Ты уж как-нибудь контролируй себя, дядь Саш! Найти биржу труда оказалось не сложно. Рядом с двухэтажным домом конторского вида уже кучковался народ. Сбившаяся стайка людей топталась возле явно недавно вкопанной доски объявлений, а часть народа выстроилась в длинную очередь к дверям, рядом с которыми была приколочена новенькая табличка с готическими буквами. Arbeitsverwaltung. А чуть ниже, специально для русских буквами помельче и без вычурных завитушек приписано. «Управление труда». И еще чуть ниже: «Выдача рабочих паспортов происходит с 8 часов до 16 часов 30 минут. Для мужчин от 14 до 65 лет. Командир хозяйственного управления БЕККЕР. Оберлейтенант». Вставать в очередь я не торопился. Для начала примкнул к толкущимся возле доски объявлений. Почитаю, послушаю, понюхаю, так сказать, воздух. Доска была набита объявлениями, распоряжениями и приказами от и до. Свободного места не осталось, до последнего сантиметра все было забито крупными печатными буквами, увещевающими и предписывающими. Я пробежал глазами распоряжение о получении рабочих паспортов и временных удостоверений личности. Скользнул взглядом по правилам нового порядка — комендантский час, пользование электричеством, выключение света после семи вечера… На каждой объявке, даже самой коротенькой, в конце имелась приписка, что неисполнение влечет за собой немедленное и жестокое наказание. Слово «расстрел» на доске было упомянуто восемь раз. Посчитал как-то чисто машинально. — Ахтунг! — бодро заявил паренек в серой униформе с двойным S в петлицах и треугольной черно-серебряной нашивкой на рукаве. Толпа расступилась, пропуская мелкого эсэсовца к доске объявлений. Ясноглазое лицо этого парняги было преисполнено важности и гордости. Будто пришпиливая бумажку, он прямо-таки мировую проблему решает, не меньше. Он критически осмотрел доску, выбирая подходящее место. Затем решительно налепил свою бумажку поверх распоряжения по поводу цен на товары на рыночной площади. Вздернул подбородок, оглядел нас презрительным взглядом и удалился. Растолкав очередь у двери. Новое объявление было написано еще более крупными буквами, чем все предыдущие. «Всем евреям надлежит незамедлительно явиться в комендатуру и получить особый нагрудный знак. Еврей, пойманный на улице без соответствующего знака после 1 сентября, будет подвергнут немедленному расстрелу». Толпа зашушукалась и стала потихоньку рассасываться. Часовой у входа пока еще не проявлял ко мне какого-то особенного интереса, так что я остался. Тем более, что к доске подтянулись другие горожане. Я делал вид, что смотрю на доску, даже шевелил губами, как будто медленно читаю, а сам бросал быстрые взгляды, не поворачивая головы. Очередь двигалась. И не сказать, кстати, что желающих зарегистрироваться было слишком уж много. Мужиков моего возраста и помладше там почти не было. В основном безусые подростки и разной степени потасканности дедки. Ну да, логично. Мужики призывного возраста отправились в армию. Которая отступила. И здесь в Пскове остались только те, кто не успел эвакуироваться. Легенду свою я перед сном в общих чертах уже продумал, сейчас прокрутил в голове ключевые моменты и решил, что сойдет. Должно прокатить. Кроме желающих получить рабочие паспорта, в дверь то и дело входили и выходили разномастные нацисты, в основном унтерофицеры. Молодые, деловитые, с папками и коробками для бумаг. Распаковываются на новом месте, саранча фашистская… Хотелось зло сплюнуть, но я сдержался. Очередь почти рассосалась. Утренний поток желающих влиться в новый мировой порядок почти иссяк. Пора, пожалуй… Я ссутулил плечи еще сильнее, тревожно зыркнул по сторонам и пристроился в конец очереди. Следом за толстячком, чья круглая лысинка блестела прямо перед моим носом. План послушать разговоры местных перед биржей труда провалился с треском. Потому что никто не вел здесь никаких разговоров, даже шепотом. Лица всех были похожи на резиновые маски из магазинчика ужасов. Дверь скрипнула, и из нее просочился бледный, как поганка, лысик. Бегающими глазками старался не встречаться со мной. К груди он прижимал несколько листов бумаги. Он проскользнул мимо меня к выходу, ну а я взялся за ручку двери. Просторная квадратная комната. Стены, крашенные до половины зеленым. Белый потолок, побелка явно не очень-то свежая, вдоль потолка уже пооблупилась. Прямо — письменный стол, над столом — здоровенный портрет Гитлера. По бокам — красные полотнища со свастиками. На секунду в голове вспыхнуло иррациональное чувство нереальности происходящего. Мозг как будто отказывался принимать, что это на самом деле происходит. Кино. Постановка, бл*яха… — Имя! — без всяких вежливых «здрасте» гавкнул плешивый косоглазый тип, сидящий за столом прямо под гордо глядящим в будущее фюрером. — Волков Александр Николаевич, — смиренно ответил я. — Паспорт! — тип заскрипел ручкой в толстой конторской книге. — Вы понимаете, какая история… — заискивающим тоном начал я. — Ты что, очкарик, правила не читал? — злобные глазки плешивого уставились на меня. — Явиться положено со всеми метриками! — Так метрики это… При пожаре сгорели, — я прижал руки к груди. — Мне бы временное удостоверение получить… — А откуда я знаю, что ты не шпион? Удостоверение ему…— прорычал плешивый. Я молча повесил голову, наблюдая за реакцией сидящего за столом сбоку шарфюрера СС. Рядом с ним стояла бледная, как моль, девица в глухом сером платье, воротник которого прямо-таки врезался в тощую шею. Она вполголоса переводила на немецкий наш разговор с плешивым. — Спроси его, почему он не в армии, — сказал эсэсовец. — Вас просят ответить, почему вы не в армии, — бесцветным голосом проговорила моль-переводчица. — По здоровью не прохожу, — ответил я и развел руками. И, вспомнив бравого солдата Швейка, добавил. — У меня ревматизм. Переводчица залопотала не немецком, споткнувшись на слове ревматизм. Посмотрела на меня затравленным взглядом. — Кранкайт (болезнь), — сказала она. Выкрутилась, ага. Немецким она владеет на уровне старших классов средней школы, конечно. — Больным он не выглядит, — пробормотал шарфюрер, усаживаясь поудобнее. — Продолжай работать. Клара, скажи этому, чтобы он продолжал опрос. — Продолжайте работать, Арсений Павлович, — сказала переводчица. — Так что же, получается я ему документ должен выписать, когда он без метрик явился? — возмущенно выпрямился плешивый. Эсэсовец посмотрел на переводчицу. Та перевела. Лицо шарфюрера закаменело. Он подался вперед. — Переведи этому обм*дку, что его работа — записать данные каждого, кто сюда приходит, регистрировать и выдавать аусвайс и рабочий паспорт. И если его куцых мозгов не хватает, чтобы понять, что ловить шпионов и высказывать тут свое ценное мнение — это не его задачи, то я прямо сейчас готов его отправить на другую работу, более подходящую. Ты все поняла, что я сказал? Переведи! — Арсений Павлович, вам сказали записать данные и выдать документ, — пролепетала переводчица. Судя по ее лицу, ей уже хотелось мимикрировать под зеленые стены. — И еще… Что если вы не будете работать, то вас отправят в другое место. Плешивый икнул, втянул голову в плечи и сунул нос обратно в конторскую книгу. — Год рождения? — спросил он. — Одна тысяча девятьсот первый, — ответил я. Потянулась вереница вопросов, ответы на которые я заготовил еще вчера перед сном. Сообщил, что родился Александр Волков в Санкт-Петербурге, ныне Ленинграде, происходит из семьи потомственных инженеров, имеет высшее филологическое образование и работать изволит учителем. Евреев в роду нет. Не судим, не состоял, не привлекался. Сначала думал прикинуться совсем уж местным, но когда потерся среди них, понял, что черта с два у меня получится. И дело даже не в специфическом говоре или чем-то подобном, а скорее в том, что слишком уж маленький город Псков, скорее большая деревня. И учитель немецкого, которого никто из местных не знает, точно вызовет массу ненужных вопросов и подозрений. Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату, не обращая на нас никакого внимания, вошли двое. Длинный, как жердь с торчащими в стороны ушами и квадратной челюстью мужик со знаками различия гауптштурмфюрера СС и элегантный седеющий мужик в светлом гражданском костюме. Шарфюрер моментально подобрался и вскочил по стойке смирно. — Сидите, Шульц, — махнул рукой лопоухий, и двое прошагали в дверь смежной комнаты. — Как-как вы сказали? Поганкины палаты? — спросил гауптштурмфюрер своего спутника. — Да, это помещение отлично нам подходит, раньше там тоже был музей, но нищий, как и этот город, — ответил седой. — Чему ты учишь? — прокаркал плешивый. — Что? — переспросил я. — Какие уроки ты преподаешь? — раздраженно переспросил он. И, не дожидаясь моего ответа, повернулся к шарфюреру. — Я забыл, где у нас бланки временных удостоверений… — Неужели во всем городе не нашлось кого-то поумнее на эту должность? — в воздух бросил шарфюрер. — Я уже готов пристрелить этого придурка. В коробке номер три на стеллаже. Пусть оторвет свою ленивую задницу от стула и возьмет. Переведи ему! Или я должен сам ему подать? — Разрешите мне? — сказал я по-немецки. — Арсений Павлович может не дотянуться. Я решительно подошел к стеллажу и снял с него коробку с крупной цифрой «3». Глаза шарфюрера вылезли из орбит, челюсть отвисла. — С вашего позволения, я преподаю немецкий язык, — сказал я, поправив очки. — Я знаю его, как родной, потому что мой отец родом из Германии. — Почему тогда у тебя русская фамилия? — спросил эсэсовец. — Мать поменяла ее, когда коммунисты расстреляли моего отца в двадцатом, — ответил я. — Волков. Фамилия моего отца — Вольф. На русском она звучит как «Волков». Говорил я гладко, имитируя лишь очень слабый акцент. — Я приехал из Ленинграда в Псков, как только узнал, что его освободили от власти коммунистов, — сказал я ровным голосом. Сдержанно. Мог бы, конечно, выкатить глаза и разразиться горячей речью о том, что последние годы молился на портрет Гитлера-освободителя и мечтал о том дне, когда доблестная армия Великой Германии вернет Россию в лоно цивилизации. — Я не разрешал тебе говорить! — почти завизжал ничего не понимающий Арсений Павлович. — Заткнись, — бросил Шульц. — Переведи этому обм*дку, чтобы он заткнулся. — Вы хорошо говорите по-немецки, герр Вольф, — шарфюрер покровительственно покивал. — Нам нужны хорошие переводчики.