На лице у Пирли появляется замкнутое, почти враждебное выражение. – Я не должна говорить об этом. – Даже мне? – Я не знаю. – Пирли… Служанка вздыхает и, склонив голову набок, смотрит на меня. Мы с ней долгие годы хранили секреты друг друга. Пирли помалкивала о том, что подростком я частенько удирала из дома, чему она обычно бывала свидетелем, когда усаживалась покурить на крылечке в самое неподходящее время. Я же никому не рассказывала о том, что время от времени к Пирли заглядывали в гости посетители мужского пола. Пирли никогда официально не состояла в разводе, но с тех пор, как ей исполнилось тридцать, жила одна и обычно говаривала: «Я, может быть, и старая, но еще не мертвая». – Ты никому не скажешь, что это я тебе рассказала? – спрашивает она. – Ты же знаешь, что не расскажу. – Доктор Киркланд поехал в Вашингтон. – Город Вашингтон, штат Миссисипи? Вашингтон – маленький городок примерно в пяти милях к востоку от Натчеса, и одно время он считался территориальной столицей Миссисипи. Пирли презрительно фыркает. – Доктор Киркланд не потратил бы и пяти минут, чтобы съездить туда, разве только чтобы прикупить строевой лес. – Тогда где же он? – Вашингтон, округ Колумбия, девочка моя. Теперь он часто там бывает. Думаю, он знаком с самим президентом или еще с кем-нибудь в этом роде. – Он и в самом деле знаком с президентом. Но он же не может ездить к нему на встречу. С кем он встречается? – Я не могу сказать тебе того, чего не знаю сама. И вообще, думаю, этого не знает никто. – Даже мама? – Она ведет себя так, как будто ей ничего неизвестно. Ты же знаешь своего деда. Мне хочется задать ей еще несколько вопросов, но Натриссе вовсе не обязательно слышать их. Я перевожу взгляд на девочку, которая пытается поймать одну из шелковых стрекоз, свисающих с потолка в углу комнаты. Пирли понимает меня без слов. – Беги во двор и поиграй там немножко, Трейси. Натрисса снова обиженно надувает губы. – Вы обещали мне шоколадную бомбочку, если я буду себя хорошо вести. Я смеюсь, несмотря на снедающее меня нетерпение. – Она много раз обещала мне то же самое. – И вы получали их? – совершенно серьезно интересуется Натрисса. – Если вела себя хорошо, то получала. – Что случалось не так уж часто, – замечает Пирли, делая шаг к Натриссе. – Если ты не отправишься играть сию же минуту, то не получишь вообще никакой бомбочки – ни шоколадной, ни какой-либо другой. А на ужин я приготовлю тебе брюссельскую капусту. Натрисса корчит рожицу, а потом срывается с места и проскакивает мимо Пирли, которая уже подняла руку, чтобы отвесить ей подзатыльник. Я закрываю дверь. Пирли снова изучает ковер, в котором скрыты пятна крови. – Кем тебе приходится Натрисса? Правнучкой? Пирли смеется глубоким, рокочущим смехом. – Праправнучкой. Да, мне следовало сообразить это самой. – Вот в чем проблема нынешних чернокожих людей, – заявляет Пирли. – Эти девчонки беременеют в двенадцать лет. Я не верю своим ушам. – Но ведь они не сами это делают, верно? Как насчет тех мужчин, которые оставляют их беременными? Она пренебрежительно машет рукой. – А-а, мужчины всегда остаются мужчинами, и не имеет значения, сколько шоу устроит Опра Уинфри о малолетних матерях-одиночках. Так что только старикам приходится рассказывать этим девчонкам, как следует себя вести. Но они сейчас и слышать ничего не хотят о церкви, эта нынешняя молодежь. М-да… Последнее многозначительное восклицание несет на себе отпечаток окончательного суждения, с которым, как мне известно из собственного опыта, спорить бесполезно. – Пирли, я хочу поговорить с тобой о ночи, когда умер папа. Она не отворачивается, но и ничего не говорит в ответ. Она не произносит никакой обтекаемой фразы, однако в глубине ее темных глаз я замечаю настороженность. Это характерная черта большинства чернокожих ее поколения. Вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Натчесе чернокожий мог быть единственным свидетелем перестрелки между двумя белыми и при этом ничего не увидеть. Это называлось «дела белых людей», и все тут. Мне страшно подумать, какие грехи могут скрываться под этим устаревшим выражением. Поэтому вместо того чтобы настаивать, я просто молча жду. – Ты уже спрашивала меня об этом тысячу раз, девочка, – говорит она, щурясь, чтобы избежать моего пытливого взгляда. – И тысячу раз ты придумывала всякие отговорки. – Я уже рассказывала тебе, что видела в ту ночь. – Тогда я была маленькой. Но я спрашиваю тебя об этом снова. Ради всего святого, мне уже тридцать один год! Расскажи мне о той ночи, Пирли. Расскажи обо всем, что ты видела. Наконец ее веки приподнимаются, обнажая темно-коричневые зрачки, которые, наверно, видели в своей жизни больше, чем увижу я, даже если доживу до ста лет. – Ну хорошо, – устало отвечает она. – Может быть, хотя бы теперь ты успокоишься. Глава седьмая Пирли садится на край кровати и смотрит в стену. Глаза ее затуманивают воспоминания. – Правда заключается в том, что я немного видела. Если бы я спала у себя дома, то, может быть… Но я была в большом доме, ухаживала за твоей бабушкой. Она умолкает, и на мгновение меня охватывает страх, что она не собирается продолжать. Но она делает глотательное движение и рассказывает дальше: – У миссис Киркланд были боли. Потом оказалось, что это желчный пузырь. На следующий день его пришлось удалить. Твой дедушка хотел сам сделать операцию, но она не позволила. Ладно, как бы там ни было, но я услыхала выстрел. – В котором часу? – Примерно в десять тридцать, я бы сказала. Мне показалось, это был выстрел из ружья. Знаешь, такой раскатистый треск… Он разбудил твою бабушку. Я сказала ей, что это, наверное, доктор Киркланд застрелил оленя, который забрел к нам из леса, но миссис Киркланд распорядилась, чтобы я вызвала полицию. – А ты? – Я сделала так, как было велено. – Сколько времени им понадобилось, чтобы приехать сюда? – Десять минут. Может быть, чуточку больше. – И ты вышла в сад только после того, как туда прибыла полиция? Она медленно кивает. – Но я позвонила вниз, чтобы убедиться, что с тобой и твоей мамой все в порядке. – Кто ответил тебе? – Доктор Киркланд. Он и сказал, что здесь все не в порядке, но что я должна оставаться с миссис Киркланд. Я запаниковала и заставила его сказать, что с тобой все нормально. Вот тогда я и заподозрила, что, должно быть, что-то случилось с мистером Люком. Мистер Люк… Так Пирли всегда называла моего отца. – Предполагалось, что он уедет на остров где-то около девяти часов, но у меня появилось какое-то дурное предчувствие. Я вышла на заднюю галерею большого дома и посмотрела вниз. Когда я увидела мистера Люка лежащим под большим деревом, у меня чуть не разорвалось сердце. Боже милостивый… Давай больше не будем говорить об этом. – Ты разговаривала с мамой, когда звонила вниз?