Я злобно плюнул, и вцепился в поручень: — Тарань тогда гадов, отец! Другого выхода нет! Живы будем, не помрем! Лесник поддал газу и бормотал очередное прошение к Господу, когда вдруг прямо на дороге появилось нечто. Фары впереди идущей машины высветили… Мать честная! Это что? Привидение? Женщина с белой, как мука, кожей в разорванной до пят рубашке, больше похожей на погребальный саван и распущенными волосами, отсвечивающими мертвенно-бледным серебром, шла прямо по дороге. Вернее, плыла. Как переступают ноги, не видно. Будто и впрямь призрак. Старик перекрестился, а по моей спине пробежал холодок. — Сгинь, нечистая! — пробормотал лесник, сбавляя ход. — Не тормози! — крикнул я ему, поняв наконец в чем дело. — Это же Злата! Я не сразу узнал ее в гриме. Впереди идущая лоханка вильнула вбок и увязла в кустах. Похоже их водитель нагадил в портки и не посмел переехать «призрака». Фашики тоже задергались, схватились за автоматы. Что-то орали на водителя, махали руками. Тот пытался сдать назад, но машина прочно увязла в зарослях, беспомощно выбрасывая куски дерна из-под колес. Злата растворилась в темноте так же неожиданно, как и появилась. Это наш шанс. — Стой! — я хлопнул лесника по плечу. Машина резко кивнула и встала. Мотор заглох. Мы выскочили из нее и побежали к ругающимся немцам. Они уже надавали тумаков нерадивому водителю, и пытались вытолкать лоханку. Их суетливые движения выдавали страх. Похоже, что лесное приведение произвело должный эффект. Немцы во чтобы то ни стало пытались побыстрее покинуть страшное место. Тыкали стволами в темноту, озирались и сыпали ругательства в адрес водителя. Я бежал быстро, но аккуратно. Почти бесшумно. На мое удивление старик почти не отставал. Мы выскочили из темноты в тыл нашим врагам. Но в последний момент под ногой Кузьмы предательски хрустнула ветка. Бугай стоял ближе всех. Он услышал и развернулся, но ствол его автомата чуть запоздал. Немец не успел взять меня на мушку, когда я подскочил и ударил ножом. Чертов фриц выпустил из рук автомат и в последний момент перехватил мою руку. Острие лишь скользнуло, царапнув бляху на его форме, а нож провалился в пустоту. Я ударил его коленом в живот, но бугай оказался выше чем я думал, мое колено не достало даже до его «фаберже». Удар уткнулся в середину бедра. Здоровяк рыкнул и отшвырнул меня как пушинку. Я затормозил спиной о дерево. Приложился так, что нож выпал из руки и утонул где-то в траве. Подоспевший Кузьма уже вступил в схватку со вторым фрицем. Тот мелок, но шустрый как мангуст. Благо автомат он отложил в сторону, когда выталкивал машину. Дед ткнул его ножом в брюхо, но «мангуст» легко увернулся и зарядил старику кулаком в нос. Лесник пошатнулся и отступил, махая перед собой ножом. Фашист попытался схватиться за автомат и потерял долю секунды. Лесник снова атаковал. Ударил ножом сверху, когда немец нагнулся. Тот успел подхватить автомат и саданул им Кузьму в грудь. Я слышал, как щелкнули ребра. Дед охнул и упал навзничь, выронив нож. Все это произошло за пару секунд. Я в это время уже успел встать на ноги и снова броситься на бугая, который тоже уже почти поднял автомат с земли, но еще стоял в позе «зю». Ударом ноги я выбил у него оружие. Автомат улетел в кусты. Потом зарядил двоечкой в голову. Достал, так как фриц еще не успел выпрямиться. Кулаки хлестко щелкнули по носорожьей морде. От таких ударов нормальный человек в нокаут улетит, но «носорог» лишь пошатнулся и распрямился, нависая надо мной серой тушей. Он схватил меня за горло ручищами и сдавил кадык так, что чуть глаза на лоб не вылезли. Я снова шваркнул его коленом, на это раз достал до паха, но либо яиц у него нет, либо они тоже бронированные. Бугай, рыча оторвал меня от земли, как беспомощного куренка. Перед глазами поплыли красные круги, еще мгновение и я отключусь от удушья. Я схватил обеими руками его за правое запястье и резко вывернул «рычагом» наружу. Какой бы силы ни был человек, против физики «рычага» не