Корнев хмыкнул: – Так уж и сразу? – Я её убедил! – Обещал на ней жениться? – Ты меня пугаешь, Стёпа, да как тебе такое в голову могло прийти? Пусть Эмилия Эдуардовна и привлекательная женщина… Корнев рассмеялся: – Знаю, знаю! Ты же у нас убеждённый холостяк! Ладно, не томи! Не хочу я слушать того, что ты ей наплёл, лучше расскажи, что она там в своих бумагах накопала. – Эмилия Эдуардовна порылась в наших картотеках и нашла в них информацию про одного нелицеприятного типа – это некто Леонид Комельков, двадцать первого года рождения. – Комельков? – Корнев напрягся. – Не помню такого. – Леонид Комельков, прозвище Кольщик – бывалый рецидивист, первый раз сел по «малолетке» в тридцать пятом, отсидел год. Потом прибился к серьёзным ребятам. Его взял под себя Гроза… – Гроза? Это который… – Корнев хлопнул себя по голове. – Ни черта не помню, кто такой этот твой Гроза. – Герман Юрьевич Громов по кличке Гера Гроза. Матёрый бандюган, который взял кассу на Артельной, а потом ограбил меховой салон на Варварке. Попался из-за бабы… Стёпка, у тебя что, на войне совсем память отшибло? – Так… – Корнев тут же надулся, как индюк. – Ты мне это самое… брось! Ты лучше скажи, зачем ты мне всё это рассказываешь? Какое отношение это имеет к делу? – А такое, что, как выяснилось из документов, наш Лёнька в годы войны угодил в Кресты. С двумя своими корешами – одним из которых, кстати, и был тот самый Гроза, про которого ты ни черта не помнишь – наш Лёнька умудрился оттуда сбежать. Зверев сиял, но Корнев всё ещё сидел насупившись. – Продолжай. – Грозу убили наши в сорок четвёртом при нападении на инкассаторов. Сизого, второго приятеля Кольщика, в сорок четвёртом сожительница шарахнула молотком по голове, после чего он благополучно окочурился ещё по дороге в лазарет. Эту барышню, кстати, оправдали, так как свидетели показали, что Сизый бросился на неё с ножом, но это к делу не относится. Зверев сделал паузу и достал папиросу. – Давай уже! Не томи! Двоих больше нет, что с Комельковым? Зверев откинулся на спинку дивана, мечтательно посмотрел в потолок. – Пепельницу дай! Корнев выругался, но вынул из стола пепельницу. Павел Васильевич неспешно раскурил папиросу: – Кольщик наверняка видел Фишера, находясь в Крестах, и пока что он единственный, кто может знать Фишера в лицо и опознать его. – Да понял я тебя!.. понял! И где же ты собираешься теперь искать нашего Лёньку? – А чего его искать? На днях Комелькова снова повязали. Он пытался оставить без кошелька и украшений одну немолодую уже дамочку, угрожал ей ножом… – И… Зверев смотрел на Корнева своим обычным взглядом, склонив на бок голову и нарочито растягивая слова: – Сейчас Комельков находится в городской тюрьме, ведётся следствие. – Твою ж мать… Какая же ты сволочь, Зверев! Что же ты столько времени молчал? – закричал Корнев и трясущейся рукой схватил трубку телефона. – Сволочь? Опять это гнусное слово! Ну и плевать! – Зверев снова откинулся на спинку дивана и принялся тихонечко напевать «Мишку-одессита» из репертуара Леонида Утёсова. Глава 3, в которой Корнев и Зверев используют разные методы допроса, благодаря этому узнают кое-что интересное Лёнька Кольщик оказался худым белобрысым парнем, облачённым в выцветший синий пиджак и серые штаны с оттянутыми коленками. Судя по данным его анкеты, которую вот уже полчаса как усердно штудировал Зверев, Комелькову было двадцать шесть, хотя выглядел он значительно старше. Пальцы в наколках, узкие, как щёлки глаза, в которых Зверев не увидел ничего, кроме холодного равнодушия ко всему, что здесь происходило. Зайдя в кабинет, Комельков тут же сел на предложенный ему стул, ссутулился и склонил голову набок, правая нога его слегка подёргивалась, словно отбивая ритм. Зверев, как обычно развалившийся на диванчике, тут же отметил, что на него Лёнька даже не взглянул: «Хоть и молодой, но бывалый! Раскрутить такого будет не так-то уж и просто». Пока Зверев отмечал особенности вошедшего, Корнев энергично вышагивал по кабинету. – Ну