашают имя того, кто сейчас поприветствует жителей Нордвуда и визитёров из других городов – и толпа, ахнув, прибоем оттекает от рынка к помосту. Таша с любопытством вертит головой, но Мариэль, сжав губы, волочет её прочь от давки: в направлении, противоположном тому, куда устремились даже иные торговцы, побросав прилавки на изнывающих соседей. Возможность своими глазами увидеть Его Величество выпадает не каждый день. Таша оглядывается в последний раз, надеясь всё же посмотреть на короля, о котором они совсем недавно говорили с Шейли – она никогда не видела его лица, даже на монетах, где чеканили один лишь королевский герб. Когда на помост поднимается мужчина в чёрном, запоздало понимает, почему перед её спутником расступались люди.