– Вергун с войском оставались в Альмире, чтобы получить все, что им причиталось. Они заняли город Гленлок, на восточной оконечности Дайновой пущи. Золото им выплачивали по частям, а в Дайновой пуще наемникам жилось, как бы получше тут выразиться… припеваючи. Но война давно закончилась, бойцов в альмирской армии прибавилось, и король решил, что пришло время разобраться с условиями этой невыгодной сделки. Для этого-то и понадобился вот этот самый тип, – указал Йонмар на Бершада. – Гертцог отправил юного владыку ягуаров на переговоры, а для пущей важности дал ему под начало три тысячи воинов. Такой вот первый командный пост. Да только все пошло наперекосяк, – продолжил он. – Вместо того чтобы начать переговоры, Бершад прямым ходом двинулся на Гленлок и решил взять его боем. Город-то он взял, но Змиерубы улизнули в горы. Бершад помчался следом и загнал их в ущелье. Наемники оказались в ловушке. Но, отступая, Вергун захватил заложников – несколько сотен альмирских крестьян и горстку местных баронов помельче, – и выставил их у входа в каньон, под тополями, с веревками на шеях. А потом заявил Бершаду: давай, мол, наступай. И на следующий день этот мерзавец так и сделал. – Все было не так, – пробормотал Бершад. Йонмар пожал плечами: – Как бы там ни было, изгнанник погубил сотни невинных альмирцев. Женщин и детей. Ну а потом началось просто смертоубийство. Свидетели утверждают, что Бершад крошил наемников на куски и вопил, как демон. Топтал их лошадиными копытами, кровь так и летела во все стороны. Перерубал веревки повешенных – ну, куда дотягивался. Да только всех наемников так и не уничтожил. – Йонмар улыбнулся. – Говорят, что Вергун сбежал и скрылся на востоке, за Морем Душ. А своих бойцов оставил на поклев воронам. О том, что произошло в Гленлокском ущелье, знали все альмирцы. И в общем-то, все так и было, кроме одной подробности, известной только Бершаду. И Гертцогу Мальграву. Но Бершад не стал поправлять Йонмара по той же причине, по которой ничего не рассказывал Эшлин. Все равно это ничего бы не изменило. – Эта трагическая история случилась как раз тогда, когда Сиру Мальграв разродилась пятым ребенком. Роды были тяжелыми, младенец появился на свет мертвым. А следом за ним отправилась вниз по реке и королева, но перед смертью объявила своему царственному супругу, что дитя – не от него. В последние годы жизни королевы ее спальню частенько навещал Леон Бершад, владыка Дайновой пущи и друг короля. Говорят, что Леон Бершад, вне себя от горя, признался королю во всем. Гертцог Мальграв казнил своего друга за день до того, как Бершад, окропленный кровью невинных детей, вернулся в Незатопимую Гавань. Разумеется, никто не возражал, когда Гертцог приказал украсить синими полосами щеки юного наследника Дайновой пущи. – Йонмар поглядел на Бершада. – Скажи-ка, изгнанник, ты никогда не задумывался, что было бы, если бы ты умерил свою жажду крови? Бершад зыркнул на Йонмара, с трудом сдерживая бурлящий внутри гнев: – А ты никогда не задумывался, как будут выглядеть твои легкие, когда я вырву их у тебя из груди? После этого все долго молчали. Фельгор облизнул губы: – Ну, я все-таки не солдат и уж конечно не барон, но, по-моему, тебя уронили в кучу дерьма, а потом разозлились, что вонь поднялась. Это ведь не ты, а король пригласил наемников в Альмиру. Вдобавок, когда солдаты хватаются за оружие, страдают невинные люди. Я по себе это знаю. А вину всегда сваливают с больной головы на здоровую. – Фельгор посмотрел на Бершада. – Если честно, то мне твое старое имя нравится куда больше. Йонмар поморщился: – Ну конечно, ворюга защищает убийцу. Оно и понятно, преступники всегда выгораживают друг друга. Бершад кивнул Фельгору, но ничего не сказал. Он давно уже не надеялся ни на оправдание, ни на прощение за то, что произошло в Гленлокском ущелье. Йонмар продолжал разглагольствовать. Бершаду очень хотелось выдрать ему язык, поэтому он встал, вытащил из переметной сумы свечу, зажег ее горящим прутиком из костра, отошел в сторону, туда, где