Ограничившись слабым пожатием плеч, она посмотрела в сторону окна, занавешенного плотными бархатными гардинами, и пробормотала: — Так, ничего особенного. Значит, вот как это звучит… — Да что звучит, мама? — теряя терпение, воскликнул он. — Ты сама учила меня, что, находясь в обществе, нельзя говорить загадками! — Я… Она не хотела, черт побери, говорить об этом при нем! — Прости, пожалуйста, Алексей! Но это касается только меня… Она поднялась со стула и произнесла: — Я вынуждена оставить вас ненадолго… Простите. С этими словами поспешно прошла в свою комнату, где, опустившись в кресло, со вздохом повторила эти странные и такие зловещие слова: — Профанум вульгус. * * * Я проводила ее взглядом. Замешательство Тамары при последних словах Алексея не укрылось от меня. Неужели? Не эти ли слова произнес неведомый преследователь? На непонятном для Тамары языке — латынь и была для нее непонятной… Или тут сыграло роль сходство? Может быть, там вообще звучало какое-нибудь «ин вино веритас»? — Вы меня не слушаете, — укоризненно заметил мой странный собеседник. — Нет, что вы… Я слушаю, — возразила я. — Да нет. Ваш взгляд направлен на дверь, за которой только что скрылась моя мать. Можно подумать, вас прежде всего интересует она. Интересно, черт возьми! До чего ж интересно! Он улыбался. Он вообще был похож на избалованного ребенка, который забавляется действием своих проделок на раздражающих его взрослых. — Послушайте, сейчас, когда моя мать нас оставила, может быть, вы все-таки доверитесь мне? И расскажете, что вас с ней связывает? Он смотрел мне прямо в глаза, и взгляд у него был не самый приятный на свете. Внутри его глаз притаился холод, и я поежилась невольно — что-то в этом парне меня насторожило! — Это вам только показалось, — попыталась я уйти от ответа. — Бросьте, — выплюнул он слова с гадливой гримасой. — Женщины все созданы для вранья, и вы не исключение! — К чему это вы? — удивленно посмотрела я на него. — К тому, что вы только и делаете, что врете, а значит, вы не исключение. Я так устал от женщин! Если бы я была какой-нибудь жестокой фурией, я бы не замедлила расхохотаться. Судите сами, передо мной сидит горбун с непомерно маленькой головкой и злыми глазами и утверждает, что он, представьте себе, устал от женщин! Но я скрыла свои чувства и даже покраснела, сказав: — Вы просто еще не встретили скорее всего нормальную женщину… Смею вас заверить, женщины врут куда меньше, чем мужчины! Кажется, мне удалось задеть тайные струны его души. Он теперь смотрел на меня с неожиданной теплотой и интересом. — Вы… А вы согласитесь принять мою дружбу? Сейчас он еще больше походил на ребенка, только теперь ребенок очень хотел, чтобы его кто-нибудь полюбил. О боже! Вот я попала-то! — Конечно, Леша! — улыбнулась я. — И вам не будет стыдно пройтись со мной по улице? — прищурился он. — Да с чего же? — развела я руками. — Вы, Леша, мне кажется, немного зациклились на собственном уродстве, которого нет. Вы извините меня за прямоту… — Ваша прямота не так унизительна для меня, как вечные уверения моей матери, что я как две капли воды похож на Давида Микеланджело, — грустно усмехнулся он. — При этом она отчего-то не рискует выйти со мной на улицу… Он отвернулся на мгновение, но потом снова посмотрел на меня с улыбкой и произнес: — В том, что я такой гадкий, виновата ведь только моя мать. И я ее ненавижу. Вас это пугает? Я покачала головой: — Нет, просто… Вы немного не правы. — Я прав, — мягко возразил он. — Я говорю сейчас не о своих физических недостатках… — Но о чем? — О духовном уродстве, — печально сказал он. — Но больше я ничего пока вам не могу сказать… Я ведь знаю, кто вы. Вы сыщица. * * * Интересно, какой реакции он ждет от меня? Судя по его виду, он рассчитывал на крутой эффект! Я справилась с минутным замешательством и равнодушно сказала: — И что теперь? Он вытаращился на меня, явно недовольный моим ледяным спокойствием, и рассмеялся: — Ничего, радость моя! Просто я же говорил, вы обманщица! — Почему это? — спросила я. — Я что, утверждала, что работаю секретарем-рефентом? Или я претендовала на профессиональные достижения кинозвезды? У меня такая профессия, и, представьте себе, я этого нисколько не стесняюсь! — А зачем вас наняла моя мать? Вы мне это скажете? Или уйдете от ответа? — Уйду, — развела я руками. — Не потому, что я, Саша Данич, ужасно нечестная женщина! А потому, что есть такое понятие, как профессиональная этика, и в связи с этой самой этикой я не могу разглашать чужую тайну, в данном случае тайну вашей мамы! Поинтересуйтесь у нее, если она захочет ответить, она ответит! — Она не захочет, — мрачно констатировал он. — У моей матери в прошлом слишком много грязных тайн, которыми она не пожелает делиться даже с вами. Несмотря на то, что она вас наняла! Кажется, мне давно надо было пообщаться с этим шустрым пареньком, а? — Ну, что ж… Это ее право. — Ну да, конечно, — протянул мой визави с легкой насмешкой. — Как это вы легко выворачиваетесь, просто завидки берут! А разве ваш клиент не должен быть с вами предельно честным? Иначе как можно рассчитывать на успех безнадежного дела? — Если сыщик хороший, все выйдет наружу, — ответила я. — И вы хороший? — Не знаю, — честно сказала я. — Можете не напрягаться, — рассмеялся он. — Наверняка хороший. Но… Давайте оставим эту тему. — Давайте, — легко согласилась я.