– Что за плодины такие? – смущённым шёпотом осведомилась Ташина соседка. – Орден странствующих рыцарей, – ответила Таша, не задумываясь. – Они отрекались от семьи и давали обет безбрачия. Совершили много славных дел, но орден распался двести лет назад. Она пытливо следила за Маришкой: та лишь сейчас отвела руку от затихших струн. Показалось или нет? В конце концов, Таша всего-то пару раз на неё глаза подняла… – Хороша песня, – наконец выговорила староста. – Я её раньше и не слышала… – Ты не могла, бабушка, – отстранённо ответила девушка. – Я её только сейчас сложила. – Сейчас? И с чего тебя про паладинов петь потянуло? – Видно, так нити судьбы сплелись. Объяснение всех вполне удовлетворило. Все ведь знали, что каждый менестрель немного пророк: в колыбели его в лоб целует светлый дух музыки, и этот же дух после нашёптывает, как и когда сложить новую песнь или исполнить уже сложенную. А духам ведомо кружево, в которое Богиня сплетает людские судьбы – это тоже все знали… Когда крестьяне, попрощавшись со зваными гостями, покатили сенные валы туда, где нужно ставить копны, Принц уже нёс своих седоков в сторону тракта. Сидя за спиной дэя, Таша оглядывалась на крашеные крыши, что медленно растворялись в лазурном горизонте, – и всё ещё слышала отзвуки песни, на диво крепко врезавшейся в память. Таша тоже знала о сложных взаимоотношениях менестрелей с духами. Это-то и заставляло её теперь кусать губы. Баллада о паладинах, что вполне могла оказаться пророчеством, была нежной и влекущей, была прекрасной и щемящей, была достойна звучать в залах княжеских дворцов… И, кажется, Маришка пела её, не сводя взгляда – тёмного, как гриф её квинлы, – с Ташиного лица. * * * – Серое или зелёное? – спросила Бэрри. Алексас, без стеснения развалившийся на кровати названой сестры, оценивающе посмотрел на вешалки в её руках. – Я видел у тебя в шкафу синее, – сказал он. – С бисерной вышивкой. – Думаешь? – девушка смерила сомнительным взглядом шёлк и бархат, струившиеся с вешалок к дощатому полу. – Оно не слишком… вычурное? – Вы идёте на представление самого старого, знаменитого и вычурного театра во всём Аллигране. – Да, но это же не сама «Ларва», а труппа «Ларвы». – Которая даёт гастроли, да ещё в Подгорном, чрезвычайно редко. В следующий раз подобная оказия подвернётся нескоро. К тому же «Ларве» щедро отдали Витражный зал окружной ратуши, а на его отделку не скупились. – Просто я знаю Найджа. – Бэрри вернула платья в шкаф, слегка вычерненный подпалинами. Свет радовался редкой возможности пробраться в недра гардероба: распахнутые дверцы манили золотом и серебром, бисером и хрустальными бусинами, искрившимися под лучами люстры. – Он наверняка пойдёт в какой-нибудь затрапезной мантии, а я рядом с ним… – Нет, он приоденется в приличную флеоновую рубашку и бархатную куртку. Синюю, к слову. – Ты откуда знаешь? Алексас, загадочно улыбаясь, лениво закинул руки за голову. – Ты и ему советы давал, – утвердительно изрекла родная дочь Герланда. – Что поделаешь, если вам предстоит столь исключительное мероприятие, а я во всём Венце единственный обладатель хоть сколько-нибудь пристойного вкуса. Бэрри, смеясь, вытащила синее платье. Бархатный корсаж, на котором распускались бисерные цветы лоури, переходил в пышную юбку из десятка слоёв сетчатой ткани – от сизого до сиреневого и василькового, вместе складывавших оттенок зимних сумерек. – Мне кажется, будь у разбитых надежд цвет, он выглядел бы так, – сказала Бэрри, приложив платье к груди, придирчиво разглядывая своё отражение в зеркале на туалетном столике. – Оно цвета твоих глаз. Хотя, полагаю, для многих сообщников твои глаза и разбитые надежды суть одно и то же, – добавил Алексас. – Не преувеличивай мою желанность. – Не заставляй меня говорить, что не будь ты нашей сестрой, я бы первый прикончил Найджа во сне, дабы подобная красота досталась единственному, кто в этих стенах по-настоящему её достоин. Бэрри снова рассмеялась. Отзвуки этого смеха раскатились по спальне бубенчиками из хрусталя. Порой Алексас задумывался, как звучал бы смех Герланда, если бы он хоть раз его слышал. Наверное, иногда наставник всё же смеялся, просто он этого не помнил. Смех альв приберегал для родной дочери. – Хотела бы я однажды побывать в самой «Ларве», но и на гастрольное представление выбраться – счастье, – сказала Бэрри. В зеркале, по которому ползла одинокая длинная трещина, Алексасу хорошо было видно её лицо, узкое, с чертами на грани между безупречностью и неправильностью. Треугольная ямочка на верхней губе такая глубокая, что почти разбивает её на две половинки. Чёрные волосы подчёркивают снежную бледность лба, чуть раскосые глаза – копия отцовских, с одним лишь отличием: в них не горят серебристые искры. – Как думаешь, это когда-нибудь закончится? – Что? – Шейлиреар. Наша борьба. Мы сможем однажды выйти из тени? Не прятаться? Не бояться королевских ищеек? Когда в отражении её глаза – почти молящие – нашли его собственные, Алексас сел на постели, чувствуя, как невольно тает на лице привычная маска шутовской самоуверенности. Герланд явился ко двору Ралендона Бьорка уже с Бэрриэл на руках. Тогда дочь альва была грудным младенцем. Алексас родился четырьмя вёснами позже, но всегда, сколько себя помнил, воспринимал