щипал травку Альфонсо, и первым делом занялся своим мечом: тщательно протер клинок промасленным обрывком козьей шкуры, заметил пятнышки ржавчины, оставшиеся после плавания по Морю Душ, и начал счищать их точильным камнем. Привычное занятие успокаивало. Вира подошла к Бершаду, когда он трудился над полукружьем ржавчины размером с ноготь. – Даже не надейся, – буркнул Бершад. – Про Гленлокское ущелье мне сказать нечего. – Меня абсолютно не волнует твое прошлое, если оно никак не затрагивает мое будущее, – сказала Вира. – Меня больше интересует твой меч. Бершад посмотрел на нее. Он пока не понимал намерений вдовы. – Это меч моего дяди Грегора, – ответил он. – Никогда не думала, что встречу папирийский клинок в Альмире. Вы, альмирцы, предпочитаете свои огромные мечи, из-за которых над вами все насмехаются. – После свадьбы Гертцога и Сиру Грегор каждую весну ездил в Папирию. Он был хорошим посланником. В отличие от многих альмирцев ему нравилось путешествовать и бывать в разных странах. – Бершад сковырнул чешуйку ржавчины с металла. – Он так восхищался мастерством папирийских оружейников, что заказал у них клинок и для себя. – А какое имя носит меч? – спросила Вира. – У него нет имени, – ответил Бершад. – Это очень по-альмирски. Ни нашим клинкам, ни нашим богам имен не дают. – Понятно. Значит, это особый клинок. – Да. Он повернул меч рукоятью вперед и протянул Вире. Она взвесила его на руке, одобрительно кивнула и спросила: – Твой дядя умер? Она отдала меч Бершаду и села рядом с ним. Подошел Альфонсо, ткнул мордой в ладонь Виры, а потом снова стал щипать траву. Бершад покачал головой: – Нет, он изгнанник, как и я. Только он ушел в изгнание по своей воле. Я был совсем мальчишкой, когда Грегор отказался от своих титулов и владений. Все его земли в Дайновой пуще перешли к моему отцу, а меч достался мне. Потом мой дядя сел в ялик и отплыл из Незатопимой Гавани в самое сердце Моря Душ. И вот уже двадцать лет от него ни слуху ни духу. – И зачем он туда поплыл? – спросила Вира. Бершад пожал плечами: – Так ведь он не говорил. Может, проведал, что мой отец – любовник королевы, и хотел улизнуть подальше, прежде чем Гертцог узнает. Ну, многие так думают. Но отец рассказывал, что Грегор изменился после баларского нашествия. Он ведь был тяжело ранен, чуть не умер от ран, и голова у него стала как клетка, которую раскачивает ветер. Он искал тихое, покойное место. Бершад умолк и занялся крошечной, с веснушку, точкой ржавчины у самого эфеса. Краем глаза он заметил, что Вира встала. – А какие имена носят твои кинжалы? – спросил он. В Аргеле Вира сражалась храбро и умело, и Бершад надеялся заручиться ее поддержкой и в следующей схватке. Разговор об оружии – лучшее средство найти общий язык с профессиональным убийцей. – Это Кайса, – указала Вира на правый кинжал. – А это Овару. – Начало и конец, – перевел Бершад с папирийского. – Значит, ты – середина. – Ты говоришь по-папирийски? – С ужасным акцентом. Вира улыбнулась и потерла большим пальцем рукоять Овару, выточенную из кости косатки. – Хорошо, что ты с нами, – сказал Бершад. – Без тебя мы бы не выбрались из Аргеля. – Йонмар точно бы не выбрался, – презрительно заметила Вира. – Ну, я бы этому не огорчился. – Не будь он нужен нам живым, я бы не стала его спасать. – Она медленно повела правой рукой. – Вот, пока его тащила, потянула себе плечо. Бершад вложил меч в ножны и бережно опустил на землю. Потом он отстегнул нагрудный доспех, снял кольчугу и начал разглядывать ее полотно при свете свечи, отыскивая поврежденные или погнутые кольца. Таких оказалось шесть, и он подошел к Альфонсо, вытащил из переметной сумы мешочек запасных и ласково потрепал осла по морде. Альфонсо радостно прянул ушами. – Похоже, ослика ты любишь больше остальных, – заметила Вира, когда Бершад уселся и стал чинить кольчугу. – С ослами проще, чем с людьми, – сказал Бершад. – Да и с остальными зверями тоже. Даже драконы, безжалостные убийцы, никогда не притворяются кем-то другим. – Ты поэтому так