— А-ах! — пара крепких ребят подхватили Аленку с боков и просто подкинули на сцену. А из-за кулис попер народ с гитарами наперевес. Многих я знал еще в прошлой жизни. Ну как знал… как кумиров! Как звезд! Лично мы ни с кем не были знакомы… Виктор Цой! Борис Гребенщиков! Эдмунд Шклярский! Сергей Скачков… и целая толпа будущих «титанов» питерского рока схожего калибра. Я счастливо улыбнулся и развернулся к Аленке и тихо начал: — Твоя любовь — как свежий ветер… — и тут вступили гитары. Десяток сразу. Твои глаза — как полная луна, Твои слова — как песня на рассвете, — тут вступили барабаны, а затем и фоно. Улыбка как весна… — я прибавил голос: Я стану парусом над морем, Стану птицей в час ночной, Я буду новым метеором, Лишь бы ты-ы-ы была со мной, Ты была со мной! Мне казалось, что глаза моей Аленки просто не могут стать больше. Я ошибался! Они смогли!!! Твои мечты, как в сказке мне знакомы, Твои следы — затейливая нить, Твои шаги — легки и невесомы, Их не остановить, — шагнул к ней и, чуть обняв, отодвинул в сторону микрофон и шепнул: — Танцуй! — и она начала… Аленка у меня в танцах всегда была той еще зажигой. У нее имелось просто невероятное чувство ритма. А в этой новой реальности мы с ней еще и полтора года ходили в танцевальную студию. И сейчас она выдала все. Все возможное. И невозможное тоже… Зал ревел, стонал, выл… мне кажется, что любой «правильный» эффект от моей «патриотической» песни был просто смыт этим животным восторгом, который генерили все, кто плотно забил этот зал. А когда припев начался в третий раз, зал буквально взревел: Будет все, как ты захочешь, Будет мир у ног твоих. Будут ночи дней короче, Только б нам хватало их. Будет все, как ты захочешь, Солнце, пальмы и цветы. Будет все, как ты захочешь, Только так, как хочешь ты! — с последним словом я резко вскинул руку, и все, кто находился на сцене, резко бросили играть. Зал тоже замер, явно предвкушая еще что-то интересное. Я же сделал шаг вперед и, опустившись на колено перед моей Аленкой выудил из кармана коробочку с кольцом и негромко произнес: — Аленушка, я тебя очень люблю! Выходи за меня замуж… Глава 8 Когда раздался звонок, я еще валялся в полудреме. Вчера лег поздно, добивая очередную главу, вот и разлежался. Так что открывать вскочила Аленка… Свадьбу мы сыграли в Ленинграде. Только на проживание гостей пришлось выложить почти пятьсот рублей — а сколько нервов стоило забронировать гостиницу! Банкет обошелся еще в семьсот. Платье невесты удалось купить финское. Кольца я заказал заранее одному ленинградскому ювелиру, на которого вышел так же через Якова Израилевича. Они были для этого времени очень необычными — из двух видов золота. Основной массив из белого и тонкая витая нить из обычного, желтого… А еще у меня на свадьбе играли «Пикник», «Аквариум» и пела Марина Капуро. Так что я чувствовал себя чуть ли не олигархом! Так получилось потому, что и песня, которую я украл у Саши Шевченко, молодого, но очень талантливого певца и композитора, и само мое признание в любви, и предложение, сделанное мной на сцене, стали настоящей легендой клуба. Меня в тот вечер еще несколько раз пытались вызвать на сцену для того, чтобы я ее спел. Так что я весь концерт ребятам перебаламутил… Но на меня никто не обижался. Наоборот, я как-то раз — и стал там своим. Хотя больше я на сцену не лез. И если иногда и брал гитару, то только в задних комнатах, во время дружеских посиделок. Но это случалось нечасто. Не тот у меня был репертуар для рок-клуба. Хотя «Будет все как ты захочешь», не смотря на вполне попсовую мелодию все безоговорочно признали роком. Более того, она в клубе стала традиционным предложением руки и сердца, популярность которого была вызвана в том числе и тем, что я категорически отказался регистрировать эту песню на свое имя и как-то на ней зарабатывать. Не моя песня — значит не буду! И так настоящего автора обокрал на славу и успех, поэтому не хрен деньги на этом делать. Так что после меня аж шестеро музыкантов