2. Большая часть генетических следов на предметах из коробки — например, большое пятно крови на белом в желтую полоску полотенце, которое нашли на месте преступления, — предположительно, принадлежала самой Джейн. Но на некоторые из них попала чужая ДНК, в основном в форме клеточных отложений, обнаруженных в нескольких местах на колготках Джейн. 3. Эти клеточные отложения происходили не из крови, спермы, мочи или фекалий. Их источник невозможно было установить — сейчас аналитик лаборатории предполагает, что это может быть пот. Откуда бы они ни происходили, аналитик говорит, что их там полно. «Золотая жила». 4. 7 июля 2004 года КОДИС — Объединенная система данных ДНК, компьютерная база данных ФБР, которая сравнивает образцы ДНК осужденных преступников с доказательственным материалом, который поставляют лаборатории со всей страны, — уведомила Лэнсинг, что чужие клетки ДНК с участков № 1–3 на колготках Джейн совпали с ДНК человека по имени Гэри Эрл Лейтерман. 5. Гэри Эрл Лейтерман — медбрат на пенсии, много лет женат, живет со своей женой Солли в доме на берегу озера в поселке Пайн-Гроув близ Гоблса, Мичиган. У него и Солли двое взрослых приемных детей, оба филиппинского происхождения, их биологическая мать — сестра Солли. 6. ДНК Лейтермана попало в КОДИС, когда в 2001 году он был осужден за подделку рецептов на наркотические препараты. Его поймали на использовании пустых рецептурных бланков медицинского центра Борджес, где он проработал много лет, для покупки обезболивающего «Викодин» в местной аптеке. Суд отправил его в реабилитационный центр для наркозависимых. Больше судим он не был. 7. Если на минуточку закрыть глаза на множество факторов, которые могут усложнить статистический анализ, шансы, что «золотая жила» генетического материала на колготках Джейн могла принадлежать кому-то, кроме Лейтермана, составляют что-то около 171,1 триллионов к одному. На этом список мог бы и закончиться и, возможно, что-то объяснить. Но он продолжился: 8. 9 декабря 2003 года, примерно за восемь месяцев до того, как пришли результаты генетического анализа, указавшие на Лейтермана, КОДИС выдал еще одно имя по тому же делу — Джона Дэвида Руэласа. 9. ДНК Руэласа взялась не с колготок Джейн, а из аккуратной капельки крови, которую обнаружили на тыльной стороне ладони Джейн в 1969 году. Капелька особо приметилась одному из копов, поскольку не была размазана, в отличие от остальной крови на ее теле. В ходе вскрытия судмедэксперт сковырнул эту капельку и поместил ее в плотный конверт, где она провела следующие тридцать с чем-то лет. 10. Как только обнаружилось совпадение ДНК, полиция отправилась на поиски Руэласа. Им оказался тридцатисемилетний заключенный, получивший от двадцати до сорока лет тюрьмы за то, что до смерти избил свою мать, Маргарет Руэлас, 25 января 2002 года. 11. Руэлас, по-видимому, избивал свою мать много лет; последнее нападение стоило ей одиннадцати сломанных ребер, «отбитого до синевы» лица и жизни. 12. 20 марта 1969 года, в ночь убийства Джейн, Джону Дэвиду Руэласу было четыре года. 13. Из тюрьмы Руэлас сообщает полиции, что что-то знает об убийстве Джейн, но готов рассказать, только если они будут ходатайствовать, чтобы ему скостили срок. Но поскольку Руэласу на момент преступления было всего четыре, а теперь не терпелось выйти пораньше, никто не верит ни единому его слову. Что касается тех, кто занимался его воспитанием в 1969 году, то его мать (очевидно) мертва, да и отец, Дэвид Руэлас, был убит когда-то в семидесятых. Его забили насмерть молотком, завернули в политый бензином ковер, подожгли и зашвырнули в мусорный контейнер. Это дело также остается нераскрытым. 