ненавидишь Йонмара? Бершад покосился на молодого барона, который растирал себе ступни и не отрывал взгляда от глиняного божка. – Я знавал и похуже. – Кого, например? Бершад посмотрел на Виру. Ее любопытство было непритворным. – До того как меня заклеймили, я был наследником могущественного рода. Наши владения были огромны и богаты. Наши воины славились на всю Альмиру. С северной границей наших владений соседствовало имение некоего барона Умбрика – несколько деревень и кофейная плантация. Своего войска Умбрик не держал, но очень старался мне угодить, поэтому, когда я стал верховным бароном, то отдал в его распоряжение отряд бойцов. Он каждый месяц посылал мне дары – выдержанные вина, кофе, ливенель. Рассказывал о встреченных в лесу ягуарах, зная, что они мне нравились. Я считал его другом. – Бершад умолк, прилаживая кольцо к кольчуге. – Спустя год после моего изгнания мне дали приказ убить дракона во владениях Умбрика. Гертцог не любил посылать меня в окрестности Дайновой пущи, опасаясь, что местные жители меня поддержат, но имение Умбрика располагалось на северной окраине и считалось безопасным. Я обрадовался, что встречу знакомого. Надеялся, что заночую под крышей, может быть, даже в постели, если Умбрик расщедрится. Но он вышел из своей глиняной башни с мечом наперевес, накинув на плечи ягуаровую шкуру, вот как у Йонмара. Он бросил шкуру под ноги, обоссал ее и заявил, что утром отправится на охоту и убьет еще одного ягуара. Потом он добавил, что изгнанникам не место в его владениях и что на своей земле он не потерпит ни моей татуированной физиономии, ни моего осла. – Какой радушный хозяин, – вздохнула Вира. – Ну, тогда все считали, что жить мне осталось недолго. Боялись, что если выкажут мне уважение, то король разгневается. Но самое смешное, лет через десять мне снова довелось пройти через владения Умбрика. К тому времени я уже прославился. Умбрик втерся в доверие к Греалорам, построил десяток лесопилок и вырубил тысячелетние леса, обратив древесину в золото. И даже заложил городок рядом с плантацией, назвал его в свою честь: то ли Умбрикова Падь, то ли Умбриков Дол, ну, как-то так. Хвастливый мерзавец. Короче, когда я во второй раз проходил по его землям, альмирские бароны уже взяли в привычку приглашать меня в свои крепости – украдкой, чтобы не прознал Гертцог Мальграв. Умбрик послал солдата в таверну, где я остановился, и велел привести меня в свой новехонький особняк. И даже устроил пиршество в мою честь, чтобы его жена и дети познакомились с Бершадом Безупречным. – И ты пошел? – Конечно, – ответил Бершад. – Первое правило драконьера: никогда не отказывайся от горячей еды и мягкой постели. За четырнадцать лет мы с Роуэном это твердо усвоили, потому что по большей части живем вот так… – Он махнул рукой в сторону рыбьих костей и тонких подстилок у костра. – В общем, барон Умбрик лебезил передо мной так, будто я по-прежнему был наследником Дайновой пущи. А когда он упился до полусмерти, я увел его хорошенькую жену в супружескую спальню и оттрахал ее на супружеском ложе. – Значит, о тебе не только небылицы рассказывают, – улыбнулась Вира. Бершад пожал плечами: – Я это к тому, что дикий зверь, в отличие от человека, никогда не сделает подлости. И тому, кто это понимает, не приходится гадать о намерениях зверей. Вира долго смотрела на Бершада, а потом спросила: – Кстати, как ты сообразил, что на Аргель нападет дракон? – Увидел, как он слетает с горы. – Может, оно и так, но ты снес полголовы сержанту гораздо раньше, чем появился дракон. Откуда ты знал, что он появится? Помедлив, Бершад произнес: – А ты глазастая, все примечаешь. – Это не ответ, – сказала Вира. Предчувствовать появление драконов Бершад начал на пятый год изгнания, после того как несколько раз был тяжело ранен и лечил раны драконьим мхом. Теперь при приближении дракона у него ныли все кости. Бершад догадывался, что этому есть какая-то причина, но не знал, какая именно. Объяснять все это Вире ему не хотелось, поэтому он сказал ей полуправду: