* * * За окном уже начинался рассвет. От бессонной ночи мои веки были свинцовыми, и жизнь воспринималась мной в приглушенных тонах. Я прошлепала на кухню. Мама еще спала. Сварив кофе, я сделала глоток и поняла, что это все-таки именно то, что мне было нужно. Мир начал приобретать более четкие очертания. Хотя в голове еще царил полный сумбур и больше всего на свете мне хотелось забраться в постель, накрыться с одеялом головой и вывесить табличку — Александра Данич намерена отоспаться, просьба не будить ее ближайшие сто лет. Но увы! Жизнь была ко мне жестока, и мои желания для нее ни черта не значили! За окном послышались первые утренние голоса. Шаги. Черт, как все у них мирно-то! Какая-то Римма вопрошала Аглаю, купить ли ей молока. Мне бы так хоть пять дней пожить! Вся забота — купить молока! А тут мысли кружат вокруг мусорного бака, да и вся моя жизнь протекает по подворотням и мусорным бакам! Еще и эти непонятные байкеры спешат обрушиться мне на голову, и как тут Лешке отказать? Он мне никогда еще в помощи не отказывал! Вот и получается — сидели мы с Ларьком целую неделю, в ус не дули, пусть без денег, но в полном и безоблачном покое, так нет! Напросили на свою задницу приключений! Короче, день у меня начался, и начался с мыслей мрачных, пессимистических и глухих, как колодец. Вернее, как мусорный бак, вокруг которого должно было сегодня произойти столько событий, что и чертям в аду было бы тошно там поучаствовать! * * * «Неужели у нас нет другого выхода?» Она слишком устала от нищеты. Нищета преследовала ее повсюду — ею пропах мир. Мир вокруг нее вонял бедностью, как плесенью. Но — так тоже нельзя! Она боялась. — Я пошел. — Еще рано… — Мне надо подготовиться. По его лицу она никогда не могла ничего определить. А уж последнее время его лицо вовсе не выражало никаких чувств. Иногда ей казалось, что их, этих чувств, у него теперь не было совсем. Словно он выключил их — потому что без них становилось легче. — Поджарить тебе яичницу? — спросила она. Господи, как он на нее посмотрел! — Некогда, — бросил он. Порою ей начинало казаться, что она его ужасно раздражает. Собственно, все было из-за нее. Он не виноват, что никак не может заработать. — Ты помнишь, что ты должна сделать? — Да, — кивнула она и повторила, как прилежная ученица выученный назубок текст: — Отвести девочку к театру. Оставить там. — Будь осторожна, — сказал он. — Надеюсь, завтра мы будем уже далеко отсюда и забудем эту историю! — Надеюсь, что забудем, — повторила она как эхо, хотя и знала — этот кошмар она не забудет никогда. Он ушел, еще раз обернувшись. Она была готова поклясться, что на его лице появилось слабое подобие улыбки. — А ты отстегнул эти ужасные кандалы? — спросила она. — Да. Не забудь ее покормить. И… Попроси у нее прощения, ладно? Она усмехнулась. За это? За то, что они сделали? Может быть, девочка еще не до конца соображает, что с ней произошло, но она-то прекрасно понимает, что за то, что они проделали с этим ребенком, господь не простит их никогда! Дверь хлопнула. Она тихо вошла в комнату, где спала их маленькая узница. Руки ее разметались, и на губах застыла безмятежная улыбка — малышке снилось что-то приятное. Она дотронулась до ее светлых кудряшек. — Сегодня все закончится, — тихо прошептала она. — И слава богу… Глава 7 Как собираются на работу нормальные девушки двадцати трех лет? Они накладывают макияж. Одеваются в легкие, шуршащие одежды и, «дыша духами и туманами», несутся на свои рабочие места подобием пушинок одуванчиков. Прелестные и милые. Я родилась явно ненормальной. Потому как на работу собиралась совсем не так. Напялив джинсы, я надела поверх просторный свитер грубой вязки. Ни о каком макияже не могло быть и речи — слишком плотно моя голова была занята мыслями совсем иного характера. Потом я надела куртку, во внутреннем кармане которой лежал револьвер — подарок Лешеньки Ванцова. Лариков протестовал против Лешкиного дара, утверждая, что я начну палить почем зря во все движущиеся мишени. Пока мишени движутся спокойно, вопреки его опасениям! Ну, если бы у нормальных девушек появились заботы, аналогичные моим, они перестали бы порхать по жизни, как птички колибри! Собрав волосы в хвост, я посмотрела на себя в зеркало. Уж на колибри я точно не похожа. — Не морщи так лоб, — донесся из-за спины голос мамы. — Ранние морщины ничью физиономию еще не украшали! — Мою украсят, — пообещала я, продолжая хмуриться. — Раз уж ничто ее не способно украсить, может, это сделают как раз морщины! — Твой комплекс иногда раздражает, — сообщила мама. — Не надо было воспитывать меня в духе скромности и смирения, — улыбнулась я. — Вот Ленка, например… Ей всю жизнь внушалось, что она самая красивая и самая умная. Внушалось, между прочим, мамочкой. И теперь девушка полностью сумела защитить себя от правды. Даже ее огромный нос кажется ей орлиным. Все в ней совершенство. А ты сделала все возможное, чтобы я всю жизнь мучилась от осознания собственной неполноценности! — Да, я вижу, как ты мучаешься, — скептически хмыкнула мама. — Просто тебе все падает с небес, и ты окончательно обленилась. — И что мне с небес нападало? — поинтересовалась я. — Неужели ты сейчас, презрев все свои педагогические методы, сообщишь мне, что я умна, хороша собой и талантлива? — Ну, Пенс вот тебе нападал, — неуверенно сказала мама, не желая расстаться со своей педагогической доктриной, согласно которой скромность украшает любую девицу. — Не так уж мало. — Кстати, Пенс, — задумалась я. — А вот Пенс-то мне и нужен! Придется забежать к нему на минуточку, дабы попросить его об одолжении…