14. По телефону детективы признают, что совпадение образца ДНК с ДНК Джона Руэласа не лезет ни в какие ворота. Но наука есть наука, и у них нет выбора, кроме как посчитать, что маленький мальчик каким-то образом «соприкоснулся» с телом Джейн в ночь ее убийства. В 1969 году семья Руэласов жила в центре Детройта — примерно в тридцати пяти милях от кладбища Дентон, то есть, прямо скажем, не за углом (Лейтерман, в свою очередь, жил неподалеку). Но детективы говорят, что мысль о том, что «маленький Джонни» может быть каким-то образом причастен к убийству Джейн, не так невероятна, как кажется на первый взгляд, учитывая «обстановку в его семье». Подробностей они не сообщают, разве что говорят, что у Джонни в детстве частенько шла носом кровь. Перечитывая этот список, я понимаю, что не могу включить его в «Джейн». Вообще-то я едва ли смогу показать его друзьям, не говоря уже о чужих людях. Ясно, что для разговора за бокальчиком он не годится. Кроме того, он не объясняет практически ничего. Каких бы чудовищ ни рождал мой заскок на убийстве, я и представить себе не могла сценарий с участием ребенка. Но теперь я мерила шагами Комнату Раздумий поздней ночью в халате, а мысли мои холодно вращались вокруг пугающего вопроса, как четырехлетний мальчик мог «соприкоснуться» с телом Джейн. Точнее, как капля его крови могла оказаться на тыльной стороне ее ладони. Я прочел об этом вчера, и у меня до сих пор не укладывается в голове, — пишет какой-то блогер в комментариях к новости о двойном совпадении ДНК по делу Джейн. На слушаниях в мае 2005 года судья спросит Хиллера, как обвинитель собирается объяснить присутствие крови Руэласа в деле. Вариантов масса, — ответит Хиллер. Назовите хоть один, — парирует судья. Главный хит кинопроката в Мидлтауне в этом сезоне — хоррор-комедия «Потомство Чаки», пятый фильм франшизы о кукле-убийце. Каждый день я прохожу мимо афиши, изображающей измазанного кровью ребенка в полосатой футболке и белом комбинезоне с безумным взглядом и десятком швов на лице. Еще чуть-чуть — и я захочу его посмотреть. В конце концов к обсуждению присоединяются другие комментаторы, в том числе даже из Австралии и Великобритании: ВОЗМОЖНО, ЧЕТЫРЕХЛЕТКА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ ОКАЗАЛСЯ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ИЛИ ПРОИЗОШЕЛ СБОЙ В СИСТЕМЕ ИДЕНТИФИКАЦИИ ДНК. В ПЕРВОМ СЛУЧАЕ ЭТО ЛЕДЕНЯЩАЯ ДУШУ ТРАГЕДИЯ, А ВО ВТОРОМ — СЕРЬЕЗНЫЙ АРГУМЕНТ ПРОТИВ НЕПОГРЕШИМОСТИ ДНК-АНАЛИЗА. ЗАХВАТЫВАЮЩАЯ И КРАЙНЕ ГНЕТУЩАЯ ИСТОРИЯ… ЧТО КАСАЕТСЯ ПОТЕНЦИАЛЬНОГО ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕГО ПОДЕЛЬНИКА УБИЙЦЫ, ЭТО ГОТОВАЯ ТЕМА ДЛЯ ЛИТЕРАТУРНОЙ АНТОЛОГИИ. ЗАВЯЗКА ОДНА — КАК СПРАВЯТСЯ С НЕЙ РАЗНЫЕ АВТОРЫ? ТО, ЧТО ЭТА ИСТОРИЯ БЕЗУМНА НАСТОЛЬКО, ЧТО У МЕНЯ ВООБЩЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ТАКАЯ МЫСЛЬ, УГНЕТАЕТ МЕНЯ ЕЩЕ БОЛЬШЕ. КАКАЯ-ТО МУТНАЯ ИСТОРИЯ — ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ЭТОГО РАССЛЕДОВАНИЯ. Защита согласна. Защита будет утверждать, что никакой связи между Лейтерманом, Руэласом и Джейн не было установлено, потому что ее просто нет; разве что генетические образцы всех троих обрабатывались в одной лаборатории в один и тот же период времени в 2002 году. Это правда: когда Руэлас убил свою мать в 2002 году, окровавленная одежда с места преступления проходила анализ в лэнгсинской лаборатории в те же самые дни, что и капелька крови с руки Джейн. А личные образцы ДНК Лейтермана и Руэласа поступили в лабораторию в начале 2002 года по новому закону штата Мичиган, который вступил в силу 1 января 2002 года и предписывал собирать в объединенную базу образцы ДНК всех, кого суд признал виновным — как в насильственных, так и в ненасильственных преступлениях. Многовато совпадений, — скажет адвокат Лейтермана. Всю весну я старательно вырезала статьи из «Нью-Йорк таймс» о лабораторных скандалах в Хьюстоне и Мэриленде. В хьюстонской лаборатории доказательственные материалы хранились в таких ужасных условиях, что один наблюдатель видел, как из картонной коробки с вещдоками после сильного дождя подтекает кровь. Загрязнение образцов в лаборатории кажется наиболее вероятным и наименее противоречивым сценарием из всех, что я могу себе представить. МАЛЬЧИКА ЗАСТАВИЛИ СМОТРЕТЬ. МАЛЬЧИК СТАЛ НЕВОЛЬНЫМ СВИДЕТЕЛЕМ. ТАК ИЛИ ИНАЧЕ МАЛЬЧИКА ЗАСТАВИЛИ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В УБИЙСТВЕ. ЕГО ВЫНУДИЛИ СОВЕРШИТЬ ЗЛО. НО ОТКУДА КРОВЬ? МОЖЕТ, БЫЛА ДРАКА. МОЖЕТ, МАЛЬЧИК УЖЕ БЫЛ РАНЕН, КОГДА ОКАЗАЛСЯ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ЛЕЙТЕРМАН БЫЛ ЗНАКОМ С ЕГО СЕМЬЕЙ, ОН УБИЛ ДЖЕЙН У НИХ ДОМА. ПО КАКОЙ-ТО ПРИЧИНЕ МАЛЬЧИК БЫЛ В ЕГО МАШИНЕ. МАЛЬЧИК ГУЛЯЛ САМ ПО СЕБЕ И НАТКНУЛСЯ НА ТРУП ДЖЕЙН НА КЛАДБИЩЕ. МАЛЬЧИК СТОЯЛ НАД МЕРТВОЙ ИЛИ УМИРАЮЩЕЙ ДЕВУШКОЙ В УЖАСЕ, В СМЯТЕНИИ, В НЕПОНИМАНИИ, И КАПЕЛЬКА КРОВИ СОРВАЛАСЬ С ЕГО НОСА НА ЕЕ РУКУ. В конце концов я придумываю правило — думать о «проблеме Руэласа», или «теории заблудившегося мальчика», только когда наматываю круги в университетском бассейне. Кажется разумным думать об этом под водой. ЗАВЯЗКА ОДНА — КАК СПРАВЯТСЯ С НЕЙ РАЗНЫЕ АВТОРЫ? КАКАЯ-ТО МУТНАЯ ИСТОРИЯ — ВОЗОБНОВЛЕНИЕ ЭТОГО РАССЛЕДОВАНИЯ. Красный дом Я У МАТЕРИ И ОТЧИМА, НА ТЕМНОМ ХОЛМЕ. ЭМИЛИ В ПОДВАЛЕ ЦЕЛУЕТСЯ С БОЙФРЕНДОМ, КОТОРЫЙ СИЛЬНО СТАРШЕ ЕЕ. ОН КРИЧИТ МОЕЙ МАТЕРИ ИЗ ПОДВАЛА: «МОИ ПАЛЬЦЫ В ВАШЕЙ ДОЧЕРИ!» — НО МАТЬ ЕГО НЕ ПРОГОНЯЕТ. Я КРИЧУ, МОЛ, НЕЛЬЗЯ ЛИ ПОБОЛЬШЕ ПОРЯДКА В ДОМЕ. НО Я КРИЧУ СЛИШКОМ ГРОМКО, А МАМА СЛАБА ЗДОРОВЬЕМ — И У НЕЕ СЛУЧАЕТСЯ СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП В КОМНАТЕ ЭМИЛИ. Я КРИЧУ ЭМИЛИ: «ЗВОНИ 911». МАМА НА ПОЛУ, Я ПРИЖИМАЮ ЕЕ К ГРУДИ. ВМЕСТО ЗВОНКА В 911 ЭМИЛИ СПРАШИВАЕТ ЕЕ: «ХОЧЕШЬ, ПОЙДЕМ В КЛУБ ТАНЦЕВАТЬ?» ОНА ДУМАЕТ, ЭТО ОЧЕНЬ СМЕШНО; Я В ЯРОСТИ ОТТОГО, ЧТО ОТ НЕЕ НЕ ДОЖДЕШЬСЯ ПОМОЩИ. Я ЗНАЮ, ЧТО ЕЕ БОЙФРЕНД СКЛОНЕН К НАСИЛИЮ, ЗНАЮ, ЧТО ОН БИЛ МОЮ СЕСТРУ, ПОЭТОМУ Я ПОЗВОЛЯЮ ЕМУ УДАРИТЬ СЕБЯ ПО ЛИЦУ, ПРОСТО ЧТОБЫ ДОКАЗАТЬ, ЧТО Я ЕГО НЕ БОЮСЬ. «ТЫ МЕНЯ НЕ ПУГАЕШЬ», — ГОВОРЮ Я, А ЗАТЕМ ХИТРЫМ ПРИЕМОМ АЙКИДО ПРЕВРАЩАЮ ЕГО В МАЛЕНЬКОГО МАЛЬЧИКА. В интернат Эмили уезжала беременной. Мать об этом не знала, как не знала и сама Эмили до тех пор, пока не начала регулярно блевать на первом уроке, химии. Мы обсудили ситуацию по телефону, она — из таксофона в общежитии, я — по-прежнему из подвала. Представь, вот мама удивилась бы, если бы ребенок родился белым, а не черным, — хохотала она. Ее девятнадцатилетний парень был черным, но она прикинула, что ответственным лицом