попрешь. Щелк! Запястье хрустнуло, а бугай взвыл, отпустив мою шею. Но я вцепился в его сломанную кисть, как бультерьер. Вывернул ее так, что фриц, повинуясь болевому распластался на земле, уткнувшись мордой в траву. Ударом пятки в затылок я вдавил его голову глубже в мох. Вторым хрястнул по шейным позвонкам. Массивный берц пробил толстую шею. Позвонки щелкнули, и фриц затих. В это время второй фашист уже вскинул автомат на меня: — Хальт! — крикнул он. Лесник корчится от боли на земле, до вооруженного фашиста шагов пять. Никак не достану. Чуть дернусь и полоснёт по мне очередью. Ёпт! Прилыли однако. Тяжело дыша я поднял руки. Фашист вдруг дернулся и вытаращил на меня глаза. Захрипел и снова дернулся. Его руки упали безвольными плетьми и выронили автомат. Он завалился вперед. На его спине висел цыган. Упал вместе с ним, но продолжал кромсать его спину и шею ножом. Бил, как отбойный молоток: — Сдохни! Тварь! Сдохни! На! На! Я оттащил парня от трупа: — Все кончено Рубин. Ты молодец. Он сдох. Парень смотрел на меня округлившимися глазами. — Я справился, дядь Саш? Не подвел вас? — Еще как, справился. Плечи его задергались, он беззвучно зарыдал, уткнувшись мне в плечо. — Ну, все. Все, нормально. Ты молодец. Прекращай это мокрое дело. Надо трупы быстрее убрать. Я быстро огляделся. Ага, картина маслом. Громила растянулся поперек дороги, раскинув руки, мелкий скрючился прямо на бугре муравейника, водила валяется мордой вниз на обочине… А среди моих орлов потерь нет. Ну разве что Кузьма облокотился на «лоханку», тяжело дышит и держится за грудь. Крепко саданул его хренов фриц. Главное чтобы без внутренних повреждений обошлось, а то медицина-то сейчас… Не двадцать первый век, в общем. Рубин стоял посреди дороги с дикими глазами и сжимал в правой руке окровавленный нож. Злата переступила босыми ногами и запахнула рубашку. — Все получилось?.. — тихо сказала она. Выдох. Я еще раз обежал взглядом «театр боевых действий». Замер. Подозрительно прищурился и вернулся к водиле. Что-то не помню, чтобы его кто-то убивал, какого черта он валяется тогда трупом? Я положил руку на ТТ и шагнул к нему. Толкнул ногой в бок. — Эй ты, хрен в пальто! — сказал я по-немецки. — Хватит прикидываться! Сначала тот никак не отреагировал, валялся безвольной тряпичной куклой. Но лезть проверять пульс я не спешил. Из такой позы не то, чтобы легко выпрыгнуть и воткнуть заботливому «проверяльщику» нож в незащищенное место, но вполне возможно. Правую руку его я не видел, так что там может быть, что угодно, вплоть до гранаты. — Эй ты! — я пнул его еще раз, посильнее. Тело издало сдавленный полустон-полуписк. Водила зашевелился, но прыгать на меня не стал. Сжался, прикрыл голову руками и заголосил на чистейшем русском с отчетливым поволжским акцентом. — Братцы, не губите! Я свой, нашенский, бес попутал, вот на службу к фрицам и подался! Только не убивайте, клянусь, я не выдам! Мамой клянусь, землю жрать буду, но ни слова не скажу проклятущим фашистам! Голосил он знатно. Особенно для человека, скрючившегося в позе зю мордой вниз. Спина мелко дрожит от напряжения, по шее сползают капли пота, хотя на улице, прямо скажем, уже не жара. — С чего бы мне тебе верить? — хмыкнул я. Расслабился чуток, но не слишком. Ну, допустим, сейчас он на меня не бросился, но кто ему мешает по возвращению в Псков явиться в комендатуру и выложить ребятам из абвера, СД и прочим разновидностям полицаев все, что он тут видел? И хрен я тогда успею из города ноги унести, как пить дать, болтаться мне на фонарном столбе, в назидание особо строптивым поселянам. — Чем хошь клянусь, вот те крест! — водила понял, что убивать сию секунду я его не собираюсь, и рискнул приподняться. Половина лица в грязи — глаза выпучены, а лицо такое беспомощно-жалостливое. — Я бы сказал тебе, что детишки у меня малые, но так ведь нет никого, один я! А порешишь меня сейчас, так и не успею я семейством обзавестись совсем… Не губи, братишка! Что хочешь для тебя сделаю… — Много болтаешь