— Куда торопился? — насторожился дознаватель и даже перестал покачивать на стуле ногой. — Я не знаю. — Что именно он вам рассказывал? — Так кто ж его разберет? — фыркнула девушка. — Я по-немецки не понимаю. Болтал всякое на своем. Ручки целовал. А-а… Песню еще пел. Ну эту, которая на площади всегда играет. Не знаю название. — И куда он ушел, вы не знаете? — Нет, но думала, что домой. Время уже позднее было. Тут либо домой, либо в бордельхаус. Но, говорю же… Ему и меня много в тот вечер было. Какой ему бордельхаус? — Ясно, — процедил СД-шник явно не удовлетворенный полученной информацией. — Не возражаете, если мы все тут осмотрим? В вашей комнате? — А если и возражаю, кто ж вас остановит, немчура проклятая? — с ясной улыбкой проговорила девушка, и незаметно скосив на меня взгляд, добавила. — Ты это им, Саша, не переводи. Я молча кивнул, а про себя подумал: «Ясен перец». Но с такими выражениями поаккуратнее надо быть. Некоторые слова эти гады понимать могут. Или фразы даже. Но наши СД-шники оказались полными профанами в русском языке, а перевел я им фразу Златы, как «конечно, господа, делайте, что считаете нужным. У меня от властей нет секретов». Фашики принялись обыскивать комнату. Сначала, как бы деликатно, а потом совсем разошлись. Перевернули все вверх дном и даже ковер с пола стянули. Я глянул вниз. Твою мать! Там, между половиц присохло пятнышко крови. Черт! Это с убитого натекла, когда я ему нос вмял. Ковер то мы постирали, пятно на нем затерли, а вот несколько капель просочилась между досок. В ночной темноте мы и не заметили. Фрицы рыскали по комнате, и «колбаса» приближался уже к тому месту, где присохла злополучная кровь. Я встал с табурета и поставил его впереди себя, на то самой место, где была улика. — Простите, обершарфюрер. У меня много работы. Я могу быть свободен? «Колбаса» задумчиво почесал двойной подбородок, поводил по комнате рыбьими глазками и проговорил, игнорируя меня и обращаясь к девушке: — Прошу прощения, фройляйн Злата, за причиненный беспорядок. Мы уходим. Но я надеюсь скоро нанести вам визит в другом качестве. Как насчет завтрашнего вечера? — Завтрашний вечер у меня свободен, — выдавила улыбку девушка, а я с облегчением выдохнул. Вроде пронесло… Бляха, повезло СД-шникам. Глава 15 Кузьма остановил кюбельваген перед крутым поворотом дороги. — Дальше не повезу, — сказал он. — Тут, значицца, тебе лучше свернуть в лесок и срезать напрямки. На околице иногда патруль дежурит, лучше не попадайся. — Понял, — кивнул я. — И смотри еще на станции не шибко высовывайся, там в крайнем доме живет Федя, однорукий, его на охоте медведь поломал. Так вот он доносчик фашистский. Ему делать весь день неча, вот он и высматривает. — Не переживай, отец, даже высовываться не буду, — я похлопал его по плечу и выскочил из «лоханки», как такую машинку фрицы называют. Кюбельваген для псковских лесов — отличный агрегат. Проходимый, неприхотливый. Хоть и на вид неказистый, с фарами на ножках и запаской на морде. Я не стал спрашивать, за какие заслуги Кузьма заполучил этого зверя в свое единоличное пользование. Видать, ценный кадр. На восстановление железной дороги фрицы массу сил тратят, рабочих по шестнадцать часов в сутки работать заставляют… Готовятся трофеи вывозить со страшной силой, твари. Я махнул Кузьме рукой и нырнул в придорожные кусты. Волосы после бани были еще влажными. Под этим предлогом у меня сегодня был сокращенный рабочий день, да и в бане я изо всех сил старался быть заметным, спор с одним деятелем из «новой русской администрации» устроил. Пришлось даже слегка осадить, чтобы до драки дело не дошло. Драки оккупанты не одобряют, можно даже в карцер загреметь за такое дело. Но главного я добился — все, кто слышал нашу перепалку, запомнили, что я был в бане на Плехановском посаде. Алиби есть. Я шел через знакомый-незнакомый лес осторожно, внимательно оглядываясь и подмечая все мелочи. От барского охотничьего домика в моем времени остался только заросший фундамент, и про него рассказывали массу баек, разной степени ужасности. Здесь в сорок первом изящный домик из красного кирпича был еще почти целым. Ну, в том смысле, что добротные кирпичи рачительные деревенские хозяева еще не растащили для своих бытовых нужд, так что строение и впрямь было похоже на небогатую дореволюционную дачку. И даже плотина на ручье еще сохранилась и выполняла свои функции — перед домиком поблескивал небольшой круглый пруд. Берега уже заболотились, конечно. Но еще видны полусгнившие сваи. Видать, хозяин постройки когда-то любил посиживать на крохотном пирсе и удить рыбу. Ну или курить трубку… Я тряхнул головой, отгоняя ворох нахлынувших воспоминаний детства. Не время сейчас умиляться ностальгическим воспоминаниям, вот что. Железнодорожная станция в Заовражино тоже была весьма примечательной. И строил ее явно тот же архитектор, что и лесной домик, мимо которого я недавно прошел. Памятник архитектуры со сложной судьбой. Дореволюционный хозяин этих мест был изрядный эстет. Он не поленился возвести на местной тупиковой одноколейке настоящий маленький замок из красного кирпича. Увенчанный башней с часами. Часовщика, поговаривали, чуть ли не из Парижа приволок, чтобы все было на уровне. Как в этих ихних столицах. В советское время здание, как водится, изуродовали, покрыли тонной штукатурки и красили в скучные желто-серые цвета. Таким я его и застал в детстве. Первоначальный вид ему вернули только в двадцатых. А сейчас он представлял собой зрелище плачевное, но все еще довольно величественное. Часы, правда, не работали. По моим расчетам, время сейчас было где-то около семи вечера, а на них стрелки застыли в вечном два часа пятнадцать минут. Дверь вокзала забита досками, окна ощерились осколками выбитых стекол. Только витраж целенький остался. Наблюдательным пунктом я выбрал кусты рядом со старой водонапоркой. Оттуда можно было запросто в случае чего нырнуть в почти вплотную прилегающий лес. Ну и тень от башни в сочетании с густой листвой неплохо скрывала меня в моей «горке» от любопытных глаз. Ага, вот как раз от того однорукого хрена за забором… Но как раз в мою сторону хрен не смотрел. Его больше занимали три сочные девки, оживленно сплетничающие возле колодезного сруба. Мне даже захотелось высунуться из своего убежища, чтобы рассмотреть, нет ли среди них бабы Нюры. Опа… Девки, только что азартно размахивающие руками, резко замолчали. Головы в одинаковых светлых косынках как по команде повернулись куда-то в сторону. К колодцу приближалась высокая стройная девушка с коромыслом. Так вот ты какая была, баба Нюра… Хороша! Подбородок гордо вздернут, лицо непроницаемое. Н-да, не любят тебя местные сплетницы, лица всех трех аж перекосило. Баба Нюра… Хотя какая, к чертям собачьим, баба Нюра? Красавица Анюта! Не обращая внимания не злобные лица деревенских девок, она поставила ведра на землю и принялась крутить ворот. Обалдеть, конечно… Мог я вообще себе представить, что увижу свою бабушку вот такой? Совсем молоденькой, с чеканным профилем и косой толщиной в руку. Хоть картины пиши, эталонная русская красавица! Бл*ха, так засмотрелся, что чуть не пропустил то, зачем вообще сюда пришел! На перроне, ныне совершенно бесполезном, потому что поезда в эту сторону не ходили, толклось довольно много народу. Компашка престарелых дядек устроила сходку прямо напротив заколоченного входа в вокзал. Старые пердуны о чем-то шушукались, изредка бросая вокруг подозрительные взгляды. Несколько бабулек оборудовали импровизированные прилавки со всякой снедью. Хотя, кажется, пришли не столько продавать, чтобы просто занять чем-то время. Ну и еще всякие люди слонялись туда-сюда. Сходу и не определишь, кто из них тот самый человек, который приволок сюда посылку. Поезда не ходили, так селяне перрон использовали как филиал базарной площади. Вроде никто в сторонке с независимым видом не стоял, все как будто свои. Лоханка-кюбельваген фыркнул и остановился на углу здания вокзала. Из дверцы выбрался рослый детина, такой здоровенный, что, казалось, эта не самая маленькая машинка ему должна в плечах жать. Настоящий великан, с*ка. Потом вылез второй. На фоне первого — настоящий карлик. Хотя вряд ли сильно ниже меня. Эти двое подошли к машине со стороны водителя и принялись шушукаться через окно. Трое. Все в серой форме, в самом высоком звании — здоровый. Целый оберштурмфюрер. А вот водила, похоже, вообще в гражданском. И чуть ли не русский, морда у него какая-то неарийская. Хотя может мне просто через стекло кажется, что слишком уж картофельный нос у этого типа, и ряшка круглая, а не вытянутая лошадиная, как у его камрадов. Они пошушукались, потом мелкий решительно направился на перрон. Двое из стариков-разбойников торопливо дернули в противоположную сторону. Оставшиеся шестеро расселись подальше друг от друга, один даже достал кисет и принялся трясущимися пальцами скручивать козью ножку. Фриц с деловитым видом прошелся по перрону взад-вперед. Ущипнул за задницу зазевавшуюся девку, пошевелил брезгливо пальцами пучки ароматных трав на прилавке у одной бабульки. Подошел к дедку с козьей ножкой, что-то спросил. Тот посмотрел на него округлившимися от ужаса глазами. Тогда фриц достал портсигар, извлек сигарету, сунул в зубы и пальцами изобразил, что, мол, прикурить дай, дед! Дед затрясся и полез в холщовую котомку. Долго там рылся, потом достал коробок спичек. Пальцы слушались его плохо, первая сломалась, второй он бесполезно чиркал о коробок раз десять. Тогда фриц заржал, похлопал его по плечу самым что ни на есть дружеским жестом, отобрал у него спички и прикурил сам. Вернул коробок. Потом подмигнул и протянул открытый портсигар. Дед сначала вроде как потянул грабки, но потом резко отдернул и помотал головой. Показал свою корявую «козью ножку». Мол, только самосад курю, ваши эти соски с фильтром мне ни к чему. Фриц курил, щурился на вечернее солнышко и выглядел совершенно расслабленно. Как будто такой и был план — прикатить с двумя друзьями в Заовражино и с философским видом покурить на недействующем перроне. Завел разговор с сидящей на приступочке теткой. Ничем не примечательная такая тетенька, лет пятьдесят, в корме уже тяжеловата, как и большинство селянок ее возраста, в пальцах спицы мелькают, что-то вяжет. Перед ней — ящик, на ящике — носочки шерстяные. На фрица не смотрит. Губы шевелятся, но может это она петли считает. Ничего необычного. Вроде как. Опа… А ведь похоже, это она и есть тот самый курьер! Фриц наклонился, будто стереть со своих начищенных сапог пятнышко грязи. Хоп! Рука его почти незаметно скользнула за ящик, потом он как-то развернулся, что видно мне было только его спину. И вот он уже поправляет китель, пуговицу верхнюю застегивает. И слегка сутулится, маскируя что-то выпирающее на груди. Потоптался еще. Махнул деду, который нервно дымил своей самокруткой. Бледный, как та поганка. И, насвистывая, направился обратно к машине. Есть! Дальше можно уже не ждать! Я быстро нырнул из кустов у водонапорки под надежное укрытие густого подлеска и рванул со всей возможной скоростью прямо напрямки. В Псков отсюда они могут поехать только одной дорогой, и пока они будут по ней петлять, я успею добежать до нашей оговоренной точки «Х». Я мчался через лес, как лось в период гона. Сшибал по пути кустики и тонкие деревца, прикрываясь рукой от веток, что норовили выцарапать глаза. Пригибался под колючим лапником и перепрыгивал через поваленные гнилушки. В голове крутилась противная назойливая мыслишка: «Только бы не споткнуться и ногу не подвернуть! А то не успею». Времени впритык. Машинёшка не быстрая, но идет по дороге, а я через чащу ломлюсь. Ноги в траве вязнут. Эх! Уже пожалел, что заранее не прорубил подходящую тропу, но времени на подготовку операции особо не было. Минут через десять выскочил к условленному месту. Фу-ух! Успел вроде. За поворотом машины еще не слышно. В этом месте дорога делает петлю, огибая овраг, и этот отрезок грунтовки до самого последнего момента не видно. До Пскова километров десять по проселку. Огляделся, наших нет. Твою ж мать, где они? — Эй! — крикнул я. — Не ори Санька, — прошипел на меня откуда-то появившийся лесник. — Не буди лихо, пока оно тихо. — Я думал, вы смылись, — с облегчение выдохнул я. — Да мы тут в кустиках притаились, — хохотнул цыган. — Решили проверить, сможешь нас найти или нет. — Оставить прятки, — приказным тоном сказал я. — Теперь все по-настоящему будет. Так, а у тебя почему руки до сих пор не связаны? Я гневно зыркнул на Рубина. — Дык, щас я его спеленаю, — к нему подошел Кузьма с куском пеньковой веревки. — Давай сюды грабли, Одиссей. — Не Одиссей я, а Евдоксий, — буркнул Рубин. — Дед, неужели трудно запомнить? — А ты до моих годков доживи, — проворчал лесник, наматывая на запястья парня веревку. — Посмотрю, как помнить все будешь. — Ой, больно! Кожу прищемил, старый хрыч! Больно, говорю! — Воешь, как баба, — ворчал старик. — А еще Одиссеем кличешься. Терпи солдат…