здравствуй, Комельков! – угрюмо, но довольно сдержанно начал начальник псковской милиции и наконец-то уселся за свой стол. – И тебе не хворать! Чем же это я так отличился, что сам начальник милиции меня к себе на беседу вызвал? – голос Комелькова был прокуренным и низким. – Когда узнал, думал ослышался, теперь вижу, не наврали мусора! Так чем обязан, только давайте короче, а то у меня голова болит! Корнев поморщился, сдвинул брови, но как-то сумел себя сдержать. – Почитал я твоё дело, Комельков, – сказал подполковник, – опять, смотрю, ты у нас за старое взялся? – Твоя-то какая забота, начальник, за что я взялся, за что не взялся! Дело моё ясное, так чего тут ещё канитель разводить? Взяли меня с поличным, так что я и не отпираюсь. Было дело, подошёл к барышне, попросил кошелёк и цацки. Заметьте, по-хорошему попросил, а она в крик! Я её за шкибон, а тут ваши нарисовались! Сто шестьдесят пятая статья, а значит, максимум пятерик! Что же теперь, бывает! – Эвон как у него всё гладко, – покачал головой Корнев. – Ты на женщину с ножом напал – это уже вооружённое нападение. Какая уж тут сто шестьдесят пятая статья? Ты у нас злостный рецидивист! Так?.. Так! Взяли тебя с поличным. Сто шестьдесят седьмая – вооружённый разбой при особо отягчающих. Вполне реально вышак вырисовывается! Лёнька гортанно рассмеялся. Зверев, всё ещё листая дело, продолжал искоса наблюдать за Комельковым. Не верит! Не ведётся! Не боится! Такого трудно будет заставить сотрудничать, тут подход другой нужен. Зверев продолжал штудировать бумаги… Комельков тем временем продолжал: – Ну взяли, и что? Ножик у меня случайно оказался. Просто в кармане лежал и всё! – А потерпевшая заявляет обратное! – Корнев повысил голос. – Да чего там она заявляет? Говорю же, подошёл, попросил отдать по-хорошему, а она в крик! – Глянь-ка, Паша! – воскликнул Корнев. – Этот чертяка Уголовный кодекс как свои пять пальцев знает! Вот только одного он не учёл, что когда пострадавшая упала на землю, после того, когда он ей перо приставил, коленный сустав себе вывихнула, а это уже увечье… – Ничего она себе не вывихнула! – теперь Комельков энергично тёр себе виски. – Врёте вы всё! Да, упала! Да, орала как резаная… – Так она потому и орала, что больно ей было! Вывих-то у неё серьёзный! – перебил Лёньку Корнев. – И что с того? Даже если и вывих у этой тётки, даже если и ножик сумеете к делу привязать, всё равно по сто шестьдесят восьмой больше десятки не дадут! Кончилась война, драгоценные мои начальники! Кончилась, а значит, людей больше без особого повода не расстреливают! Корнев бросил взгляд на Зверева и, видя, что тот продолжает изучать бумаги, снова насел на Лёньку: – Ты прав, Комельков! Без особого повода у нас больше не расстреливают, только одно ты забыл, что повод найти – дело плёвое. Будет желание, найдём повод. Лёнька сжал кулаки и процедил с презрением: – Вот в этом я не сомневаюсь! Это вы можете! – Можем, можем, – оживился Корнев. – Можемтак дело повернуть, что не отмоешься, и бац… Но можно и по-другому! Если поможешь нам… – Никогда Лёня Кольщик с мусорами дел не имел и впредь не собираюсь! – Знаешь, что? Я вижу, наш Лёнька совсем не понимает, что ему грозит. Паша, твою ж мать, да оторвись ты от этих бумажек своих! – рявкнул Корнев. Зверев дёрнулся, вскинул глаза и посмотрел на Лёньку так, будто только сейчас его увидел. – Что вы говорите, товарищ подполковник? – Говорю, что если захотим, то сможем его дело так повернуть, что он у нас не то что на свободу не выйдет… Договорить Корнев не успел, потому что Зверев его резко перебил. – Ты у матери давно на могиле был? – Зверев склонил голову набок, взгляд его выражал недоумение. Лёнька вздрогнул, слегка подался назад и втянул носом воздух. – А при чём тут моя мать? Ты вообще кто такой, мусор? Зверев снова пожал плечами. – Да в общем никто, не особо важная фигура, – Зверев улыбнулся. – Просто работаю я здесь, поэтому вот дело твоё взял почитать. Ты ведь у нас из Камышина родом? Лёнька нахмурился, почесал подбородок: