Эйрдали ползли спинами вперёд, пока не уткнулись в стволы деревьев. Вскочив, на подгибающихся ногах побежали во тьму. Таша почти уже решилась хватать в охапку сестру и, прыгнув на Принца, рвануть в другую сторону, когда дэй обернулся: спокойный, ничуть не пугающий. Ровно такой, каким Таша видела его раньше. Словно только что эйрдали не бежали от него со всех ног, узрев нечто несравнимо страшнее, чем они. – Думаю, они не вернутся. – Арон хмуро оглядел деревья вокруг. – И зачем лес привёл их к нам? Здесь невозможно найти кого-то, если лес того не хочет. Если только то, что вы поминали эйрдалей… – Что вы с ними сделали? – Всего лишь изменил их веру в то, что они видят перед собой, – буднично откликнулся дэй. – Похоже, лес получил, что хотел. Остальное он доделает сам. Таша смотрела на него снизу вверх. Так вот как работал его защитный круг… если в твоих силах изменить веру в то, что видит твой враг – в твоих силах изменить и его веру в то, может ли он переступить черту на земле. – Кто вы? Непослушный голос сделался почти хриплым. – Вы же знаете. – Я знала, что чтецы слышат мысли, но чтобы они делали такое – никогда. – Об этом умении предпочитают не распространяться. – Но… – Таша, я отвечу на все вопросы утром, но сейчас вам нужно отдохнуть. Вы две ночи подряд почти не спали. Его слова, его взгляд – почти ласковый – успокаивали, усыпляя и растворяя страх. И правда, чего она всполошилась? Если Арон так силён, это даже к лучшему: расправился с эйрдалями – значит, и с наёмниками, и с другими врагами сладит. Лезть в её голову ему нет нужды. И она и вправду так устала… Дэй уже лёг на прежнее место: руки за голову, взгляд в небо – точно как раньше, словно и не было ничего. – Спите, – сказал он негромко. – Думаю, этой ночью нас больше никто не потревожит. Опустившись на землю по ту сторону костра, Таша свернулась калачиком рядом с Лив. Закрыла глаза. И с кем её угораздило встретиться?.. Глава пятая Птицы на воле, птицы в силках – Отдадим ей должное – она продержалась дольше предыдущей, – сказал Алексас, глядя, как растёт его тень на брусчатке, когда за спиной остался очередной уличный фонарь. Джеми молчал. Он молчал всю дорогу от чужого дома. Не отвечая, даже когда обращались непосредственно к нему. – Хватит дуться. Что ты как маленький? – Я тебя презираю. Алексас, вздохнув, притормозил перед рельсами, серебряными дугами пересекавшими широкий проспект: по ним почти бесшумно катила гусеница сцепленных вагонеток, перегонявших грузы. По ту сторону рельсов неподвижно застыл одинокий железный конь, запряжённый в экипаж – сплав металлов, ве́домый только цвергам; винтики и сочленения сотни деталей складывали изящные ноги, гибкую шею, бесхвостый круп. Совершенная металлическая копия живого существа, в которую вдохнули жизнь лучшие мастера чёрных цвергов. Алексас привык почти ко всем чудесам, выходившим из кузниц и мастерских Подземного Народа, но конями, как и хорошими клинками, любовался каждый раз. Чистая мощь, заключённая в серебристую сталь – или в то, что легче и крепче стали, – это завораживало. Пустые улицы окутывала сонная тишина; в ней особенно звонко разносились звуки, которые едва ли раздавались в любом другом аллигранском городе. Шуршание чугунных колёс по рельсам. Тихое шипение газовых фонарей. Песня железа и камня, которую металлические копыта выстукивали по клавишам брусчатки. Округа цвергов жили в ином ритме, но в Хёхе люди придерживались примерно того же распорядка, к которому привыкли на поверхности. Где-то там, наверху, над сводом гор, сейчас тянулись друг к дружке в ночном небе две луны – и люди спали так, будто это могло их убаюкать. Иногда Алексас задумывался, как выглядел бы Камнестольный при свете дня. Их с Джеми часто отпускали на поверхность, в предгорные городишки белых цвергов, и братья Сэмперы знали, как преображается мир, когда его обнимает тьма или выбеливает солнце. Их обучали и тому, как обернуть это в свою пользу: Алексаса – пользоваться слабостью людского зрения, не способного после света быстро привыкнуть к тени, Джеми – сплетать чары, что усиливала стихия, сейчас разлитая вокруг тебя. Свет и тьма всегда считались сильнейшими стихиями из шести. И маги знали, как меняют бой место и час, в которые он проходит. – Могу снова повторить, что раскаиваюсь. Даже потрачу оставшиеся часы на сон, дабы завтра не раздражать тебя своим присутствием. – Это же отвратительно, ты хоть понимаешь?! Ты совратил девушку… – Джеми, братишка, до меня её уже не раз успешно совращал муж. – Ты представляешь, каково мне в этот момент?! Замыкаться в себе, сидеть в темноте и знать… знать, что ты… в моём теле… занимаешься… этим! – Мог бы не замыкаться. Учился бы заодно. – Ты!.. Ответить посмеивающийся Алексас не успел – бедро обжёг жар нагревшегося металла. На ходу вытащив из кармана двустороннее зеркальце, он откинул круглую крышку; поймав луч фонаря, полированное серебро бросило на мостовую жёлтую монетку светового зайчика. – Что стряслось, Найдж? Вместо отражения законного владельца в зеркальном стекле замаячили обеспокоенные глаза мага. Странно близко. Любой, кто использует двусторонние зеркала, быстро учится, на каком расстоянии и под каким углом их держать, чтобы собеседнику не пришлось заглядывать тебе в ноздри или любоваться твоими зубами с точки, откуда их привыкли рассматривать только лекари. – С вами всё в порядке? Зазеркальная картинка дрожала так, будто в преддверии оперы Найдж вылакал бутыль любимого «белого дракона». – Лучше не бывает. Так что стряслось? – Вы не видели Бэрри, когда уходили? – Мы видели, как они… говорили с Герландом, – помедлив, ответил Алексас. – Потом ушли. – Она пропала. Мы не можем её найти. Мерный ритм, в котором шуршали по брусчатке пружинистые мальчишеские шаги, на очередном повороте сбился в рваную триоль. – Может, – свернув в переулок, сказал Алексас, – она всё же решила… – В опере её нет. И не было. Я проверил. – Когда она исчезла? – Убежала от Герланда сразу после их ссоры. Он решил, что она хочет побыть одна, с тех пор… – С тех пор?! Несколько часов прошло, раньше не мог меня вызвать?! – И чем бы ты помог? – Уж точно не… занимался тем, чем занимался, пока моя сестра, возможно, где-то… – Тихо, тихо. – Зеркало Найджа затряслось, беспорядочно выхватывая то русые волосы, то лампу за его плечом; этот хаос сменился лицом магистра, чтобы привести в гармонию зазвучавший за стеклом голос и отображаемую картинку. – Не творите глупости, мальчики, ладно? Я знаю, более всего вам сейчас хочется оббегать весь Хёх в бесплодных поисках, но возвращайтесь домой. Нашей магии подвластно большее, чем вам. – Торнори-энтаро, вы уверены, что… – Ждём. Вас. Дома. Непреклонность финальной точки подчеркнул щелчок, с которым кто-то по ту сторону стекла хлопнул зеркальной крышкой. Алексас смотрел в серебряную гладь, даже когда белобородое лицо утонуло в непроглядной черноте. Даже когда уснувшая магия рассеяла проявленную чарами картинку, отразив сощуренные мальчишеские глаза: как сделало бы любое, самое обычное зеркало. – И что будем делать? Просто пойдём домой? Чуть повернув зеркальце, Алексас всмотрелся в переулок, оставшийся за его спиной. Закрыв серебряную крышку, положил артефакт в карман и завернул за угол: на улицу Кроне, в конце которой среди таких же узких городских особняков приткнулся дом магистра. – Да, – сквозь зубы ответил он, продолжая путь среди стен и крылечек серого камня. – Просто пойдём домой. – Но… – Потому что едва ли Герланду понравится, если мы найдём Бэрри и приведём к ней того кеара, который за нами следит.