– Какой к дамнарам кузнечик?! Висп! Хотя ты, мелкая, и не знаешь небось, кто это… – Висп из Белой Топи. – Таша невзначай щёлкает сестру по носу – вредина Лив только хихикает. – Болотный дух, заманивает неосторожных путников в трясину светом волшебного фонаря… вернее, заманивал: если он и существовал, его уже лет двести никто не видел. В прошлом веке Мастера Адамантской Школы всю Топь прочесали, но ничего не нашли. И не думаю, что он умел прыгать. – Не сомневался, что высокородная Фаргори-лэн и на этот счёт может лекцию прочитать. Конец легенды сама тогда рассказывай. – Нет уж, Онван-энтаро. Ещё одна история, и прощай, мой бедный язык. – А пошлите к взрослым, – предлагает Лайя Зормари, выплетая цветочный венок. – Пойдёмте, – поправляет Таша не задумываясь. Удостаивается взглядов, что в очередной раз заставляют её пожалеть об издержках маминого воспитания. – Идём, идём, – торопливо подхватывает Гаст. – Раз вас мои россказни не пугают, дядюшкины рассказы уж точно заставят… штаны намочить. Скажем так, раз тут нежные лэн сидят. Их класс как-то сам собой собрался вокруг одного костра – другие сияют поодаль, разбросанные по всему полю, наполняя летнюю ночь тенями и дымом. В Ночь Середины Лета, самую короткую в году, жители Прадмунта всегда собираются на лугу за деревней, чтобы пить, травить байки и жечь костры до рассвета. Есть ещё Ночь Середины Зимы, самая длинная, но в неё, напротив, никто не покидает дом. В эти ночи грань между мирами очень тонка. Слишком тонка. Недаром на детей, рождённых в Ночь Середины Зимы, падает проклятие оборотничества. Зато летом люди вовсю стараются воздать должное нечисти, дабы в грядущем году встреча с ней тебя миновала – и чем жутче легенда, артистичнее рассказчик и колючей мурашки у слушателей, тем щедрее сказителю подливают пиво или сидр. Приняв ладонь Гаста, Таша поднимается с бревна и тянет за собой Лив, но сестра упирается: – Катай меня! – Опять? Не много ли хочешь, стрекоза? – Покатааай! Вздохнув, Таша опускается на корточки; Гаст терпеливо ждёт рядом. Дождавшись, пока сестра вскарабкается на спину, встаёт, поддерживая Лив под коленки. – Нно, лошадка! – та ликующе обвивает Ташину шею тоненькими ручонками. – Иго-го, – охотно подыгрывает Таша, для пущей убедительности цокнув языком. Они идут за остальными сквозь ночь, расцвеченную пламенем, по выкошенной траве. Ветер душистый, травяной, жаркий: не то летний зной, даже ночью не отступавший, не то марево костров. – …ночи сменяли дни, начинались новые и так же таяли в ночи. Элль ждала… Звучный, распевный голос дэя – ровно так же он читал молитвы и строки из учебника – далеко разносится над полем. Достигнув столпотворения вокруг пастыря, дети ящерками скользят ближе к костру, чтобы под сердитое шипение взрослых рассесться кто где. – …пришли мужья, отцы и братья её подруг, счастливые оттого, что война завершилась, – отец Дармиори говорит неторопливо, смакуя слова, как хорошее вино. – Но жених Элль всё не возвращался… – Знаешь эту легенду? – шепчет Гаст. Таша мотает головой; она самая начитанная в классе (хотя бы потому, что немногие в Прадмунте могут позволить себе столько книг), но в свои четырнадцать едва ли может перещеголять пастыря, который помимо семьи и Богини любит разве что чтение. – …Элль плакала и рассказывала о своём горе молчаливой тьме, она призывала смерть, но та не приходила… – У смерти и без того дел хватает, чтобы ещё бегать по первому зову к страдающим девчонкам, – ворчит Гаст, и Таша хихикает в ладошку. – …и когда она бродила по берегу, то услышала голос возлюбленного, что звал её по имени. Он доносился из топи, но Элль без страха кинулась ему навстречу, ведь она столько раз собирала клюкву на болоте, что знала тропы как линии собственной руки. Она бежала, пока не увидела вдали того, кого так ждала – он улыбался и тянул к ней руки, моля следовать за ним, но от улыбки его веяло холодом, а в ладони сиял мертвенным светом зелёный фонарь… Таша наконец понимает, что сама легенда ей незнакома, зато герой рассказа – вполне. И всё равно неотрывно слушает, как несчастная девушка бежит навстречу собственной смерти, следуя за «женихом», что отворачивается и идёт прочь, уводя жертву в топь. Из уст отца Дармиори страшные легенды звучат действительно страшно. Наверное, потому что отец Дармиори сам немного смахивает на злого колдуна из этих легенд. – …и когда она наконец прижалась к суженому, то поняла, что не чувствует тепла. Взглянув в его вспухшее лицо, Элль отшатнулась с криком ужаса, но руки его уже превратились в щупальца, что держали её слишком крепко. Глаза его полыхнули огнём, что были ярче и зеленее его фонаря. И, глядя на виспа из Белой Топи, Элль молилась лишь об одном: чтобы сердце её не выдержало и она умерла сейчас, пока чудище не приняло истинное обличье и не подарило ей смерть куда мучительнее, чем она просила… – Какой же надо быть дурой, чтобы на такое купиться, – не выдержав, ворчит Таша, когда вокруг начинают хлопать и улюлюкать, а в кружку пастырю подливают сидр: в эту ночь даже отец Дармиори не