сделали предложение своим любимым с помощью этой песни… Зато я всегда был готов прикупить для народа чего-нито для «веселия» и закуски — финансы-то у меня водились. А многие «легенды русского рока» в настоящий момент пребывали в статусе «молодых и бедных». Так что мое появление в стенах клуба, как правило, вызывало прилив воодушевления и восторга. Вернее, наше с Аленкой. Потому что в клуб мы с ней ходили, как правило, вдвоем… Кстати, у меня сложилось впечатление, что после того, что она выдала на сцене, в нее многие реально влюбились. Нет, какую-либо конкуренцию мне никто составить не пытался. Ну почти… Но, так сказать, сидели и млели со стороны многие. Так что за право поиграть на нашей свадьбе даже некая борьба случилась. Народ частично разругался. Но ненадолго. Тем более, что часть ребят из тех, кто, так сказать, проиграл в конкурентной борьбе право играть на нашей с Аленкой свадьбе я пригласил в качестве гостей. Так что питерский рок на ней был представлен по полной. И не только питерский. Гребенщиков с Курехиным умудрились притащить к нам на свадьбу Джоану Стингрей, которая в этот момент оказалась в Ленинграде… — Ром, там Витя пришел. — А-у-уа… — зевнул я и встряхнулся. — Понял. Сейчас встаю. После свадьбы я почти сразу же загнал свою новоиспеченную жену на курсы вождения. Не смотря на ее упорное сопротивление. Ну вот не хотела она учиться водить машину. О чем мне категорически заявляла. Ага-ага, а то я не помнил, как она гоняла не только по нашей стране, но и по всей Европе, проезжая за один «присест» по две-три страны и разгоняясь на немецких автобанах почти до двухсот километров… Ну а когда она их закончила, купил ей уже весьма пожилой, но довольно ухоженный «Москвич-408». Причем вместе с железным гаражом, который, кстати, располагался в соседнем дворе. Так что сильно далеко за машиной нам ходить было не нужно. Быстренько сполоснувшись и накинув треники с футболкой, я объявился на кухне, где Аленка сейчас кормила яичницей Витю Цоя. Он, кстати, был в той толпе гитаристов, которые обеспечивали музыкальное сопровождение моей песни-признания. Да и на свадьбе тоже. И еще, несмотря на то, что прошлой зимой он женился, похоже, моя Аленка сильно запала в душу и ему тоже. Потому что как только она появлялась в его поле зрения — он тут же дурел и начинал пялиться на нее с видом теленка. Когда я вошел на нашу крошечную кухоньку, моя молодая жена тут же взвилась с места и скомандовала: — Садись, я тебе сейчас положу. Я шмякнулся на табуретку напротив Витьки и весело поинтересовался: — Ну как, решился? Цой кивнул и полез в карман. — Ром, у меня пока только четыреста рублей… Но я махнул рукой. — Я ж тебе сказал — отдашь, когда сможешь. Пока у меня с деньгами не горит — так что я потерплю, — На «Москвиче» моя любимая откатала уже почти полтора года, и я решил, что теперь можно покупать нормальную машину. Вследствие того, что период потери зеркал и сбивания задним бампером незамеченных при развороте столбиков и лавочек — уже позади… Ну и объявил в клубе о том, что мы продаем машину, причем цену я задирать не собираюсь. И Витя тут же ухватился за это предложение. Уж не знаю, даже, точно почему — то ли ему действительно нужна была машина, то ли все дело в том, что на ней ездила моя Аленка… Она, кстати, совершенно не замечала его ступора в ее присутствии. Ну, или, замечала, но никак не соотносила с собой. Я и в прошлой жизни был для нее единственным «светом в окошке», и сейчас все было точно так же. Ну да недаром я собирался прожить с ней и вторую жизнь… — А вы когда улетаете? — робко поинтересовался Витя, пока я расправлялся с яичницей. — В Москву — сегодня, а в Прагу через два дня. Два года мы прожили достаточно тихо — учились, путешествовали. Съездили на «Москвиче» в Крым и на Кавказ. А так же совершили большой вояж по Прибалтике, сняв на две недели небольшой деревянный коттедж в Юрмале и катаясь оттуда по окрестностям и не только. До Калининграда, например, мы тоже добрались… Я