Главный смотрел вверх, оглядывался кругом, нюхал воздух, покачивался с пятки на носок. Думал. «Ну же, – мысленно взмолился Клоп, глядя в его широкую спину. – Давай не будем уходить. Видишь, какой туман: за ноги цепляется, тропу прячет? Камни скользкие, трава мокрая. Не выспались все, черный твой ранен!» После горячей ночи с лекаркой даже вставать не хотелось, не то что лазать по проклятым горам. Все тело наполняла легкая истома, заставляя слегка подрагивать мышцы. Но молитва не помогла. – Запрягаем лошадей, – махнул рукой Хоар. – Укладываем поклажу в телегу. Клоп вздохнул и направился к вьюкам. То, что с этим главным шутки плохи, он понял сразу и старался держаться от него подальше. Мальчишка, что крутился вокруг своей смирной лошаденки, напротив, искал внимания Хоара. Сейчас он подносил ему сбрую. Черный вытащил из пещеры попоны. Оба воина выглядели по-обыденному собранно и деловито, словно и не было вчера хмельного пира и плотских радостей. Черный осторожно двигал одной рукой, а кровожадный мальчишка выглядел грустным и рассеянным. «Уж ему-то точно бабы не досталось, мал еще», – злорадно подумал Клоп. Он вспомнил о своей Булочке и опять улыбнулся. Настоящую булочку – из воздушного белого теста, политую медом, – ему довелось попробовать лишь единожды. Тогда господа с гостями так упились, что Клоп не удержался, подгадал удачный момент и сдернул сладость со стола. Он помнил тот волшебный вкус годы и годы спустя. Вот и прозвал так свою нечаянную зазнобу. Правда, ту булочку из сдобы он попробовал только один раз, а свою Булочку – всю ночь. Клоп все порывался рассказать лекарке про то, что она теперь Булочка. Но та в ответ шипела ласково и слегка испуганно, прикрывая ему рот ладонью. «Вот оно как! – подумал Клоп, вспоминая белое тело женщины и ее запах. – Выходит, и на верхотуре над облаками люди живут!» Он бы остался здесь, у Булочки под пышным теплым боком, будь его воля. А что? На господ молчаливые горцы не больно-то походили. А работы Клоп не боялся. Всяко не тяжелее, чем изо дня в день поднимать из Колодца земляное масло. Хоар оказался прав. Пока они таскали вещи, солнце показалось из-за горы. Туман тотчас убрался, истаял, испугался и спрятался в расселинах, словно его и не было вовсе. Хоар подошел к суровому старейшине с посохом. Глядя ему в лицо и четко произнося слова, сказал: – Мы в Пайгалу идем. Дашь провожатых? Старик подумал немного, взял воина под локоть и развернул лицом в сторону далеких гор, а затем указал посохом на приметный пик со скошенной вершиной. Хоар почесал макушку. – Только до поворота, значит. Ну, и на том спасибо, – кивнул он старику. Старейшина подошел к толпе провожающих молчальников и выцепил двоих кряжистых бородатых мужиков. Помахал у них перед лицами пальцами, поразводил руками… Растолковал по-своему, жестами, что от них требуется. Двоица угрюмо кивнула. Старейшина вдруг ткнул посохом в сторону Арратоя и Клопа. Потом указал на деревню и ударил себя сжатым кулаком в грудь. – Пленников наших тебе оставить? – задумчиво спросил Хоар. – Свежую кровь влить хочешь? Старик кивнул, довольный тем, что его поняли. – Двух отдать не смогу, – помотал головой Хоар. – Вон тот, – он кивнул на Книжника, – самому нужен. А мелкого забирай. Старик задумался. Сердце у Клопа замерло. Неужели? Старейшина кивнул и хлопнул Хоара по плечу. – Ну, теперь заживем… – пробормотал про себя Клоп. Булочка сзади прижалась своими большими грудями и зашипела испуганно, как шипела ночью. Только вот ласки в этом шепоте Клоп не услышал. Одну тревогу. А