С момента встречи с дэем Таша почти не вспоминала о смерти матери. И проснулась в нормальном настроении… – Таша, живым – жизнь, – сказал Арон, пока она пыталась понять, что в первую очередь заставило её оцепенеть: непонимание или стыд. – Люди уверены, что после смерти близких обязаны скорбеть, забывая о себе, но забывают и то, что покинувшие нас едва ли желали бы этого. У вас было и будет слишком много забот, чтобы думать лишь о мёртвой матери, когда в вас нуждается живая сестра. – Дэй кивнул на сумку, ждавшую рядом с серым кострищем. – Ешьте. Какое-то время Таша ещё смотрела на свои руки, с которых не так давно смывала кровь. Мельком качнула головой – уже без стыда, – и достала хлеб. – Наверное, мне лучше часть пути проделать в другом обличье. Пролететь, – сказала Таша, отрывая мягкую горбушку. Корка чуть отсырела, пальцы были грязными, но обстоятельства не располагали к капризам. – Так Принцу будет легче. – Уверены, что не потеряете нас из виду? – Уверена. Буду кружить прямо над вами. Только подожду, пока из лесу выедем. – Нежный мякиш вдруг встал Таше поперёк горла. – И вам придётся… забрать и сложить мою одежду. Когда я перекинусь. – Полагаю, с этой задачей я справлюсь. Когда Принц с тремя седоками на крупе порысил по лесной тропинке по направлению к тракту, Таша всё ещё пыталась свыкнуться с мыслью, что раздеваться и перекидываться ей придётся не в уютном уединении запертой комнаты, а фактически за спиной у незнакомца. С другой стороны, на ближайшее время о желании уюта, комфорта и всего, что было ей привычно, лучше просто забыть. – И что мы будем делать теперь? – спросила она, отвлекаясь от глупых мелочных волнений. – Куда поедем? Лес, ночью казавшийся таким мрачным, сейчас выглядел просто… живым. В лиственном шелесте слышался шёпот; казалось, можно различить, как под древесной корой бьётся пульс. При свете дня жизнь эта не пугала, а, напротив, вселяла какое-то ободрение. Правда, днём обнаружилась другая странность Криволесья – тишина. Никто не копошился в листве, не крался пугливо через чащу. Даже насекомые не жужжали. Казалось, любой живности здесь не место, как на цветущей Равнине не было места пчёлам или бабочкам. Возможно, в жизни леса просто не было места другим, посторонним жизням. – Думаю, какое-то время нам стоит провести подальше от нашей родной провинции. В Заречной… или вообще в Подгорном королевстве. Второе представляется мне наиболее предпочтительным. – А потом? – Дальнейшие планы я пока строить не решаюсь. – Значит, сейчас мы отправляемся к цвергам? – Верно. Таша задумчиво шмыгнула носом: – Кто-то из похитителей обронил зеркало… – Так это было зеркало? – А вы не видели? – Не различил, что именно. Я видел ваши действия, связанные с этим предметом, но не сам предмет. Он заговорён от чтения. Интересно, однако. Таша никогда не слышала, чтобы магическим зеркалам придавали такие свойства. Хотя если вспомнить, что маги неохотно раскрывают свои секреты… – К зеркалу прилагалась записка, где кому-то… наверное, их подельнику… назначили встречу в Пвилле. И подпись «Л». Я подумала… – Я бы на вашем месте этого не делал, – произнёс Арон сдержанно. – Если вы хотели отправиться в Пвилл. – Почему? – Считайте это… предчувствием. – Но если этот «Л» – владелец зеркала, можно узнать, кто он. Попробовать, – добавила Таша. – В Подгорном Камнестольнская Школа Колдунов, там полно магов. Думаю, у них есть заклятия… – Лучшее, что вы можете сделать с этим зеркалом – избавиться от него. – Избавиться? Это же единственная зацепка! – И зачем она вам? Разыскивать владельца вам совершенно ни к чему. К страже не обратишься, сестру вы вернули, а мстить опасно, глупо и попросту неправильно. Таша неодобрительно фыркнула, но промолчала. – Может, тогда предложите другую тему для разговора? – сказала она спустя долгую паузу, звеневшую лесной тишиной. – Вам скучно? – Мне как-то непривычно молчать, когда рядом другой человек. Сразу кажется, что скучно ему. – Когда люди могут вместе молчать, это стоит тысячи слов. И, поверьте, мне не скучно. Хотя бы по той причине, что я могу слушать вас без единого высказанного слова. Мысли, образы… импровизированный монолог. Это гораздо интереснее. Осознавать, что рядом с тобой тот, кто видит тебя насквозь, было странно – но не настолько, чтобы Таша тщетно пыталась контролировать мысли на предмет того, что в них мелькает. Она слишком хорошо ладила со своими мыслями, чтобы не понимать полную безнадёжность этой затеи. – И вы видите все образы, что возникают у меня перед глазами? – Я сказал, что могу их видеть. Но я понимаю, что у любого человека есть много… интимного. Поэтому обычно ограничиваюсь лишь поверхностным считыванием мыслей. Значит, право на личное пространство ей оставили. Уже хорошо. – Это сложно? – спросила Таша, глядя на русую макушку, слегка взъерошенную после сна. В волосах дэя запуталась маленькая тонкая веточка, похожая на руну, но убрать её Таша не решилась. – Читать мысли? – Непросто, так скажем. Человеческий разум далеко не книга, с которой его любят сравнивать. Вслух мы можем высказать лишь одну мысль, но в сознании одновременно формируются десятки, если не сотни. Одна важная, порой больше. Остальные – мельком промелькнувшие, фоновые. Наблюдения, ощущения, впечатления от окружения, оценка происходящего. Читать всё это… не так редки случаи, когда