Бэрри как младшую – ещё одну. А та и не возражала. Их отношения могли стать смешными после смены тела, но Бэрриэл казалась немногим старше Джеми и никогда не пыталась лишить Алексаса звания защитника и советчика. Неуютнее всего чувствовал себя Найдж. Алексас долго думал, почему они с Бэрри всё-таки сошлись и почему Герланд это позволил. Маги старились медленнее простых смертных, так что выглядел ассистент магистра молодо, но порой тринадцатилетняя разница в возрасте всё же давала о себе знать. С другой стороны, они с Джеми тоже вряд ли производили впечатление дружной семьи, а дочери альв позволял больше, чем кому бы то ни было. – Я верю, – произнёс Алексас как можно мягче, – что однажды нам нечего будет бояться. – А Джеми? Вопрос был неожиданным. Впрочем, под цепким взглядом сизых глаз Алексас честно прислушался к внутреннему голосу. – Говорит, что полностью с тобой согласен. Сам иногда чувствует себя каким-нибудь паршивым оборотнем или эйрдалем, которому… как ты там сказал?.. а, которому приходится всю жизнь скрываться от честных людей. – Почему сразу паршивым? Алексас прикрыл глаза: такие разговоры лучше было вести без посредника. – А какие же они ещё? – изумлённо выпалил Джеми, перехватив контроль. – Это же нечисть. Двуличные твари, которые могут и хотят только одного – убивать. – Откуда ты знаешь? Ты лично хоть с одним встречался? – Эйрдали пьют наши жизни и души. Оборотни в своей жажде крови когда-то вырезали целые деревни. Мне этого достаточно. – Джеми сердито свесил ноги с кровати. – Магистр говорил «убей оборотня, как только узнал, – пока он не убил тебя». Найдж потерял отца… – …из-за оборотня. Я помню. – Скучающе перебросив платье через спинку кресла, Бэрри села за стол. Потянулась за латунным гребнем для волос, ждавшим подле малахитовой шкатулки с украшениями. – Это был один оборотень, Джеми. Один ублюдок, которого наняли убить важную шишку в окружном совете. Отцу Найджа не повезло его охранять, вот и всё. На месте этого оборотня мог оказаться человек. Или колдун, как ты. – Частые зубья скользили сквозь блестящие пряди так легко, точно те были намаслены. – Не стоит судить весь род по одному представителю. – Ты их так защищаешь, будто для тебя это личное. Девичья ладонь, размеренно чесавшая струистый тёмный шёлк – волосы окутывали хрупкую длинную шею, узкие плечи, талию, тонкую даже в свободном домашнем платье, – замерла. – Это и есть личное, – глядя на отражение своего лица, сказала Бэрри. – Для альвов мы такие же паршивые твари. Люди. Полукровки, как я. Для тех, кто верен узурпатору, паршивые твари – весь Венец. Найдж. Алексас. Ты. – Медленно-медленно она опустила гребень на стол: тот коснулся дерева с едва слышным стуком, тихим и мягким, как удар сердца. – С обеих сторон баррикад друг на друга смотрят с одним и тем же выражением лица. Всё зависит лишь от того, на какую из них тебя закинула судьба. Джеми промолчал. Родной дочери Герланда не повезло во многих отношениях. В том, что она слишком походила на альвийку, чтобы свободно разгуливать по улицам, и даже сегодняшняя вылазка в оперу являлась риском для неё. В том, что она была лишь наполовину альвом, а само существование полукровок – нонсенс, который Звёздные Люди отрицали. Ещё бы, для альвов смертные – низшая раса, ниже деревьев и животных, и признать, что иные из них готовы разделить ложе с кем-то хуже скота… Братья Сэмперы никогда не спрашивали Герланда, кем была мать его ребёнка. Бэрри тоже. Даже Джеми хватало на это такта и понимания, что для них это не самая приятная тема. Задумавшись, Джеми не заметил, как названая сестра оказалась подле постели – и вздрогнул, когда тёплые бледные губы внезапно коснулись его щеки. – Это, видимо, Алексасу за помощь? – непонимающе уточнил он. – В том числе. – Бэрри легко выпрямилась, привалившись к столбику балдахина, и улыбнулась, но улыбка вышла не слишком весёлой. – А тебе – за всё, что ещё предстоит узнать и понять. Джеми смущённо прижал пальцы к щеке, точно пытаясь стереть с неё тёплый след поцелуя: – Знаешь ли… Вторжение Герланда предварил короткий стук в дверь. Ещё одна привилегия Бэрри, которой альв не баловал Алексаса: навещая воспитанника, Герланд не утруждал себя вознёй с дверной ручкой, предпочитая просто проходить сквозь дерево. – Опера отменяется, – объявил альв с порога. Прежде чем Бэрри отвернулась, Джеми успел заметить, как тепло исчезает из её глаз. – В городе видели кеаров, – пояснил Герланд, когда они с дочерью оказались лицом к лицу. Так мягко, как только мог звучать голос, привыкший колоть и резать, но не уговаривать. – Обстоятельства изменились. Прости. – Пап, – тихо сказала Бэрри. – Риск слишком велик. Джеми вжался в постель, страстно желая слиться с тенью от балдахина. Что означает появление кеаров, он знал не хуже Бэрриэл. Личные рыцари Его Величества охраняли короля и его семью, а также выполняли особые поручения коронованной особы. Нашивки кеаров носили родители Джеми, пока не погибли, исполняя свой долг. Если припомнить нехорошие предчувствия магистра и то, что в Венце завёлся предатель, появление личных рыцарей узурпатора в Камнестольном свидетельствовало лишь об одном: их берут в клещи, и покидать безопасные стены штаб-квартиры в такой ситуации – не лучшее решение.