Началась суматоха. Двух имевшихся лошаденок загрузили под завязку. На одной из телег разместили раненных. На второй ящики с боеприпасами. Продукты раскидали по вещмешкам и распределили между партизанами. Спешно выдвинулись, растянувшись цепочкой. Отошли буквально метров двести, как над головой раздался характерный гул. — Воздух! Скорее! Ба-бах! Бах! В той стороне, где остался лагерь, гремела канонада взрывов. Лошади заржали и встали на дыбы. Одна бомба упала слишком далеко от лагеря и слишком близко к обозу, накрыв крайних партизан волной земли и осколков. Стоны раненых, взрывы, команды командиров и крики бойцов все смешалось. — Уходить надо в чащу! — заорал я. — Бросайте телеги! Они не пройдут. Командир грозно на меня зыркнул, ведь я взял командование на себя, но поразмыслив секунду, согласился со мной и гаркнул: — Берем оружие и в лес! — Оставьте лошадей. Раненых на себе понесем. Я снова подхватил на руки Наташу, а к командиру подбежал Степан: — Товарищ капитан, неможно лошаденок бросать! Рыжуху я еще жеребенком выхаживал. И ящики на телегах. Не унесем на руках. — Ты приказ слышал? — вмешался Хайдаров. — Или под трибунал захотел? — Товарищ капитан, — Степан не обращал внимание на особиста. — Дозвольте я с лошадьми останусь. — Сгинешь, дурак! — буркнул командир. — Не сгину. Я под елочками с телегами укроюсь, вон они какие густые, столетние. Авось пронесет, не заметит нас немец. Ведь это только авиация. Нету пехоты. Не успела бы она так быстро до нас дойти. — Ладно… Действуй, — командир обнял красноармейца. — Удачи тебе, Степан. Отряд укрылся в чаще и стал недоступен для авиации. Самолеты разбомбили лагерь, покружили еще над лесом и скрылись. Все-таки я оказался прав. Диверсант сообщил по рации, и время зачистки перенесли на утро. Вот только батальон СС не успел до нас добраться. Это нас и спасло. — Спасибо вам, товарищ капитан, — Слободский пожал мне руку, а хорек промолчал, недовольно отвернув морду. — Если бы не вы… Сравняли бы всех с землей бомбардировщики. — Служу Советскому Союзу, — улыбнулся я и пожал в ответ крепкую руку, а затем многозначительно покосился на особиста. — Надеюсь, теперь вы мне доверяете? — Как самому себе, — кивнул Слободский. — С вашего позволения, я вас покину, у меня свое задание, так сказать, еще не выполнено. Куда вы сейчас? — Командир развернул на траве карту и ткнул карандашом. — Вот здесь болота. Фриц туда не сунется. Но мои люди знают «фарватер». Там дальше ложбина есть. Это наша резервная точка для разбития запасного лагеря. Я ее еще месяц назад присмотрел. — Месяц назад? — нахмурился я. — Да ты, не беспокойся, капитан. Пока о ней знаем только ты и я. Никому не рассказывал. — Добро, — пожал я еще раз на прощание руку командира. — Просьба у меня есть. Личная. Пригляди за Наташей, товарищ Слободский. Выходи ее… И как очнется, попрощайся за меня. Не буду ее беспокоить. А мне пора. — Не боись, капитан, — хитро улыбнулся Слободский. — На ноги поставим, будет как новенькая. Еще вернешься и лично поцелуешь. Нам тоже без нее никак. Единственный снайпер в отряде. * * * — Лежи уже, набегался! — прикрикнул на меня Кузьма, и я послушно снова натянул на себя одеяло. — Сам же сказал, что выходные у тебя, значит сегодня никто не хватится. У меня переночуешь, как раз и одежа твоя высохнет. А завтра я тебя после обхода до города на лоханке подвезу. — Твоя правда, Михалыч, — сказал я, выдохнул и коснулся тугой повязки на плече. А здорово он меня подлатал. Думал, по дороге кончусь, пока до сторожки его дополз. Хорошо, что в воспаленном мозгу хватило разума к нему пойти, а не соваться сразу в город. Там бы меня и взяли под белы рученьки — грязного и в кровище. Я посмотрел, как Кузьма старательно отстирывает в тазу кровь с моей гимнастерки. Рубаха уже сушилась на веревке, протянутой поперек комнаты. От «обезболивающей» порции самогона в голове шумело. В ушах все еще стоял грохот разрывающихся снарядов. Но сейчас снаружи было тихо. Чирикали птички, в траве звенели всякие насекомые. На примусе булькала, распространяя ароматный запах особенно лечебная похлебка, какой-то секретный семейный рецепт Кузьмы. Не знаю уж, что там за тайный ингредиент он добавил в картошку с мясом, сдобренные щедрой порцией дикого лука и чеснока. Но пахло невероятно вкусно, в желудке