с большей вероятностью был старший сын (белой) подруги нашей матери — симпатичный тощий парнишка, который, поговаривают, не раз бил в живот свою такую же тощую, хрупкую мать. Однажды мы были у них в гостях, и, пока наша мать обменивалась секретами с подругой за бокалом вина наверху, Эмили занималась сексом с мальчишкой на нижнем этаже двухъярусной кровати в его комнате, а его младший брат с куда менее симпатичной физиономией глушил лягушек из своей лягушачьей коллекции, бросая их мне под ноги. Это значит, ты ему нравишься, — подмигнула мне его мать, когда все четверо, наконец, собрались за столом: Эмили — всклокоченная, я — с заляпанными грязью лодыжками. Хранить секрет Эмили было непросто. Она, кажется, надеялась, что со временем проблема рассосется сама собой. К тому же она часто баловалась кислотой, и я беспокоилась, что плод уже начал превращаться в фосфоресцирующего пришельца с поражением мозга. В конце концов она сказала матери; в конце концов состоялся аборт. Ничего не помню о тех выходных, разве что когда они приехали из больницы, Эмили вывалилась из машины, придерживая живот, и пулей пронеслась в дом, прямиком к себе в комнату, красная и опухшая от слез. К весне она накопила три «серьезных проступка» и, согласно правилам школы, ее исключили. Оказалось, что мать и отчим тоже умеют хранить секреты: всего несколько месяцев спустя они устроили Эмили засаду и отправили ее в «учреждение закрытого типа» в Прово, штат Юта, которое называлось традиционной школой для девочек. Об этом решении моя мать впоследствии пожалела. Школа эта была мормонским заведением, полным видеокамер и отчаявшихся узниц, которым запрещалось есть вилкой и ножом, но было позволено часами таскать друг друга за волосы и развращать друг друга дичайшими историями о том, что они натворили, чтобы попасть сюда. Мы навестили Эмили лишь однажды, и я вернулась домой до чертиков напуганная картиной, как шатия ярко накрашенных девиц в пижамах делает утреннюю зарядку на парковке под сенью розово-голубых Скалистых гор, кольцом окружающих школу, как величественное и окончательное свидетельство их заточения. Эмили провела там два года, вернулась домой «преображенной», поступила в местную школу, чтобы доучиться, и нашла подработку в киоске с мороженым. Всё это время она вынашивала план побега вместе с двумя хулиганками, с которыми она снюхалась в Прово. Через пару месяцев, когда Эмили было шестнадцать, они угнали голубую «Хонду Аккорд» моей матери, написали на борту черным баллончиком «Далеко ли до ада?», наголо обрили головы и пустились в бега. Сначала они предприняли неудачную и довольно вялую попытку освободить других учениц традиционной школы в Прово. Попытка заключалась в катании по школьной парковке под гудки клаксона в ознаменование своей свободы. Потом они двинулись на восток, надеясь добраться до Ист-Виллиджа в Нью-Йорке. Деньги у них закончились еще в Чикаго, так что они осели там на какое-то время, бродяжничая и ночуя в машине. В конце концов частный детектив под псевдонимом Хэл, которого наняла моя мать, чтобы выследить их, задержал их в чикагском «Данкин Донатсе», популярном у беглянок. Хэл заковал их в наручники, посадил в самолет и доставил прямиком в калифорнийский изолятор для несовершеннолетних. Когда под Рождество мы ехали туда за Эмили, я чувствовала тревогу, но и радостное волнение. Я не видела ее несколько месяцев и отчаянно скучала по нашему товариществу, нашей коалиции против нового брака матери, нашей присяге на верность покойному отцу. Но по многому я вовсе не скучала. По хлопанью дверьми, тайной стирке запятнанных простыней, отповедям «отвали-от-меня-ты-мне-блядь-не-отец». И хотя мы вместе запоем смотрели фильмы, которые нравились нам обеим: «Жидкое небо», «Пригород», «Конфискатор» — Эмили также любила кое-что помрачнее. Какое-то время она со своими друзьями увлекалась серией снафф-/псевдоснафф-фильмов под общим названием «Лица смерти», которые крутились на телеэкране в нашем подвале всякий раз, когда она бывала дома. Одного кадра из «Лиц смерти» было достаточно, чтобы у меня свело живот, а мозг превратился в кашу на несколько недель. Можно было бы подумать, что как неоперившихся подростков нас больше интересовал секс, чем смерть. Но нам — или, по крайней мере, Эмили — похоже, надоели фильмы о сексе (вероятно, этому способствовал неограниченный доступ к каналу с софт-порно в течение года в отцовском доме). Эти фильмы не превращали мой мозг в кашу, но всё равно пугали и заставляли чувствовать себя виноватой. Я заползала в кровать к Эмили, пока она смотрела их с друзьями или кем-то, кто оставался присматривать за нами, и сжималась в комочек под одеялами, которых было столько, чтобы я точно ничего не увидела и не услышала криков, хотя я и знала — или догадывалась, — что крики эти от удовольствия. Мне было важно быть там, в одной комнате с ними. Думаю, я не хотела оставаться одна. В изоляторе я увидела Эмили за стеклом: она играла в бильярд. Вокруг ее бритой головы была повязана красная бандана, взгляд был упоротый и пустой. Я едва узнала ее. Когда нас впустили, она притворилась, что не видит меня. Этот момент всё перевернул. Дома вечером я принесла клятву самой себе, записав в дневник, что до сестры мне больше никогда не будет дела. Меня не будет волновать, где она, потерялась она или нашлась, жива она или мертва. Тем не менее я была благодарна ей за простые житейские вещи, которым она меня научила. Как выдыхать дым изо рта и тут же втягивать его носом; где купить биди, тонкие эвкалиптовые сигареты, которые мне так понравились; как подводить нижнее веко изнутри. Эмили рассказала мне, что можно получить рецепт на противозачаточные, если пожаловаться гинекологу на «нерегулярные» месячные, что я и сделала. Мне нравилась моя свобода и моя анонимность. Мне вовсе не улыбалось быть отправленной куда подальше. Я получала хорошие отметки и не высовывалась. В конце концов мне казалось, что позволять себе такие выходки у всех на виду сумасбродно или попросту глупо. А угнать машину матери — это было совсем уже чересчур. Вскоре после того, как сестру выпустили, мать и отчим устроили ей очередную засаду. На этот раз ее насильно отправили в реабилитационный лагерь для трудных подростков, затерянный в лесной глуши близ Боннерс-Ферри в Айдахо. Обнаружив, что ее ожидает рубка дров, одиночные экспедиции на выживание и навороченные программы экспериментальной групповой и индивидуальной терапии под названиями вроде «Открытие» или «Вершина», Эмили быстро дезертировала. Она прошла несколько миль по дремучему студеному лесу, наткнулась на замерзший труп лошади, а потом ее подобрал местный шериф и отвез обратно в лагерь, где она провела следующие два года. Оставшись одна, я больше не лежала без сна, как прежде, в своей комнате в