старейшина и Хоар посмотрели на него. Старик – сурово и непреклонно, а Хоар – как-то… С жалостью, что ли? Мальчишка с борта телеги залез на кобылку. Сам, чтобы никто не помогал. Черный и Хоар мигом оседлали коней. Книжник – гляди ж ты – сел на облучок телеги, взяв в руки вожжи. Местные провожатые успели уйти вперед. Они тронулись. Мальчик обернулся и долгим взглядом посмотрел на холмы Города мертвых. Одинокая глубокая морщина пробороздила его гладкий лоб. Арратой тоже обернулся и глянул на Клопа. Книжник виновато улыбнулся и махнул рукой на прощанье. Улыбка вышла тонкой и блеклой, как прошлогодний опавший лист. Клоп отвернулся. Едва путники скрылись за поворотом, как Булочка, на миг обняв его сзади за плечи, бросилась к старейшине. Она быстро-быстро махала перед его глазами пальцами, словно стрекоза крыльями, то прижимая руки к груди, то вытягивая их вперед. Иногда она оборачивалась к Клопу и указывала на него. Старик в ответ лишь дергал щекой, а когда Булочка всплеснула руками, стукнул посохом по земле. Дело было нечисто. Клоп шагнул к старику, чтобы увести свою женщину. Но вдруг его схватили сзади и притиснули локти к туловищу. Тогда Клоп ударил назад головой и что есть силы лягнулся. В ответ ему так саданули по затылку, что перед глазами поплыло. Затем куда-то потащили. Безвольные ноги волочились по земле и бились о камни. Когда он очухался, то понял, что находится в зале, где еще вчера шумели и пировали. Он сидел, плотно прижатый к лавке. Руки заведены сзади и связаны. Клоп попытался встать, но тщетно – ноги оказались примотаны к скамье. Кто-то схватил его за волосы и запрокинул голову вверх. Он увидел заплаканную Булочку. Стол, уставленный ее лекарскими горшочками и свертками. Какие-то инструменты. Чья-то рука ухватила его за подбородок и начала с силой тянуть вниз. Клоп попытался стиснуть зубы, но желваки скоро свело, и он сдался. Рот распахнули так, что едва не вывернули челюсть. Увидев, как Булочка приближается к нему с клещами, он замычал от ужаса. Она схватила его язык и вытащила наружу. Затем он почувствовал резкую острую боль, и его рот стал наполняться чем-то теплым и соленым. Потом к лицу поднесли раскаленный нож, и все внутри вспыхнуло болью. Запах жженого мяса ударил в ноздри. Спасительный мрак поглотил Клопа, и он рухнул в его прохладу. Очнулся он в знакомой комнатушке лекарки. По-прежнему остро пахли сушеные травы, развешенные под потолком, но теперь их запах вызывал тошноту. Булочка, увидев, что он очнулся, подбежала и погладила по руке. Достав из угла суму, она распутала завязки, вытаскивая и раскладывая на столе горшочки. Потом ушла ненадолго, но вскоре вернулась с большим горшком. Подойдя, она протянула руку к его губам. Клоп не сумел сдержать испуга и вздрогнул. Он чувствовал, что язык опух и занимает весь рот целиком изнутри. Он не мог ни говорить, ни кивать – сразу дергало болью. – Кха-аааа, – просипела она, широко раскрыв рот. Тогда-то Клоп и увидел, что языка у нее нет вовсе, а вместо него у самого корня какой-то обрубок. Только сейчас он понял, что с ним сделали. Понял, что теперь и он молчальник. – Кха-ааа, – по-прежнему упрашивала его Булочка. Он решил послушаться. Клоп осторожно разомкнул челюсти и раскрыл рот. Лекарка аккуратно положила ему под язык холодную тряпочку и бережно прикрыла рукой рот. Он сразу почувствовал, что стало легче. Язык – или то, что от него осталось, – онемел от холода. Потом, когда лед в тряпочке растаял, лекарка научила его полоскать рот какой-то горькой настойкой. Булочка сумела объяснить, что