от одного только запаха случилась революция с канонадой на Петропавловской крепости. — Вот, теперь как новенькая стала! — сказал Кузьма и повесил выстиранную гимнастерку рядом с рубахой. — Фу, проветрить надо, а то карболкой воняет… Он распахнул дверь, впуская внутрь свежий воздух. Удушающе-приторный запах его домашней дезинфекции начал выветриваться. — А скоро похлебка-то твоя поспеет? — спросил я, приподнимаясь на локте. — А ты не кипишуй тут мне! — сварливо прикрикнул Кузьма. — Когда поспеет, тогда поспеет! Хочешь спать — спи! Но сам при этом склонился над котелком. Ага, спи! Я бы уже давно вырубился, если бы так жрать не хотел! А тут еще запах этот… — Вот, трескай давай! — Кузьма поставил на стол железную миску, до краев наполненную смесью рассыпающейся картошки пополам с тушенкой, отпластал от серой ковриги щедрый ломоть, и добавил к этому всему свежую луковицу. — Жрать хочешь — значит к утру, как огурчик будешь. Я смолотил густое варево, откусывая от луковицы, как от яблока, по заветам Буратино. Попросил добавки и с легкостью сожрал еще полтарелки. Повалился обратно на кровать и уснул, даже не успев укрыться одеялом. Продрых я, наверное, часов шестнадцать, не меньше. Проснулся, когда солнце уже давно встало, а Кузьма утопал по своим делам. На столе стояла миска с десятком вареных яиц, ломоть хлеба, крынка с молоком и миска черничного варенья. Никаких записок Кузьма мне не оставил, незачем, вчера он довольно четко изложил свои планы — на работу он отправился. А чтобы мне тут скучно не было, еды оставил. Ну что ж… Я поднялся, осторожно размялся, чтобы не потревожить раненое плечо. Вышел наружу, поплескался в запруженном ручье, смыв с себя вчерашние грязь, пот и кровь. Вернулся в дом, умял пяток яиц, запил молоком и завалился обратно на кровать. Передышка. Прикрыл глаза, разрешив себе хотя бы какое-то время ни о чем не думать и слушать, как снаружи чирикают птички. Где-то в глубине мозга шевелились всякие мыслишки, что надо немедленно вскакивать и бежать. Но я успешно с ними справился. Выдох, дядя Саша. На работу ты должен прийти свежий и отдохнувший. Чтобы граф не полез задавать вопросы, в каком-таком санатории я провел выделенный мне от щедрот короткий отпуск. Кузьма явился, когда солнце уже клонилось к закату. Приволок за уши увесистую тушку зайца. — Вот, Саня, сейчас свежатинки поедим! — радостно сказал он. — Только давай я рану твою сначала посмотрю… Состоянием моего плеча Кузьма остался доволен. Но помогать себе не позволил все равно. Отправил валяться на кровати и пялиться в потолок, пока он русака разделывает и в еду превращает. — Ну что, готов? — спросил он, оглядывая меня с ног до головы. — Лихорадки нет? — Неа, — я мотнул головой. — Готов ехать, Михалыч. Чувствовал я себя и правда неплохо. Рана, оставленная временно в покое, нормально заживала, заражения не случилось. В желудке — приятная тяжесть. Следов крови на одежде нет. Надо только прореху заштопать, и все вообще в ажуре будет. — Еще бы денек тебе тут поваляться, конечно… — Кузьма с сомнением покачал головой. — Ну да ладно, черт с тобой, с шебутным… Кузьма крутил баранку, и болтал всю дорогу, практически не затыкаясь. — В Черновицах уже полотно починили, ты представляешь? Там же взорвано все было, так вот туда нагнали военнопленных, завалы разобрали, рельсы новые положили, очень уж фрицам нужна железка на Ленинград. Я только слушал. Все свои новости я Михалычу еще вчера рассказал, повторяться не хотелось. — Ох! — вдруг спохватился Кузьма. — Еще вчера сказать хотел, да как-то запамятовал. Яшка-то наш! — Что Яшка? — насторожился я. Как раз думал, что когда в город вернусь, обязательно поинтересуюсь, где он и как. Его россказни очень уж фрицев впечатлили, везде уже нападение вервольфа обсуждают. Надо хоть спасибо парню сказать… — А ты не знаешь? — Кузьма нахмурил кустистые брови. — Неа, — я покачал головой. — Эх, кулема! — фыркнул он. — А еще разведчик! — Да что с ним такое, говори уже! — прикрикнул я. — Да в дурку его сдали! — выпалил Кузьма. — Как раз в Черняковицах. Он болтал-болтал про оборотня да его мертвую невесту, так его дурачком и признали. — Фух… — с некоторым облегчением выдохнул я. — Ну, дурка — не концлагерь. Раз живой, значит вытащим. И рукой махнул. Очень легкомысленно. Даже слишком. Глава 25