подвале, слушая, как за стенкой Эмили вылезает в окно и влезает обратно. Вместо этого я слушала, как приезжает и уезжает муж моей матери — на мотоцикле или за рулем рабочего фургона, белого с надписью «Свежая краска» по борту. Он играл на гитаре, правда, не так хорошо, как мой отец, и, когда был настроен дружелюбно, приглашал меня в свой «кабинет» разучить что-то из Джими Хендрикса. Особенно по душе ему была песня Red House[9]. Мне никогда особо не нравилось у него в «кабинете», потому что это была комната Эмили, которую он оккупировал в ее отсутствие. Вместо ее бесконечных коллажей с рок-звездами и топ-моделями он повесил на стены чертежи домов, над которыми работал, и огромные цветные фотографии участка на берегу моря в Белизе, который он приобрел совместно с какими-то «партнерами по бизнесу». Предмет этого бизнеса постоянно менялся, как и контингент его партнеров. Он провел в Белизе несколько лет в начале 70-х со своей первой женой и дочерью и всё мечтал вернуться туда, чтобы жить «на земле». Когда ностальгия была особенно сильна, он доставал слайды из Белиза и показывал их на стене в гостиной. Из них я помню только группу бледных меннонитов — его соседей по джунглям. Я знала, что он хранит мачете, оставшийся с тех времен, под своей супружеской кроватью. Когда вечером отчим уходил из «кабинета», я пробиралась в комнату Эмили, темную и заброшенную. Я слушала ее пластинки. Я не раз виновато залезала в ее комод. Иногда я находила маленькие пакетики, пустые, но припыленные белым порошком. Ворох фотографий ее друзей с ирокезами, показывающих средний палец в камеру. Я рылась в книгах, которые она не взяла с собой. Многие из них были моими ей подарками. Я была рада увидеть, что она загнула уголки нескольких страниц в сборнике стихотворений Сильвии Плат, который я подарила ей на окончание восьмого класса. В том году, когда мне было двенадцать, я отправила стихотворение на конкурс, который организовала наша любимая группа, The Cure. Это было ужасное слезливое стихотворение под названием «Стыд». (Название придумала группа; нужно было написать подходящий текст.) Стихотворение представляло собой коллаж из текстов песен The Cure и строк, позаимствованных у Плат, и было посвящено тому, как моя сестра потеряла девственность. Каким-то чудом стихотворение заняло первое место. Я думала, что Эмили будет вне себя от зависти, но она невероятно гордилась и хвастливо показывала «Стыд» и письмо, которое пришло мне от группы, всем в школе. Это был один из лучших моментов в моей жизни, без шуток. Еще одной книгой, которую я дала ей почитать, были «Гранатовые джунгли» Риты Мэй Браун — классический лесбийский роман воспитания. Позже я с неохотой передала эту книгу Хэлу, который искал зацепки, чтобы выследить Эмили. Я очень переживала, я знала, что это предательство. Виной тому была моя сервильная часть, часть, которая всегда хотела впечатлить «взрослых»: вот какой умной и полезной я могу быть. Кроме того, я была в бешенстве оттого, что она сбежала, ничего мне не сказав. Впервые она не доверила мне свой секрет, и я хотела, чтобы она была за это наказана. Но другая часть меня поддерживала ее. Я хотела, чтобы она не сдавалась, чтобы она продолжала водить за нос мать и отчима, слать нахер всё и вся, чего я сделать не могла. Я хотела, чтобы она продолжала бежать — до тех пор, пока не доберется туда, куда она так отчаянно хотела попасть.