чуждается ничего человеческого. – Вот скажи, ты бы побрёл на ночь глядя в печально известную Белую Топь, да ещё когда тебя уводят со знакомой тропы? И уводит твой жених, который, конечно же, кажется совсем не странным и объявляется при совершенно не подозрительных обстоятельствах? – Я бы его топором по шее угостил, – ухмыляется Гаст. – Именно. – Хотя, по-моему, девчонки ради суженых иногда и не такую дурь творят. И не только девчонки, – добавляет друг честно. – Любовь – штука такая. Толкает людей на странные вещи. – Я в таком случае вообще не хочу влюбляться. Если любовь толкает на такое. – Мне вся эта морока тоже не нужна. Но, думаю, нас не спросят. – Таше внезапно протягивают крепкую мозолистую руку. – Давай только договоримся: как бы безнадёжно мы ни втюрились, постараемся не быть дураками. Никаких тебе «всё ради любви». Не тащиться за любовью в топь, если нас попытаются туда затащить. Идёт? Таша молча протягивает ладонь в ответ. Договор скрепляется торжественным рукопожатием – под ревнивыми взглядами сидящих вокруг девчонок, что придаёт ситуации особую иронию. – Сначала рядышком сидят, потом жениться захотят, – ехидно поёт Лив, вспомнив известную дразнилку. Отвешивая сестре ещё один щелчок по носу, Таша думает, что ко всем достоинствам дружбы с мальчишкой прилагается существенный недостаток: мало кто верит, что вы можете просто дружить. Впрочем, всё хорошее в её жизни приправляется ложкой дёгтя – и, пожалуй, с этим даже можно смириться. * * * Просыпаться от того, что тебе на голову выплеснули фляжку ледяной воды, не слишком-то приятно. К сожалению, нынешним утром Таше пришлось убедиться в этом на собственном опыте. – Джеми! – подскочив, прорычала она – ещё прежде, чем увидела нависшего над ней мальчишку. Затрясла головой, разметав в стороны капли с кончиков светлых волос. – Я тебя когда-нибудь живьём съем! – Святой отец велел тебя разбудить, я и разбудил. – Тот с достоинством завинтил крышку опорожнённой фляги. – Я же не виноват, что некоторые иначе просыпаться не желают. Таша сощурилась на свет: солнце величаво приподнималось над горизонтом, заливая долину текучими, ещё розовыми лучами. – С чего в такую рань? – Учитывая, что ночевать нам придётся не в трактире, а столкновение с кэнами на открытой местности приведёт к печальным последствиям, до наступления темноты мы должны пересечь Аларет. – Возвращение Арона, отлучившегося в расселину, сопроводил шёлковый шелест. – Это даст нам немного времени, чтобы добраться до Пвилла без кэнов, наступающих на пятки, – добавил дэй, стряхивая воду с мокрых рук. – Аларет?.. А, текущая вода! Аларет бурным ручьём стекал с гор и ленточкой пересекал долину с востока на запад, разделяя Заречную и Окраинную, по мере приближения к озеру Дэланин превращаясь в реку столь широкую, что с одного берега с трудом просматривался другой. Летом и осенью паромщики на реке неплохо зарабатывали: тракт проходил ближе к западной окраине гор, оставляя в стороне и озеро, и Аларет, имевший дурную привычку бурно разливаться по весне. Для тех, кто направлялся в восточные города, путь по тракту означал порядочный крюк – паромом выходило куда быстрее. – Значит, до темноты мы должны пересечь всю Заречную? – И найти безопасное место для ночлега. Но дни нынче долгие, а мне поведали о тропе, которая позволит срезать путь. Выскочим неподалёку от Пвилльской переправы, там переберёмся паромом. Зевая, Таша мстительно щёлкнула зубами у самого носа Джеми. Улыбнувшись, когда тот вздрогнул, пошла к роднику умываться. Хорошо хоть восточные границы Заречной и Окраинной не столь далеки друг от друга, в отличие от западных… Наспех позавтракав и наполнив фляжки ключевой водой, они отправились в дорогу, не тратя попусту моментов драгоценного дня. Спустившись в предгорье, Принц иноходью помчался по тропе через лес – только вот конь братьев его энтузиазма не разделил. – Боюсь, мерин нам попался с норовом, – досадливо крикнул Алексас, когда за секунды расстояние между ними увеличилось втрое: чем усерднее всадник пришпоривал скакуна, тем медленнее тот рысил по тропинке. – Постойте-ка. – Дождавшись, пока дэй осадит Принца, Таша спрыгнула наземь. Подбежав к мерину, положила ладонь на мягкую серую морду. – Думаю, я могу помочь. Глядя в несчастные тёмные глаза с длинными ресницами, она сосредоточилась и вспомнила… …тьму на четырёх когтистых лапах… …красные щели глаз, оскаленную пасть… – Эй, эй! – Алексас едва удержался в седле, когда мерин с испуганным ржанием отпрянул, порываясь встать на дыбы. – Что вы… – Тише. – Таша в упор смотрела на коня, дожидаясь, пока он успокоится. – Я ещё не закончила. Интересно, что покажется безопасным убежищем для лошади? А, была не была… …пыльная дорога вьётся из-за горизонта… …они стоят рядом с частоколом – высоким, надёжным… …двор, ярко озарённый светом костра, копны сена, горы овса… Конь, замерев, неуверенно тряхнул гривой – и Таша удовлетворённо отвернулась. Когда она снова вспрыгнула позади Арона, чтобы их маленькая процессия могла продолжить путь, мышастый уже не отставал.