глотать ее нельзя. Когда настойка закончилась, а снадобья убрали, она потянулась к нему, но Клоп отстранился. Булочек он теперь наелся на всю жизнь вперед. Кем-кем, а дураком себя Клоп не считал: сначала язык отчекрыжили, а теперь что? Лекарка кормила его жиденькой кашицей из растолченного в порошок сушеного мяса и каких-то корней. Кормила с ложечки, как малое дитя. Через три дня язык уже не казался таким огромным и помещался во рту. Тогда-то к нему и пришли, забрав на стройку. Ради строителей-молчальников белые пограничные камни никто не откатывал: его спутники просто перешагнули через них, и все. Клоп пошел следом. Хвала Паготу, до склепа страшного старика идти не пришлось, строительство велось ближе. Он все еще боялся того места. Как раненого, его берегли. Понимали, что сил у него еще немного. Клоп подносил снизу, от тропинки, на вершину небольшие обтесанные камни, складывая в кучу. Трое угрюмых молчальников выкладывали из них круглую стену. Рядом толкли ноздреватый белый камень в порошок. К порошку добавляли яиц, молока, воды и месили раствор. Этим раствором клали кладку. Дорогой и богатый Дом выходил для дана! Впрочем, денег у горцев и впрямь хватало. В этом он убедился в первый же день, когда его отпустили на обед. Сами строители кушали здесь же. Еду им приносили из деревни прямо на место. Вот только Клоп не мог есть эту грубую пищу, все это понимали. Ему нужно было хлебать жиденькую тюрю, что готовила Булочка. Вот и дали Клопу провожатого к границе Города мертвых. Дурни! Обратно-то на стройку он шел сам! Вот и заглянул в пару склепов по дороге, пока никто не видел. Неприкаянное золото валялось прямо у порога. А через пару дней и водить к границе его перестали. Чай, не заблудится. Клоп заглядывал то в один, то в другой склеп, прихватывал пригоршню монет. Пока обедал у лекарки, прятал деньги в дальнем углу, прикрыв шкурами. Сколько дней так продолжалось, он не помнил. В одно утро вдруг все забегали, забрехали собаки – им, сволочам, никто языки не резал. Клоп как-то сумел спросить у лекарки, что произошло. Вместо ответа она вывела его на улицу и показала на гору вдалеке. А потом подняла лицо вверх и показала, будто воет. «Волки, – догадался Клоп. – Волки стадо задрали. Или разогнали по окрестным ущельям». Тогда многие горцы с собаками ушли второпях. И он решился. Они зашли обратно в дом. Когда Булочка отвернулась, он со всей силы ударил ее кувшином по голове. Кувшин разлетелся, а она рухнула ничком, не издав ни звука. Клоп достал золотые и серебряные монеты. Увязал их в узел. Вытряс из сумы лекарское барахло, оставив лишь горькую настойку. Уложил монеты. Выгреб весь порошок из сушеного мяса и корешков. Добавил все то зерно, что смог найти в комнатушке. С уверенным видом, не глядя по сторонам, он прошел через всю деревню. Вышел из нее и скрылся за поворотом. Он шел и шел весь день, прислушиваясь и ожидая погони. Но никто не спешил ему вслед. Наконец он дошел до знакомого моста. Клоп вспомнил схватку, вспомнил свою встречу со страшным горным чудовищем и вздрогнул. Спустился под мост, чтобы наполнить пустые мехи водой. На одном из камней увидел аккуратно сложенный дорожный имперский плащ и крепкую палку, лежащую поверх. Когда-то в этом плаще щеголял Пиво, но снял его перед боем. А теперь Пиво кормит червей, как и вся остальная ватага. Только ему с Книжником и удалось вновь выкрутиться. Клоп пошарил вокруг, но больше ничего не нашел. Он запахнулся в плащ: к вечеру похолодало, и находка оказалась весьма кстати. Крепко сжав палку, Клоп выбрался из-под моста. Чуть постоял на нем, осматриваясь. Тела горцы прибрали. «Да, – подумал Клоп с гордостью. – В живых только мы с Книжником остались. А Арратой по-прежнему то ли раб, то ли пленник. Только я один свободен и с монетами. Только я один сумел умыкнуть горское золотишко». Конечно, это не те горы золота, о которых мечталось. Но ему хватит. А если не хватит – он найдет нужных людей и вернется. Клоп осторожно пошевелил во рту обрубком языка. Уже почти не больно. «Ничего, – пообещал сам себе Клоп. – За мой отрезанный язык вы мне еще заплатите. Заплатите не золотом мертвых, а своими жалкими жизнями! Вы еще узнаете мою месть! Колодезным-то горцам она не сильно понравилась – горяча больно. А дорогу к вам я запомню. Не заблужусь, если что». Атриан Олтер Дядька Остах убедил меня, что мелкий гаденыш Хмутр всего-навсего фантазировал про военный поход своего отца-командующего в горы. Мол, сопляк просто так трепал языком. Врал, чтобы меня позлить. Но я-то видел, что наставник этими словами не меня успокаивает, а себя! Я притворился, что поверил. Все равно ничего не изменить. Тогда зачем нервы зря расчесывать? Мы возвращались по опустевшим улочкам столицы провинции. Было непривычно тихо. Городской шум – неизменный спутник дневной жизни Атриана – куда-то делся. Никто не спешил навстречу, не обгонял торопливо, не перекрикивался через весь переулок, не расхваливал товар, не ругался. Город обезлюдел: оконные ставни закрыты, входные двери лавок заперты. Случилось невозможное: даже рынок примолк и не гудел привычной суетливой жизнью пчелиного улья. Весь Атриан был на арене, глазел на канатоходцев, хохотал, пил вино и пиво и наслаждался жизнью. – Интересно, а сколько наши пайгалы заработали? – поинтересовался я. – Это их доход за полгода, а то и за год, – словно оправдываясь, сказал Барат. – Ты представь, сколько еще с них мытари сдерут! – добавил Йолташ. – Ага. Эти-то кровопийцы своего не упустят! Сборы имперские, провинциальные и еще кое-кому на лапу, – неожиданно поддержал братьев наставник. – Да я просто так спросил… – не успел я закончить фразу, как в воротах столкнулся с выходящим из имения Фраксом Хмутром. Увидев меня, он зло дернул щекой. Коротко, резко, словно на военном смотре, он поклонился и быстрым шагом прошел мимо. Я даже не успел ответить на приветствие. – И чего это он? – задумчиво протянул я, оборачиваясь. «Не врал Милиар, ой не врал, – подумал я. – Чую, какая-то каша заваривается. Крутенькая каша, густая». На площади командующему Пограничной тысячей слуги подвели коня. Он лихо запрыгнул на него. Поймав мой взгляд, поджал губы, хлопнул коня по шее и умчал. – Не любят порубежники горцев, – философски заметил Йолташ. Я давно приметил, что иногда из молчуна Йолташа нет-нет да и выглядывал задумчивый мыслитель. – И откуда в них такая заносчивость? – пробормотал я. Пока мы шли через весь сад к дому, то вспоминали наш недавний визит в дом Хмутров. Братья никак не могли забыть того, как охрана преградила им путь в особняк. – Я уже готов был рубиться, – признался Остах. – Ты внутрь прошел, а эти крабы пучеглазые перед нами копьями машут! – Точно вам говорю, кто-то из дорча у Фракса по молодости девку увел, – горячась, сказал Барат, распахивая калитку. – Вот поэтому порубежники нашего брата терпеть не могут. – Не говори глупостей, молодой человек, – раздался голос со стороны крыльца. Дорча Либурха звучал мягко и певуче. На ступенях сидел библиотекарь, а на коленях у него развалился Кайхур, с укоризной смотрящий на меня. «Гулять ходили? Опять без меня?»