написал новую книгу, которая как раз сейчас готовилась к выходу. Первые несколько месяцев я опасался последствий того моего спича в Георгиевском зале Кремля, но, к моему удивлению, все обошлось… Ну, то есть, никаких негативных последствий для меня лично, не случилось. А так-то последствия были. За два прошедших года ситуация в Афганистане довольно сильно поменялась, и сейчас она уже не очень напоминала ту, которая сложилась к этому времени в той истории, которую помнил здесь только я. Вряд ли это было результатом только лишь моих слов. Скорее всего, они просто послужили катализатором для неких процессов, которые и так уже вовсю шли. Например, разговор со мной послужил тому, что некая комиссия, которую и так собирались отправить, была отправлена в Афган раньше. И в более расширенном составе. А потом, привезенные ею сведения не были положены под сукно, а, наоборот, были выложены на стол перед теми, кто принимает ключевые решения. Ну, или, еще кто-то из тех, кто присутствовал в том зале и слышал мои слова, как-то переосмыслили свои собственные мысли и наблюдения и изменили личную позицию, решив, что если уж старшина-срочник рискнул заявить нечто подобное, то и им не пристало ничего скрывать… Короче, как именно мой спич повлиял на ситуацию — я не знал, но то что он точно повлиял, сейчас стало вполне очевидно. Дело в том, что в прошлом варианте реальности СССР в Афганистане умудрился вляпаться в противостояние практически со всем миром вместе взятым. То есть против него, пусть и не вместе, но одновременно, работали такие силы, которые по всем остальным вопросам считали друг друга врагами. Например, те же Иран и США. Пуштунские племена и Пакистан. США и Китай. Это ж надо было умудриться объединить против себя таких непримиримых врагов… но так было тогда. Сейчас же ситуация заметно изменилась! Впрочем, это было понятно только мне. Да и то лишь потому, что я специально озаботился поиском информации о том, что происходит в Афгане. Первой ласточкой стала случайно замеченная мной информация о том, что сорок молодых афганцев прибыли в Советский союза для обучения… в медресе! Причем, когда я, слегка обалдев от этого, принялся рыть, выяснилось, что это было совершенно новое медресе. В СССР, насколько я помнил, исламских учебных заведений было всего два — медресе в Бухаре и исламский институт в Ташкенте. А афганцы приехали учиться в медресе, которое располагалось в азербайджанском Сумгаите! Но это было еще не самым большим шоком. Совершенно я охренел, когда узнал, что старшим мударрисом этого медресе стал иранец, по имени — Мехди Хашеми. Потому что эту фамилию, насколько я помнил, носил один из будущих президентов Ирана. Тот ли это был человек или не тот — я сказать не мог, но сам факт был весьма показателен. Тем более, что сейчас вовсю шла ирано-иракская война, в которой, насколько я помнил, в прошлый раз СССР поддерживал именно Саддама Хусейна. Но теперь все было далеко не так однозначно. В советской прессе аккуратно осуждали обе воюющие стороны, но именно аккуратно, не нагнетая… А еще из советской прессы напрочь исчезла критика нового руководства Ирана. О нем вообще стали говорить намного реже, но когда говорили, то, как правило, во вполне позитивном ключе. Мол, люди вырвались из-под пяты американского империализма, скинули ненавистного шаха, строят новое общество… ну а если где дурят — так не со зла, а по незнанию. Дайте время — разберутся… Потом, парни из нашего полка написали мне, что полк перебросили из Герата на юг, в Кандагар. Причем, не только его один. Из Герата вывели почти все советские войска. И это могло означать, что наши договорились с Ираном. Затем, в апреле восемьдесят четвертого, когда меня принимали в партию, мне пришлось смотаться в Москву, в архив ГлавПУРа за кое-какими партийными документами, где я, совершенно неожиданно для себя, пересекся с моим бывшем замполитом полка. Он прибыл в Москву на учебу в Военно-политическую академию… Так вот — мы с ним неплохо посидели в