– Он мне не парень! – оборвала ее я. – Никогда им не был и не будет. Так что успокойся. – Чего? – вытаращилась Мерцалова. – Нет, подожди… То есть вы как бы знакомы, но не… Да? – Да, мы просто знакомы. «Были», – добавила я про себя. – ВАУ! Так, может, ты нас познакомишь? Если ты, конечно, не претендуешь. Просто он такой красивый и все-такое. Я сжала челюсти. – Если ты не смогла его объездить, то у меня точно получится. А я тебе взамен подгоню кого-то из знакомых парней, хочешь? Богатые и смазливые. Я в очередной раз поразилась этому тошнотворному портрету ее идеального мужчины. Как будто это были первые и единственные качества, которые имели значение. – Не выйдет. Он уехал, и у меня нет никаких его координат. Но даже если бы были, – я набрала побольше воздуха в легкие, – ты бы не получила ничего. Просто потому что он достоин намного большего, чем могла бы дать ему ты. – Да я бы могла дать ему все и прямо сейчас, – насмешливо улыбнулась Мерцалова, и по ее хищной манящей улыбке стало ясно, что она имеет в виду. – О господи, Света… Я говорю о любви, дружбе, поддержке во всем, нежности, понимании, о готовности быть с ним рядом всегда и везде, что бы ни случилось, готовности жить для него, дышать им, защищать его, ценить его как самое лучшее, что тебе могла дать жизнь… Какие-то из этих слов тебе знакомы? – Ты что, женских романов обожралась? Ха-ха, да им всем нужно одно и то же. И чем раньше поймешь, что именно, тем меньше синяков себе наставишь! Или, подожди, – Светка ошарашенно затрепетала накладными ресницами. – Тю, Вернер! Да ты вклеилась в него по уши! Сказала бы сразу, делов-то. А то я тут типа по полу перед тобой растеклась от уважения, а ты, оказывается, всего лишь очередная простофиля с какой-то романтической кашей в голове. Я испытала досадное отвращение от того, что эта пустая самовлюбленная Барби смогла так легко влезть в самое сокровенное и теперь возила своими пластмассовыми лапами по самым потайным струнам моей души. У меня чесались руки вылить содержимое своего стакана ей за пазуху. Но, впрочем, я была сама виновата: нашла перед кем метать бисер о любви и нежности. – Каша в моей голове никого не касается. И тебя в первую очередь. Лучше позаботься о своей. Кажется, она уже покрылась плесенью. Я резко развернулась и пошла прочь. И чем дальше уходила, тем быстрей ускоряла шаг. Но не успела я сделать и десяти шагов, как вдруг услышала нечто, что заставило меня прирасти к полу. Мелодия. Мягкий аккорд и бархатный голос певицы… Это была та самая песня, которая звучала в машине у Феликса, когда нас накрыла гроза. Та самая! Я так резко рванула сквозь толпу, расталкивая людей и наступая им на ноги, что мне вслед посыпались ругательства. Казалось, этой толпе не будет конца. Я добралась до стола диджея и едва не повисла на нем: – Максим, что это за песня?! – Да хрен его знает, что это. Мне это дали пять минут назад, и я слышу это впервые. А что? Кажется, мое сердце остановилось. – Кто дал? – Я ее не знаю, какая-то женщина. – Подожди, Макс, – вдруг вздрогнула я. – Ты сказал «женщина»? Какая еще женщина на этой детской вечеринке? – Без понятия. Сначала подумал, что, может, Гренкины оставили кого-то присматривать за домом, чтоб мы тут ничего не наворотили. Но потом передумал. Посмотри, что она мне дала за одну песню, – и он повертел перед моим носом купюрой в пятьдесят евро. – Неплохо, а, для этого говенного городишки? И тогда мне стало совсем не по себе. – Где она? – пластмассовым голосом сказала я. – А что? Тоже хочешь подзаработать? – хохотнул Макс. – Максим! Говори, или дискотека сейчас накроется медным тазом, потому что диджей будет в отключке! – зашипела я, хватая его за одежду. – Не смеши меня, Вернер, – криво хмыкнул тот и стряхнул мою руку. И тогда я сжала пальцы в кулак и размахнулась, намереваясь стереть эту идиотскую ухмылку с этого идиотского лица. – Не