— Ну, тысяч семь или десять. — Какие десять. Скажи лучше пять! — Ну, пять. — Вот! А у Светки каждый месяц была новая пара обуви. И не с рынка. А сплошной Диор и Гуччи. Настоящий Гуччи! — Брось! Врала! — Танька говорит, что своими глазами видела, как Светка в бутике расплачивалась! Последнее замечание заставило Киру поверить в то, что Светка в самом деле щеголяла в фирменных сапожках. Но и лишний раз насторожило в отношении Таньки. — Что-то слишком часто Танька на нашу Светочку натыкалась. Тебе не кажется? — Ну… Вообще-то да. И что? Простая случайность! — Ой, боюсь, что никакая не случайность. Следила она за ней. Леся пожала плечами. Мол, сейчас-то какая разница, следила Танька за своей соперницей или не следила. Сейчас другой персоной нужно заниматься. И глазами показала в сторону терпеливо ожидающей мамаши. А та только и ждала, чтобы на нее снова обратили внимание. — Вы бы проверили, чем там Светочка ваша замечательная занималась! — воскликнула она со слезой в голосе. — И сколько у нее таких клиентов, как мой отец, было! Уверена, картина получится весьма любопытная. — Проверим. — У моего отца было огромное состояние! Огромное! Он всю жизнь собирал свою коллекцию картин! Некоторые полотна из нее теперь потянут на десятки, а то и сотни тысяч долларов! Представляете?! — Представляем. — Не беспокойтесь, мы и это проверим. — А я вот беспокоюсь! — И она жалобно хлюпнула носом. — Беспокоюсь о том, как бы смерть моего отца не осталась безнаказанной. — Вы же обвиняете Свету в его смерти! — Ну да. — Так ее уже убили! Это замечание поставило собеседницу в тупик. Но ненадолго. — Не успокоюсь, пока не вытрясу все ее грязное белье! Пусть не думает, что если умерла, то я стану спокойно смотреть, как ее хоронят словно порядочную! Это она убила отца. Довела его до инфаркта! Вы обязаны разобраться! Подруг уже стала доставать эта настырная особа. И Кира ответила немного грубо. — Сказали уже, разберемся! А Леся мягко добавила: — А вы лучше расскажите нам, кто вам рассказал о смерти Светы? Этот простой вопрос неожиданно лишил разговорчивую особу дара речи. Надо же! Только что болтала без умолку. А тут замолчала, словно воды в рот набрала. — Никто! — Ах, не лгите же! В вашем возрасте это уже почти неприлично! — Честное слово, никто! — Не надо разбрасываться своим честным словом направо и налево. Особенно, когда заведомо говорите неправду. — Говорю чистую правду! — Кто сказал? — Вы! Вы и рассказали! Сами! — Когда мы пришли, вы уже знали о том, что Света умерла. — Ничего я не знала! — Вы сами сказали, что ваш сын был в момент смерти Светы с вами и сестрой. Так откуда узнали? — Оговорилась! Не то совсем сказать хотела! И тут заговорил сам Владя: — Скажи им правду! От его недавней истеричности не осталось и следа. Пощечина оказалась весьма радикальным средством. Подруги даже подивились. И тут же решили запомнить этот метод. Глядишь, когда-нибудь да и сгодится. — Владя! — взмолилась болтушка. — Ничего им не говори! И я буду молчать! — Мама! — устало произнес Владя. — Это же глупо все отрицать. Тем более что я ничего не делал. — Делал не делал! Им лишь бы труп на человека повесить! А виноват ты или нет, это для них дело десятое! — Зря вы так! — вмешалась Леся. — Не такие уж мы и беспринципные. Злобный недоверчивый взгляд был ей ответом. — Я скажу, — произнес Владя. — Скажу, как было дело! — Молчи, Владя! Слышишь меня, молчи! Ни слова без адвоката! Честное слово, иные матери словно нарочно говорят и делают так, чтобы окончательно добить собственных детей. И ведь это все от большой, прямо-таки огромной материнской любви. Вот уж поистине страшная сила. Наконец женщина сникла и замолчала, до нее дошло, что дети ее все равно не послушают. — Делайте, что хотите, — пробормотал она. — Дело ваше! Молчу! — Я Свету не убивал! Увидел ее уже мертвой. Отсюда и знаю, когда и как она погибла. Владя покосился на мать, но, видя, что та в самом деле молчит, продолжил: — Светка всю нашу семью буквально разорила. Мы на деда огромные надежды возлагали. Он был нашей гарантией на безбедное существование. Только знали, что, пока он жив, ни фига нам не обломится. Скупой стал под старость до ужаса. — И вредный! — Все твердил, что мы моты и транжиры, только и мечтаем, как бы его добро с молотка пустить. — А когда мама продала его картину, так и вовсе взбеленился. Орал, что мы ему не родня. Что такая родня хуже крыс. — А чего он ждал? Что мы повесим эту мазню на стенку и будем на нее целый день таращиться? — У нас других желаний полно! — Мы жить хотим нормально! — Мы думали, что он покричит, да и забудет. А он нас вовсе к себе пускать перестал. — Да и как нам жить-то? Лапу сосать, в обносках ходить и на его картинки драгоценные любоваться? Абсурд! Это высказывание дочери неожиданно придало матушке силы. Она поднялась. И влепила дочери пощечину по другой щеке. — Не сметь! Не сметь так отзываться о своем деде! Прав он был или нет, а другого у тебя нет и уже не будет! Притихшая после очередной пощечины девушка скрипнула зубами. Но промолчала. А Владя снова заговорил: — Верно вы меня заподозрили, я Светку ненавидел! И следил за ней, потому что знал: не такая уж она славная девочка, какой нам ее дед представил. — Да на ней клейма ставить было негде! — снова не выдержала мать. — В общем, я за ней следил! И знал, что на дачу она поедет со своим новым женихом. — Старый-то ее бросил, когда пронюхал, что у нее роман с нашим дедом! — хихикнула изрядно повеселевшая девчонка. Видимо, доченька относилась к тому, увы, многочисленному типу людей, которые извлекают удовольствие из несчастий своих ближних. Этакие эмоциональные вампирчики, питающиеся болью, слезами и горем.