ресторане, причем я затащил его в «Седьмое небо», о котором, он, кстати, до этого случая и не знал. И вот в процессе этих посиделок, он, слегка разоткровенничавшись, сообщил мне, что наши заключили нечто вроде договора о ненападении с рядом пуштунских племен, начав снабжать оружием те из них, которые выступали против прекрасно известного мне Гульбеддина Хекматиара. А еще ходят слухи, что с еще одной известной личностью — Панджшерским львом Ахмад-шахом Масудом сейчас идут переговоры об условиях, на которых он войдет в новое коалиционное правительство Афганистана! Ой, что деется-то… Но, как я уже упоминал, нас это конкретно никак не затрагивало. Так что мы тихо-спокойно жили, учились и путешествовали по стране пока как-то в марте, буквально через пару дней после смерти Черненко, у нас в квартире не раздался неожиданный звонок. И я, подняв трубку, не услышал знакомый голос Бориса Николаевича Пастухова. — Рома, привет! Не забыл? — Ну что вы, Борис Николаевич! — возмутился я. — Как вы могли такое подумать? — А что ж тогда не звонишь? — Да просто отвлекать не хотел… — короче, он сообщил, что на него, как на Председателя госкомитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли вышли чехи, которые заинтересовались моими новыми книгами и запросили разрешения издать как мой старый цикл, который вышел в «рамке» три с лишним года назад, так и мою новую книжку, выходящую в уже почти родном «Лениздате». — Кстати, а снова на марафон в Кошице съездить не желаешь? Тебя там помнят и ждут, — этак вроде мельком поинтересовался Пастухов когда мы вчерне обсудили вопросы с изданием… Ну я-то сразу понял, что «наверху» начались какие-то новые игры, в которых мне отведено некое место. И издание моих книг «за рубежом», всего лишь повод и пряник, чтобы меня в них втянуть. Но пока все сделанные мне предложения выглядели для меня очень вкусно. Несмотря на то, что тиражи в Чехословакии явно будут по советским меркам мизерные, и заработать на этом особенно не получится — наличие счета в чешском банке открывало передо мной очень интересные перспективы. После всех трат на еду, съем квартир, фарцовщиков, путешествия и так далее на моей сберкнижке скопилось около двадцати трех тысяч рублей, что составляло по советским меркам просто неприличные деньги. И я стал задумываться о том, как их с толком потратить. Первым в голову приходило жилье. Но вот как раз на него я пока тратиться не собирался. Во-первых, я еще не знал точно, где осяду. Варианты были разные, хотя больше я склонялся к Москве. Как у меня все и случилось в прошлый раз. Но перебираться туда ранее восемьдесят седьмого-восьмого года я не планировал. Потому что помнил, как во времена перестройки, едва только Горбачев открыл двери для выезда евреев, они рванули из страны такими толпами, что можно было «раздобыть» приличную квартиру буквально за копейки. Правда эти «копейки» должны были непременно быть инвалютой, но по этому поводу у меня уже кое-какие мысли имелись… А так — четырехкомнатную квартиру в Москве в районе Садового кольца на пике «отъезда на историческую родину» можно было «приобрести» всего за пару-тройку тысяч долларов. И отсутствие права собственности на квартиру никого не останавливало. Механизм был такой — «соискателя» просто прописывали в квартиру на правах родственника, после чего сидевшая на чемоданах для вылета в Израиль семья дружно выписывалась и уезжала на новую родину с уплаченными «баксами» в карманах. А свежепрописанный родственник вступал в долгую тяжбу с квартирно-эксплуатационной службой той организации, на балансе которой находилась квартира. Впрочем, особенно надолго эти тяжбы не затянулись. Потому как после разрушения страны довольно быстро исчезли и службы КЭС… Так что квартира пока отпадала. Тем более я хотел более-менее большую, потому что на одном-двух детях останавливаться не собирался. А на это пока шансов не было. Потому что даже вступи мы в жилищно-строительный кооператив — нам бы позволили внести взнос только за однушку. Ибо наша семья пока состояла всего из двух человек и потому имела право претендовать только и исключительно на однокомнатную квартиру. А вы как думали? Родная партия и дорогое советское правительство заранее позаботились и подумали о том, что и в каких объемах может иметь советский человек. И строго ограничили его в излишествах. Во всем — от машины и квартиры и до дачного домика, предельные размеры которого недавно были увеличены ажно до двадцати пяти квадратных метров. Все что больше — запрещено. Нет, люди извращались, надстраивая так же запрещенный второй этаж в виде этакой мансарды, раздутой чуть ли не до состояния шляпки гриба. Но за подобные хитрости вполне можно было влететь, как минимум, под административную ответственность. А то и под «уголовку». Причем, «с конфискацией»… Выйти за подобные строгие рамки можно было только защитив диссертацию или став академиком, генералом либо лауреатом государственной премии. Ни больше, ни меньше. Но и для них, опять же, существовали свои нормативы… Вторым вариантом была машина. Но ничего нового я купить не мог. В смысле по нормальной, установленной государством цене. Потому как в сегодняшнем СССР невозможно было прийти в какой-нибудь автомагазин или к дилеру и, заплатив деньги, купить новый автомобиль. Все новые автомобили распределялись исключительно через организации. И на них существовали многолетние очереди. Разные — на «Волгу» и «Жигули» подольше, на «Москвич» и «Запорожец» покороче, но они были на все машины… То есть, для того, чтобы купить новый автомобиль, ты должен был сначала поступить на работу в организацию, на которую выделялись необходимые «фонды», потом написать в профком заявление на постановку на очередь, затем дождаться заветной «карточки», после чего в числе очень немногих счастливчиков прибыть к назначенному времени на указанную в карточке торгбазу и, пробежав через ее проходную, первым добежать до понравившегося тебе автомобиля и вцепиться потными руками в заветную дверку. Причем, часто эти автомобили приходили недоукомплектованными — без зеркал, дворников, запаски, аккумулятора, со снятым радиоприемником и так далее. Но народ прощал все. Тест-драйвы, комплектация, скидки — забудь. Что будет — тому и рад. Максимум, что можно выбрать — цвет. Остальное — как повезет… А вот если вспомнить, что в Чехословакии тоже производят автомобили, причем куда лучше качеством чем любой советский, а у меня в чешском банке имеется счет, позволяющий конвертировать рубли в кроны — то тут вырисовывался очень интересный вариант. — Борис Николаевич, скажите честно — участие в марафоне вам лично очень нужно? Пастухов помолчал с полминуты, а потом негромко ответил: — Да. — Нас обоих? — Желательно. — Но вы же понимаете, что на этот раз на победу рассчитывать не приходится. Мы с Аленкой, конечно, поддерживаем себя в приличной форме, но на такие расстояния уже давно не бегали. — Ну-у-у… время же еще есть, — попытался «настроить» меня Пастухов. — Без вариантов, — жестко отказался я. — Вы, может, не знаете, но я в Афгане был ранен и контужен, после чего у меня появились проблемы со здоровьем. Не слишком большие — в повседневной жизни почти не мешают, но с надеждой на высокие места в марафоне точно можно распрощаться… — тут я немного лукавил. И ранение, и контузия у меня были легкими, так что я после них полностью восстановился. Ну по нынешним ощущениям. Что там вылезет со временем — пока сказать было невозможно… — М-да, я слышал. А это не может тебе помешать вообще пробежать? — Вообще — не думаю. Но, на всякий случай, попробую как-нибудь проверить. Время еще есть, как вы говорите. — Это — да… — Пастухов некоторое время помолчал, потом осторожно продолжил:- Ну ты же сам понимаешь, что в первую очередь мне нужна не столько твоя победа, сколько внимание к тебе прессы. И лучше не только чехословацкой. Сможешь это обеспечить без победы? — Ну-у-у… — я задумался, — есть варианты! И — да, вы правы, в этом случае лучше ехать с Аленкой…