стоит, маникюр дороже, – прозвучало позади меня и запястье тут же оказалось в чьей-то руке. Я резко обернулась и тут же напоролась на испепеляюще-черные глаза, которые – я ни секунду не сомневалась – могли бы прожечь во мне две маленькие круглые дырки. * * * Ту, которой принадлежали эти глаза, я смогла рассмотреть только секунду спустя, когда схлынуло впечатление от этого завораживающего гипнотического взгляда. Передо мной стояла красивая женщина лет тридцати со смуглой кожей и прямыми угольно-черными волосами. Я не слишком разбиралась в тонкостях этнических особенностей: она легко могла быть татаркой, испанкой или какой-нибудь бразильянкой, так что единственным словом, которое характеризовало ее внешность более-менее сносно, было слово «экзотическая». Не говоря ни слова, она бросила диджею смятую бумажку, которую он не смог поймать на лету и за которой тут же пополз на четвереньках под стол, – и потянула меня за собой, уверенно прокладывая в толпе дорожку к выходу. 10. Хоть на край света Чем дальше мы шагали от дома, тем плотней становилась темнота и громче трещание ночных насекомых. Я шла за незнакомкой, изучая ее одежду – джинсы и черную кожаную куртку, ее решительную походку и прямую спину. Ее черные, блестящие, как шелк, волосы стекали по ее плечам. Я видела такие восхитительные волосы только однажды: у одной из посетительниц цветочного магазина, в котором я работала прошлым летом. Та остановила свой белый «лексус» у самых дверей, заскочила внутрь и громко спросила: «У вас есть фиалки?!» И пока я отсчитывала ей сдачу с новенькой, свежеотпечатанной купюры в пятьсот гривен – эта девушка стояла у прилавка и наматывала на палец восхитительный локон: блестящий, будто сделанный из тончайших нитей стекла… – Судя по всему, эта мелодия что-то значит для тебя? – бросила мне через плечо незнакомка. – Вы от него? – Смотря кого понимать под ним. – От Феликса? Незнакомка остановилась и повернулась ко мне. Высокий лоб, кожа цвета корицы, глаза, щедро подведенные черным: Нефертити, восставшая из мертвых. Только вот это удивительное лицо ничего не выражало. «Покерфейс» – лицо игрока в покер: не дай бог, кто-нибудь догадается, что за карты ты держишь в своей руке. Я поймала себя на мысли, что Феликс тоже часто смотрел именно так. – Я зову его по-другому, но сейчас это не важно. Да, меня заставил приехать он. Я сцепила влажные, заледеневшие пальцы и приготовилась ловить каждое ее слово. – Меня заставил приехать он, но он об этом приезде ничего не знает. – Как это? Нефертити помолчала, глядя на меня с каким-то сомнением. Как на карту, которая не имела никакой ценности, но была последней в колоде. – Мне нужна твоя помощь, Лика. Звук моего имени, которое она знала заранее, заставил меня вздрогнуть. – Да, все что угодно, – охрипла я. – Ему осталось три года. Я моргнула, отказываясь верить тому, что услышала. – Что значит «три года»? – Три года, а потом тело сложат в ящик. Так понятней? * * * Я никогда не падала в обмороки. В обычные обмороки, когда сознание никуда не выпрыгивает, а просто темнеет, меркнет. Но на этот раз это был именно он: я осела на землю и хлопнулась затылком об землю. Но темнота рассеялась также внезапно, как сгустилась: незнакомка сидела передо мной на корточках и растирала мои виски теплыми ладонями. – Уже лучше? Я медленно поднялась, схватившись за протянутую руку. – Лучше бы тебе подсобраться, – проворчала Нефертити. – Я же не сказала он мертв. Я сказала, осталось три года. Это хорошая новость вообще-то. – Я так понимаю, есть и плохая? – сказала я, не в силах скрыть сарказм. – Он болен. Наследственное заболевание. С этой болезнью вполне можно жить еще три года, может, чуть больше, – бесценное время: тысяча дней рядом с ним! Но есть и плохая новость, как ты уже предположила: он хочет покончить со всем этим, и поскорее. – О нет, – мои пальцы конвульсивно сжались.