неосторожные чтецы попросту сходили с ума. – Представляю. Это как клубок, да? Очень большой и запутанный. – Совершенно верно. Разница лишь в том, что нитки в клубках не двигаются самопроизвольно, не исчезают, не появляются и не завязываются в узлы прямо под пальцами, пока ты их распутываешь. – Ужас. – Именно. Таша рассеянно промурлыкала что-то себе под нос, и до самой окраины леса тишину нарушала лишь мягкая, как глухой сердечный ритм, поступь конских копыт по тропинке. Таша спрыгнула наземь, когда расступившиеся деревья развернули перед ними жёлтые маковые просторы. – Заберёте мою одежду? Я перекинусь вон за тем… дубом. Оставлю платье на ветке, чтобы вам не пришлось слезать с коня. – Как вам угодно. Дождевая морось ткала прозрачную вуаль в тёплом воздухе, пока Таша шла к дубу – или дереву, очень похожему на дуб. У окраины Криволесья деревья были ниже, они куда больше походили на те, что привыкли видеть люди, но мелкие несоответствия всё равно оставались. В рисунке коры прослеживалась симметрия. Волнистые кромки листьев выглядели ровными, точно их вырезали по трафарету. Толстые ветви изгибались правильно и изящно, словно альвийский лук. Не дерево, а картинка из книги сказок. Таша поёжилась, и вовсе не потому что замёрзла – во влажной одежде было слегка неуютно, но не холодно. Скинув плащ и платье, она без труда закинула их на одну из веток, услужливо раскинувшихся на высоте человеческого роста. Туфли примостились по соседству, зацепившись атласными мысками за сучки. Моментом позже белая ланден порхнула мимо белого жеребца и, пока тот рысил к дубу, взмыла ввысь – заложить широкий круг над маковым полем, расправив крылья, радостно взрезавшие влажный ветер. Долетев до тракта, она лениво зависла в воздушном потоке. Одинокий конь медленно двигался меж маков: Таша знала, что он скачет, но сверху казалось, что ползёт. Впереди бежала к пасмурному горизонту лента дороги, усыпанная точками карет, обозов и всадников; вокруг неё стелились поля вызревающей пшеницы, расползались тёмные пятна лесов – отсюда Криволесье ничем не отличалось от обычного сосняка. Забавно… то, что так пугало на земле, в небе теряло всякую важность. И дэя, от которого в ужасе бежали хищники, носившие людские лица, не было даже видно, как и Лив. …забавно: эта крошечная фигурка, невидимая парящей птице – всё, что отныне держит её на земле. Всё, что привязывает Таришу Фаргори к миру, где её мать мертва, а единственный друг остался в сотнях вёрст отсюда, и одной Богине ведомо, увидятся ли они вновь. Даже если Таша сможет вернуться домой, не боясь, что за ними с Лив придут – тайны, давно воздвигшие между ней и Гастом тонкие прозрачные стены нерушимой лжи, никуда не исчезнут. Лишь станут крепче, ощетинятся осколками, потому что Таше снова придётся врать; врать больше, чем когда-либо в жизни. Врать о том, почему выбрали именно их семью, врать о том, как выглядит тело, закопанное в могиле на заднем дворе, врать сестре, когда та проснётся, ведь всей правды восьмилетний ребёнок точно не вынесет – и не утаит. И единственного человека, который знал о Таше всё, которому Таша могла сказать всё (или почти всё), кто мог понять её боль в полной мере, больше нет… Круглые серые глаза – цвет, который редко увидишь у птиц – не мигая всматривались в облачный горизонт. Ветер гладил перья, словно пальцы, перебирающие волосы, словно материнские руки, от которых она уже никогда не дождётся ласки. Лишь небо ждёт и принимает её, как ждало и принимало всегда. Небо не могло отвергнуть, предать, исчезнуть. Оно открывало объятия всем, кто родился крылатым. Оно, в отличие от пристрастных людей, не делало различий между своими детьми. …а стоит ли оно того? Возвращаться в жизнь, которая куда сложнее, чем должна выпадать шестнадцатилетней девочке, к боли, которая почему-то достаётся не тем, кто этого заслуживает? Искать законы, ответы, закономерности, ведь без них всё превращается в набор случайных событий, броски костей, где ничто не зависит от тебя, где любому может выпасть победа и проигрыш, одиночество и любовь, счастье и смерть – вне зависимости от твоих дел и твоих грехов; а жить в мире, полном хаоса и крови, жизнью, лишённой смысла… …ведь можно просто полететь вперёд, зайти капельку дальше, забыть про маленькую, страдающую, вечно лгущую девочку – и оставить честную птицу с её простыми заботами, честный ветер, честное небо, честн… «Таша». Голос раздался так ясно, так близко, словно говоривший тоже сумел подняться в высь, доступную только крылатым. В голосе звучал шелест яблонь, тепло очага, солнце, скатывающееся с крыши далёкого дома. Что голос принадлежит дэю, белая ланден вспомнила не сразу. Что произнесённое имя принадлежит ей – тоже. «Таша, возвращайтесь. Сейчас же». Ещё миг ланден, не шевелясь, слушала шёпот ветра. Зов неба, обещавший покой. Сложив крылья, камнем спикировала вниз. Белый конь топтался на дороге между трактом и Криволесьем. Достаточно далеко, чтобы путники не разглядели обнажённую девушку, стыдливо выпрямившуюся среди мокрых маков. Арон так и не спешился, но отвернулся – лишь знакомое платье заботливо светлело позади седла, перекинутое через конский круп. – Простите, – сказал дэй, пока Таша судорожно натягивала влажный хлопок на влажное тело. – Должен был предположить, что вам не стоит менять обличье. Думал, вы… в большем порядке.