слишком, — нахмурился я и взялся за рукоять ножа. — Порежь его, дядь Саша, да и дело с концом, — хмуро проговорил Рубин. — Трепач он какой-то, выдаст, это к гадалке не ходи… — Христом-богом молю, не губите… — снова заныл водила. Его круглая ряшка скривилась и он сразу стал похож на сердитого младенца. Правда, отягощенного щетиной и толстомясым сизым носом. — Каким еще Христом-богом ты клянешься, паскуда, — ласково проговорил распрямившийся Кузьма. — Отродясь жиды так не клянутся. Я удивленно воззрился на лесника. Надо же, как в его исполнении прозвучало уничижительное слово «жид». Не как оскорбление вовсе, а даже как будто нежно так. — Дядько Кузьма? — дикие глаза водилы вперились в лесника. — Не признал сразу… Дядько Кузьма, скажи им, что я не выдам! Ты же тоже… Того-этого… С фрицами… Я фыркнул, не сдержав смешок. Чуть в голос не заржал. Бл*яха, поседеешь тут с этими коллаборациями-перебежками. Хрен поймешь, кто свой, кто чужой. — Михалыч, этот хрен что, правда еврей? — спросил я и сплюнул. — Яшка-то? — захохотал Кузьма. — Ну ежели человека зовут Яков Моисеич, то кем же ему еще быть-то? Рожей вот только не в отца пошел, тот кучерявый был, как негр почти. А у этого рожа рязанская. Метрику-то купил поди, чтобы фрицы тебя не раскололи? — Две тысячи рублей отдал, все чин-чином сделали! — водила явно приосанился. — Теперь я не Яков Шпиро, а вовсе даже Дуньков Колька! Во как! Аусвайс могу показать, ежели стрелять не будете! «А повеселел, я смотрю, наш перебежчик…» — подумал я и криво ухмыльнулся. — Да много мы тут разберем, в потемках, — сказал я и махнул рукой. — Так, орлы, надо наводить декорации и валить отсюда. Нам еще в город надо пробраться, чтобы никто не заметил. Яшка, счастливо избежавший гибели, активно включился в работу. Тело здоровенного оберштурмфюрера нам пришлось ворочать вчетвером, и то чуть не надорвались. Как слон, с*ка, весит. Тэк-с, как бы нам вас так расположить, ребята, чтобы камрады из «Аненербе» за это дело еще прочнее уцепились? Сейчас нагоним мистического тумана, штаны свои нацистские обделаете! Кладбище старое — это очень удачное соседство. Но размещать мертвые тела на могилах я не стал, незачем память оскорблять. Для «мизансцены» выбрал ложбинку впритык к покосившейся оградке. Руки громилы связал веревкой, которая нашлась в машине у фрицев и подтянул к нижней ветке. Теперь фриц сидел, задрав руки. Башка завалилась на бок. Ага… Быстрым росчерком вырезал ножом на лбу перечеркнутую «Z» — вольфсангель. Почти как Зорро, с поправкой на время. Так, что там еще? А, точно. Следы когтей же! Я рванул его китель, обнажая безволосую могучую грудь. Выцарапал три следа когтя. — Подожди! — Злата тронула меня за плечо и хихикнула. — Вот так еще можно! Она водрузила на его голову сплетенную из веток конструкцию, приблизительно похожую на пирамиду. Мы отступили на шаг, полюбовавшись на результат. А, точно! Камешек с руной. Я припрятал с того раза оставшиеся. Надо бы как-нибудь на досуге нового антуража накорябать. — Придержи его голову, — попросил я Злату и сунул громиле между зубов нож. На мгновение показалось, что в его открытых остекленевших глазах мелькнула ненависть. Фу ты, пропасть! Показалось… Я сунул ему в зубы плоский камешек, не разглядывая, что там на нем было нарисовано. Почти стемнело уже, не до разглядываний. Так, теперь второй. В ожидании своей очереди мелкий фриц лежал, завалившись на бок между стволами двух сосенок. Гвоздями бы его ладошки прибить, распятый он бы еще более странно смотрелся… Но гвоздей не запасли, придется обходиться веревкой. Я отчекрыжил свободный конец веревки, потом разрезал ее на две части. Одна рука — к одной сосенке, другая — ко второй… Да, бл*ха! Мелкий был весь в муравьях, и эти мелкие твари норовили заползти мне в рукава! Я постряхивал их с себя, как мог, и приступил к художественному оформлению. На лоб — вольфсангель, китель разорвать, следы когтей… Ну хоть рот ему раскрывать не надо, сам раззявил, прежде чем дух испустить.